Более всего доктора Сандерса, когда он впервые заглянул во вдруг открывшийся зев дельты Матарре, поразил темный цвет реки. После бесчисленных проволочек крохотный пассажирский пароходик приблизился наконец к вытянувшимся в линию причалам; но хотя был уже одиннадцатый час, поверхность воды все еще оставалась серой и мутной, а вдоль берегов ее подкрашивал темный настой падающих в реку растений.

Время от времени, когда небо затягивали тучи, вода становилась почти черной, словно гниющая краска. Своего рода контрастом ей служила беспорядочно разбросанная горстка складов и маленьких гостиниц, собственно и составлявшая Порт-Матарре, которая сияла по ту сторону темной зыби призрачным блеском, словно освещали ее не лучи солнца, а какие-то источники света изнутри. Дома из-за этого обретали сходство с постройками заброшенного некрополя, возведенного на вереницах свай у самой кромки джунглей.

На эту пронизывающую все вокруг рассветную мглу, разрываемую изнутри внезапными сменами освещения, доктор Сандерс обратил внимание, томясь в долгом ожидании у поручней пассажирской палубы. Два часа отстоял пароход на середине эстуария, то и дело взывая к берегу нерешительными гудками. Если бы не смутное ощущение неуверенности, порожденное поднимающейся от реки тьмой, кое-кто из пассажиров просто сошел бы с ума от раздражения. Кроме французского десантного корабля, у причала, похоже, не было судов — ни больших, ни малых. Разглядывая берег, доктор Сандерс почти не сомневался, что пароход задержали преднамеренно, хотя и не понимал почему. Пароход этот являлся пакетботом, еженедельно доставляющим из Либревиля почту, бренди и автомобильные запчасти; отложить его прибытие более чем на несколько минут могла разве что вспышка чумы.

Политически этот заброшенный уголок республики Камерун все еще приходил в себя после попытки переворота десятилетней давности, когда группа заговорщиков захватила изумрудные и алмазные копи в Монт-Ройяле, в пятидесяти милях вверх по реке Матарре. Несмотря на присутствие военного судна — подготовку местных формирований курировала французская военная миссия, — жизнь в этом безликом портовом городишке в устье Матарре текла, казалось, своим чередом. Ватага ребятишек глазела, как разгружают джип. По набережной и по сводчатым галереям главной улицы слонялись люди; несколько груженных неочищенным пальмовым маслом шлюпок продрейфовало по темной глади реки на запад, в сторону местного рынка.

Тем не менее, беспокойство не рассеивалось. Озадаченный тусклым светом, доктор Сандерс внимательно всмотрелся в глубь материка, раскинувшегося за поворачивающей по часовой стрелке к юго-востоку рекой. Кое-где просветы в плотной стене леса отмечали проложенную там дорогу, но в остальном оливково-зеленая мантия джунглей без единой складки затягивала всю равнину до возвышавшихся вдалеке холмов. Обычно под лучами солнца верхушки деревьев выцветали и становились бледно-желтыми, но даже милях в пяти от берега доктор Сандерс видел сплетающиеся в бледном, безжизненном воздухе в единый свод темно-зеленые подобия кипарисов, мрачные и неподвижные, лишь чуть тронутые слабыми отблесками света.

Снаружи на ступенях доктор Сандерс увидел все ту же молодую француженку. В руках она держала делового вида сумку, а темные очки не могли замаскировать на ее умном лице испытующий взгляд, которым она проводила Сандерса.

— Никаких новостей?

Сандерс остановился:

— Насчет чего?

— Чрезвычайного положения.

В темноте истертые колонны галереи, словно бледные призраки, отступали к восточной окраине города, осеняемые сверху безмолвным лесным пологом. Сандерс остановился у самого входа в отель, предоставив ночному ветерку играть своим измятым костюмом. Слабый запах духов Луизы все еще держался у него на лице и руках. Он вышел на дорогу и посмотрел вверх на окно своей комнаты. Встревоженный зрелищем пересекавшего ночное небо спутника, словно предупреждающего о чем-то, Сандерс покинул свой узкий, с высоким потолком, гостиничный номер и решил немного прогуляться. Пока он шагал вдоль по галерее в сторону реки, то и дело минуя очередного аборигена, спящего, свернувшись калачиком, в гнезде из гофрированной бумаги, мысли его кружили вокруг Луизы с ее живой улыбкой, нервными руками и одержимостью темными очками. Впервые он почувствовал себя до конца убежденным в полной реальности самого Порт-Матарре. Уже поблекли его воспоминания о лепрозории и Сюзанне Клэр. Кое в чем лишилось смысла само путешествие в Монт-Ройяль. Уж всяко разумнее было бы вернуться с Луизой в Форт-Изабель и попытаться там заново обустроить свою жизнь, основываясь на отношениях с ней, а не с Сюзанной.

Однако потребность найти Сюзанну Клэр, чье далекое присутствие, словно таящее в себе угрозу светило, нависло над джунглями где-то в районе Монт-Ройяля, не исчезла. Да и у Луизы, как он чувствовал, тоже были другие заботы. Она рассказала ему кое-что о своем неспокойном прошлом, о детстве в одной из французских общин в Конго, об унижении, которое она перенесла позже, во время восстания за независимость против центрального правительства, когда ее и еще нескольких журналистов схватила мятежная жандармерия в восставшей провинции Катанга. Для Луизы, как и для него самого, Порт-Матарре с его выхолощенным светом был нейтральной точкой, мертвой зоной на африканском экваторе, куда занесло их обоих. Тем не менее, вовсе не обязательно что-либо свершившееся здесь — между ними или с кем-то еще — должно было иметь далеко идущие последствия.

В конце улицы, напротив освещенных окон почти пустой префектуры, Сандерс повернул направо и зашагал вдоль реки в сторону местного рынка. Пароход уже отбыл в Либревиль, и главный причал опустел, маячили только корпуса четырех десантных катеров, пришвартованных парами. За рынком, ниже по течению, раскинулась гавань для местных суденышек — целый лабиринт крохотных причалов и шатких мостков. Этот плавучий лачужный городок, насчитывающий сотни две лодок и плотов, по ночам служил приютом торговцам с рынка. Кое-где в железных очагах, установленных прямо на палубе, полыхало пламя, освещая спальные кабинки под причудливо изогнутыми крышами из листьев местных пальм. Один, от силы два человека сидели на перекинутых над лодками мостках, да еще в конце первого причала виднелась горстка игроков в кости; в остальном же плавучий лагерь хранил безмолвие, а спрятанные здесь ювелирные изделия скрывала тьма.

Бар, в который они заходили с Луизой днем, был еще открыт. В аллее напротив входа два африканских юноши в голубых джинсах бездельничали у заброшенного автомобиля; один из них оседлал капот и прислонился к ветровому стеклу. С подчеркнутым безразличием они смотрели, как Сандерс входит в бар.

Внутри почти никого не было. В дальнем углу европеец — управляющий на одной из плантаций — и один из его подчиненных, надсмотрщик из африканцев, беседовали с двумя местными торговцами-полукровками. Сандерс отнес свою порцию виски в кабинку у окна и глянул на реку, прикидывая, когда спутник пролетит во второй раз.

На следующее утро из реки в Порт-Матарре выловили тело утопленника. Вскоре после десяти доктор Сандерс и Луиза Пере отправились в гавань по соседству с рынком, надеясь нанять кого-нибудь из лодочников, чтобы добраться до Монт-Ройяля. Гавань сильно опустела, почти все суденышки перекочевали к противоположному берегу, где были разбросаны какие-то поселения. Обломки мостков лежали в воде, напоминая полузатонувшие скелеты ящериц, пара-другая рыбаков копошились в их чреве.

На рынке все было тихо, то ли из-за ночных событий, то ли потому, что выходка отца Бальтуса с драгоценным распятием отбила у торговцев местными диковинками охоту выставлять свой товар напоказ.

Хотя ночью джунгли сияли мириадами огней, днем они вновь стали мрачными и темными, словно растения в это время аккумулировали энергию солнца. Неотступное ощущение пропитывающей все тревоги убеждало Сандерса в необходимости как можно скорее отправиться с Луизой в Монт-Ройяль. По дороге он высматривал мулата и двух его приспешников. Как бы там ни было, по размаху нападения на Вентресса — вне всякого сомнения, вооруженный прогулочный катер и его бдительный рулевой тоже являлись какой-то частью замышлявшегося убийства — Сандерс склонен был считать, что неудавшиеся убийцы находятся вне досягаемости полиции.

На всем коротком пути из отеля Сандерс невольно ожидал, что вот-вот услышит из затененной галереи знакомый шепоток Вентресса, но того и след простыл. Сколь невероятным бы это ни казалось, но однообразная тяжесть света над Порт-Матарре убеждала Сандерса, что облаченная в белое фигура уже покинула город.

Он показал Луизе груду обломков, оставшуюся от мостков, и обгоревший остов моторной лодки, вынесенный течением на отмель; описал нападение мулата и его подручных.

Милях в пяти от Монт-Ройяля река заметно сузилась, и берега ее разделяла теперь какая-нибудь сотня ярдов. Арагон сбросил скорость до нескольких узлов, выруливая между плавучими островками мусора и стремясь избежать лиан, низко нависающих над водой повсюду, где к реке подступали высокие стены джунглей. Сидя на носу, доктор Сандерс вглядывался в лес, но огромные деревья оставались все так же темны и неподвижны.

Потом им попалось чуть более открытое место, подлесок на правом берегу был здесь частично вырублен, отчего и образовалась небольшая прогалина. В тот самый миг, когда доктор Сандерс показал на горстку заброшенных построек, прямо у них над головами лесной полог разразился жутким ревом, будто среди верхушек деревьев кто-то запустил чудовищный мотор, — и через мгновение над деревьями пронесся вертолет.

Он тут же исчез из вида, только грохот мотора по-прежнему звучал в листве. Немногочисленные птицы вспорхнули вверх и устремились прочь, в лесную чащу; лениво подремывавшие крокодилы погрузились в темную, настоянную на коре речную воду. Когда вертолет вновь завис в четверти мили у них по курсу, Арагон полностью выключил двигатель и начал править к берегу, но Сандерс покачал головой:

— Нам же ничто не мешает, капитан. Пешком через лес все равно не пробраться, так что чем дальше мы пройдем по реке, тем лучше.

И они поплыли прямо по фарватеру; вертолет же тем временем продолжал кружить у них над головой, то поднимаясь вверх на восемьсот-девятьсот футов, словно для того, чтобы лучше обозреть извивы речного русла, то зависая над самой водой в каких-то пятидесяти ярдах перед ними, едва не касаясь колесами поверхности воды. Потом он внезапно резко взмыл вверх и по широкой дуге скрылся за лесом.

Спустя два месяца, описывая события той поры в письме к доктору Полю Дерену, директору госпиталя для больных проказой в Форт-Изабель, Сандерс писал:

…но более всего изумило меня, Поль, до какой степени я был готов к преображению леса — ко всем этим кристаллическим деревьям, развешенным словно иконы в пронизанных светом пещерах, к драгоценному узорочью листвы в витражных створках окон, сливающихся над головой в единую призматическую решетку, сквозь которую тысячью радуг сверкает солнце, к застывшим в гротескных позах птицам и крокодилам, напоминающим вырезанных из нефрита или кварца геральдических животных, — в самом деле впечатляющим оказалось, до какой степени я принял все эти чудеса, включив их в естественный порядок вещей как часть структуры мироздания. По правде говоря, поначалу я был ошарашен, как и всякий, кто впервые поднимается по Матарре до самого Монт-Ройяля, но после первого шока, вызванного лесом, изумления в первую очередь визуального, я очень быстро постиг суть явления, осознав, что все опасности являлись лишь ничтожной ценой, которую следовало заплатить за тот свет, которым он озарил мою жизнь. В самом деле, по контрасту все вне леса казалось мутным и вязким, выцветшим отражением этого блестящего образа, сомкнувшимся в серую сумеречную зону, напоминающую заброшенное чистилище.

Все это, дорогой Поль, само отсутствие истинного изумления, подтверждает мою убежденность, что этот иллюминированный лес каким-то образом отражает некий более ранний период нашей жизни, быть может, наши врожденные архаические воспоминания о некоем рае наших предков, в котором единство пространства и времени было запечатлено в каждом листике или цветке. Теперь уже всякому ясно, что жизнь и смерть означают в этом лесу отнюдь не то же самое, что в нашем обыденном, обделенном сиянием мире. Здесь мы всегда связывали движение с жизнью и течением времени, но из пережитого в лесу у Монт-Ройяля я вынес, что любое движение неотвратимо ведет к смерти, а время — ее слуга.

Быть может, единственным нашим достижением в роли венца творения явилось то, что мы привнесли с собой разделение пространства и времени. Мы и только мы наделили каждое из них независимым значением, своей собственной, не приложимой больше ни к чему меркой, и эти мерки нынче сковывают и ограничивают нас, словно длина и ширина гроба. Вновь слить их воедино — вот величайшая цель естественных наук, как мы с вами, Поль, могли убедиться в нашем совместном изучении вирусов в их полуорганическом, кристаллическом существовании. Они наполовину, только наполовину погружены в наш временной поток, словно пересекают его под углом… Частенько мне приходит в голову, что, исследуя под микроскопом у себя в госпитале ткани больных проказой бедолаг, мы смотрели на миниатюрную версию того самого мира, с которым мне суждено было столкнуться позже на поросших лесом склонах неподалеку от Монт-Ройяля.

В течение часа они пробирались по руслу окаменевшего ручья. Настороженно выставив перед собой ружье, впереди ловко и сноровисто пробирался Вентресс, у него за спиной прихрамывал Сандерс. Время от времени они натыкались то на вмурованный в наст катер, то на тщетно пытавшегося встать на ноги остекленевшего крокодила, и тот, пытаясь проломить сплошной монолит цветного стекла, в беззвучной гримасе разевал пасть, которую доверху заполняли драгоценные камни.

Вентресс ни на миг не прекращал высматривать Торенсена. Кто из них за кем охотится, Сандерс так и не смог понять, как, впрочем, и причину их смертельной вражды. Хотя Торенсен уже дважды нападал на него, Вентресс, чего доброго, сам провоцировал его на это, старательно подставляя себя, будто пытаясь заманить противника в ловушку.

— Может, вернемся в Монт-Ройяль? — прокричал доктор Сандерс, и его голос эхом раскатился под сводами. — Мы забираемся все глубже в лес.

— Мы, дорогой Сандерс, отрезаны от города. Не беспокойтесь, рано или поздно я вас туда выведу.

Вентресс ловко перепрыгнул через трещину в поверхности потока. Внизу, под массой подтаивающих кристаллов, тонкая струйка воды текла по погребенному под льдом желобку.

Взгляд их застыл на покоившейся в постели фигуре; она лежала, откинувшись на валик и выпростав горячечную руку поверх шелкового стеганого покрывала. Поначалу доктору Сандерсу показалось, что перед ним пожилая женщина, возможно мать Вентресса, но потом он сообразил, что она молода, еще почти ребенок, лет двадцати или чуть больше. Длинные платиновые волосы белой шалью прикрывали ее плечи, тонкое лицо с высокими скулами тянулось к источнику скудного света. Не исключено, что в свое время ее хрупкая фарфоровая красота завораживала взгляд, но теперь полупрозрачная кожа и померкший блеск глаз делали молодую женщину преждевременно состарившейся и напоминали доктору Сандерсу его пациентов из детской палаты соседнего с лепрозорием госпиталя в последние минуты их жизни.

— Торенсен, — расколол янтарный полумрак ее голос. — Опять холодает. Не развести ли огонь?

— Дерево не будет гореть, Серена. Оно все превратилось в стекло. — Торенсен стоял в изножье кровати, глядя сверху вниз на молодую женщину. В своей кожаной куртке он походил на полицейского, неловко переминающегося с ноги на ногу в комнате больного, куда его заставил прийти долг. Он расстегнул молнию на куртке. — Посмотри, что я принес тебе, Серена, они тебе помогут.

Он нагнулся и рассыпал по покрывалу несколько пригоршней красных и синих драгоценных камней. Рубины и сапфиры самых разных размеров засверкали в меркнущем послеполуденном свете с лихорадочной силой.

— Спасибо, Торенсен… — Голая рука девушки скользнула по покрывалу к самоцветам. От алчности в ее полудетском лице появилось что-то лисье. В глазах у нее неожиданно промелькнул отблеск лукавого коварства, и Сандерс смутно начал понимать, почему этот детина относится к ней с таким почтением. Зачерпнув полную горсть драгоценностей, она крепко прижала их к своей шее; на коже в этих местах появились синие пятна, похожие на следы от пальцев. Казалось, прикосновение камней оживило ее, она пошевелила ногами, и несколько камней соскользнуло с покрывала на пол. Она подняла глаза на доктора Сандерса, потом повернулась к Торенсену.

Несколько часов спустя, когда продрогший до костей Сандерс брел по опушке полыхающего всеми цветами радуги леса, он наткнулся на залитую лунным светом широкую и пустынную дорогу. Вдалеке виднелись очертания белого отеля. Со своим длинным фасадом и полуобвалившимися колоннами здание казалось подсвеченными лучом прожектора руинами. Слева от дороги лесистый склон венчали высившиеся над Монт-Ройялем голубые холмы.

На сей раз, когда, подойдя поближе, он помахал рукой застывшему рядом с припаркованным у отеля одиноким «лендровером» человеку, тот с готовностью откликнулся. Второй часовой, охранявший разрушенный отель, перебежал через ведущую к зданию подъездную дорогу. Луч прожектора с крыши автомобиля осветил мостовую прямо у ног доктора. Двое африканцев в форме местной медицинской службы вышли встретить его. В отсветах леса их подернутые влагой глаза не отрывались от Сандерса, когда они подсаживали его в машину, а темные пальцы испытующе ощупывали мокрую ткань его костюма.

Доктор Сандерс откинулся на заднее сиденье, слишком усталый, чтобы назвать себя. Один из мужчин уселся за руль и включил автомобильную рацию. Пока он говорил что-то в микрофон, глаза его не отрывались от продолжающих таять на обуви и часах Сандерса кристаллов. Белый свет слабо искрился в темной кабине. Последние кристаллы на циферблате часов вспыхнули напоследок и померкли, а стрелки неожиданно дрогнули и начали вращаться.

Дорога служила внешней границей зараженной зоны, и доктору Сандерсу темнота вокруг него казалась кромешной, черный воздух — безжизненным и пустым. После нескончаемого мерцания остекленевшего леса стоящие вдоль дороги деревья, разрушенный отель и даже оба спутника Сандерса казались лишь своими собственными сумрачными образами, тусклыми копиями разноцветных, блистающих подлинников в каком-то далеком краю у истоков окаменевшей реки. Несмотря на все облегчение, которое испытывал Сандерс, ускользнув из леса, его не покидало ощущение серости и вторичности окружающего, ощущение того, что он стоит на слякотной отмели отыгравшего свое мира. Он чувствовал неудовлетворенность и разочарование.

К ним по дороге приближалась машина. Водитель просигналил прожектором, установленным на крыше «лендровера», и она, развернувшись, замерла рядом с ними. Из машины выпрыгнул высокий мужчина в полевой военной форме, наброшенной поверх гражданской одежды. Всмотревшись сквозь оконное стекло в Сандерса, он кивнул африканцу-шоферу.

Луизу Пере на следующее утро Сандерс встречал, облачившись в одежду умершего. Ночь он провел в одном из четырех пустовавших коттеджей, отгораживавших небольшой внутренний дворик позади бунгало Клэров. Остальные европейцы из медицинского персонала уже покинули госпиталь, и перед завтраком Сандерс бродил по опустевшим коттеджам, пытаясь как-то подготовиться к предстоящей встрече с Сюзанной. Немногочисленные книги и журналы, оставшиеся на полках, нетронутые консервные банки на кухне казались предметами из какого-то иного, очень далекого мира.

Надетый Сандерсом костюм принадлежал ранее инженеру-бельгийцу с одной из шахт. Этот человек, приходившийся ему, как заключил Сандерс по покрою его брюк и пиджака, в общем-то ровесником, несколько недель назад умер от воспаления легких. В карманах доктор обнаружил раскрошенную кору и несколько высохших листочков. Он призадумался, уж не подцепил ли бельгиец ставшую для него гибельной простуду, собирая в лесу эти, искрившиеся тогда кристаллами, кусочки.

Сюзанна Клэр к завтраку не вышла. Когда Сандерс появился у бунгало Клэров, слуга проводил его в столовую, где Макс Клэр приветствовал его, предупреждающе подняв указательный палец.

— Сюзанна спит, — объяснил он Сандерсу. — У нее, бедняжки, выдалась непростая ночь — множество местных околачивается здесь под открытым небом, надеясь, как я понимаю, снять хороший урожай алмазов. С собой они привели и своих больных — по большей части безнадежных. Ну а ты, Эдвард? Как ты с утра себя чувствуешь?

