Трудно сказать, почему этот аул, расположенный у подножья высокой горы, стал карабкаться все выше и выше по ее склону. Пытался ли он убежать от какой беды, или просто захотелось ему подышать горным воздухом?..

Дома в ауле — маленькие, с земляными крышами. Они тесно прижались друг к другу, будто боятся четырех больших домов, крытых железом.

Бурная река несется с высокой горы, разделяя аул надвое. И если кто вздумает с одного берега крикнуть так, чтобы его услышали на другом, — напрасно, от шума реки замрет звук.

А в центре аула, на правой стороне реки, возвышается мечеть, двор которой никогда не бывает безлюдным. Старики и в жаркий летний день, укутавшись в овечьи шубы, сидят тут и тихо беседуют. Рядом бегает беззаботная детвора. Ребята знают, что здесь они услышат много интересного…

В каждом селе бывают мальчишки, которые шныряют всюду, всегда они тут как тут, везде они свои люди. Вывернутся, и не поймешь откуда. Это о них русская поговорка: «А наш пострел везде поспел». Если двое говорят о том, о сем, то мальчишка им не помеха, а уж если они решили перемыть кости кому-нибудь, тогда мальчишке тут не место. «А, чтоб тебя!.. Иди своей дорогой, чего здесь торчишь?» — прикрикнут на него. А мальчишке хоть бы что, из упрямства он никуда не уйдет!

Такие уж эти мальчишки!

Часто заберется такой мальчишка на каменную изгородь, засунет два пальца в рот и что есть силы свистнет. Это сигнал другу, который в это время в чужом саду рвет яблоки.

А сигнальщик найдет его в условленном месте, разглядывающим порванные штаны или старательно вытаскивающим из ноги занозу.

Вернувшись ночью из Екатеринодара, Бийсолтан наутро собрал своих людей. Увидев кадия, он вспыхнул от ненависти. «Выколоть бы эти нахальные глаза, — думалось ему. — И что Зайнеб нашла в нем?! Я сразу почувствовал, что вчера она встретила меня не так радостно, как раньше…» И негодование все сильнее и сильнее охватывало его.

— Господа, — обычным властным топом начал Бийсолтан, — нас, горских князей, вызывали в Екатеринодар по очень важному делу. От Карачая представительствовал я, от черкесов и ногайцев — князь Шахимгерий.

Бийсолтан пристально взглянул на собравшихся. Длинная фигура кадия возвышалась над столом. Он задумчиво смотрел на Бийсолтана и внимательно слушал. Взгляд Бийсолтана встретился со взглядом кадия, и он опять едва сдержал себя.

— Сам известно, — продолжал Бийсолтан, — что, начиная с девятого января тысяча девятьсот пятого года взбунтовались все рабочие в России! Открытые бунты против царя были в Армавире, в Невинке, в Ставрополе и во многих других городах и губерниях…

Вот и настал день, когда Сослан окончил русскую школу. После торжества, на котором директор школы Иван Иванович поздравил учеников с благополучным завершением учебы, он подозвал к себе Сослана и тихо сказал:

— Джигит, я полюбил тебя как сына родного. Мы написали в Министерство просвещения письмо с просьбой разрешить тебе учиться и дальше, но пока еще нет ответа. Я верю, что ответ придет… Думаю, что вот эта книга о Михаиле Васильевиче Ломоносове тебе понравится. Дарю ее тебе, лучшему ученику нашей школы. — Иван Иванович обнял за плечи Сослана и, отдавая книгу, погладил мальчика по голове.

Сослан был счастлив. Он сбежал со ступенек школьного крыльца и вихрем помчался домой. В одной руке держал стопку учебников, перевязанную веревочкой, в другой — книгу.

Ему казалось, что все вокруг стало другим. И люди как-то особенно приветливо смотрят на него, и солнце… Разве это то самое, что обычно выходит из-за горы? Нет, оно сегодня особенное — яркое, ласковое!

Еще не показалось из-за горы солнце, а Касым и Нанаш были уже на ногах. Они шли к старику Калагерию. Старик встретил их во дворе и пригласил в дом, но Касым, поблагодарив, сказал:

— Мы к тебе не надолго, но по большому делу, за советом. Хотим поделиться тем, что надумали, и послушать, что скажешь.

— О-о, аллах мой! Я охотно выслушаю вас, дети мои, очень рад, — оживленно заговорил Калагерий, усаживаясь на скамью возле дома.

— Так вот, Калагерий, нет больше терпения! До каких пор будут издеваться над нами старшина Добай и все остальные?! Извел он нас всех за то сено, которым накормили мы в тот день свой скот. А ведь если разобраться, то сено-то не его, а наше! Атаман, наверное, этого не знает?

Широки, необъятны просторы Российской империи. Многочисленны и разнообразны дороги, пересекающие ее. Степные и горные, лесные и каменистые, песчаные и глинистые, прямые и кривые, — несут они вести из города в город, из станицы в станицу, из села в село. Они летят через поля и реки, через моря и горы, поднимаются по узким дорожкам, где едва проезжает арба, добираются и до Карачая.

Так дошла до Карачая и страшная весть о Ленских событиях в Сибири в 1912 году. Она потрясла, ошеломила бедняков-карачаевцев.

И чем дальше идет время, тем все больше приходит в Карачай тревожных известий. Что ни день, то новость!

В одном из уездов Рязанской губернии русские крестьяне отобрали земли у помещиков, рабочие какого-то завода, недовольные низкой заработной платой, отказались выйти на работу. В Армавире рабочие организовали забастовку, а в Ставропольской губернии идут аресты рабочих.

Шумит, волнуется красивый город Тифлис. На первый взгляд может показаться, что у здешних жителей нет других забот, кроме как ходить по его кривым улочкам.

Повсюду слышны голоса продавцов:

— Шашлык, шашлык, шашлык! — призывают одни, жаря шашлык прямо на улице.

— Лаваш, лаваш, лаваш! — кричат другие.

Командир Кавказской туземной

{36}

конной дивизии в раздражении ходил взад-вперед по комнате, время от времени вглядываясь в портрет императора Николая Второго, и генералу казалось, что глаза на портрете неотрывно следят за ним.

«Но в чем же моя вина?! Вот и портрет твой я не снял, как это сделали другие, предавшие тебя! Скажи же, что я должен сделать? Что предпринять?! Теперь не только русские мужики, но и дикие горцы взбунтовались. Людей не пугают даже виселицы! Армия заражена чумой!.. Чем, чем могу я вытравить эту чуму?!»

Генерал застыл перед портретом, сверля его взглядом, и вдруг почувствовал, что глаза самодержца одобряюще потеплели.

— Нет… слава богу, он доверяет мне! Я знаю, что надо делать! Беспощадно расправляться с бунтовщиками! Каленым железом выжечь их мятежный дух!.. — сказал себе генерал и снова стал ходить из угла в угол по комнате.

Весна в этом году выдалась теплая. Снег местами уже стаял, в лесу появились проталины, а по каменистым дорогам зашумели ручьи.

Радостная, сияющая вышла Джакджак из дома Алаугана. Подумать только, какая весть пришла в аул! Джакджак показалось, что сама природа радуется вместе с ней. И захотелось ей скорее рассказать все друзьям. Она направилась в дом Калагерия.

— Что ты так рано, Джакджак? Что-нибудь случилось? — обеспокоенно спросила ее жена Калагерия.

— Я пришла к вам, жена Калагерия, с новостью, — загадочно улыбаясь, ответила Джакджак.

В марте тысяча девятьсот семнадцатого года состоялся съезд представителей горцев Баталпашинского отдела. В качестве делегатов на съезде присутствовали и революционеры — Тембот, Нанаш, Исхак и еще несколько человек из Карачая.

Зал, где проходил съезд, был набит людьми до отказа. Ораторы сменяли друг друга.

— Господа! — обратился к собравшимся председательствовавший на съезде ногайский князь Шахимгерий, — на прошедшем недавно съезде все делегаты горцев, во главе с князем Бийсолтаном и мною вынесли решение всячески поддерживать Временное правительство и считать его высшим органом власти. Мы поддерживаем также и намерение правительства довести войну до победного конца, и еще…

— И еще… скажи лучше, как увеличил ты свое богатство во время войны!.. — выкрикнул кто-то из присутствующих. Но оратор, не обратив внимания на этот окрик, продолжал говорить: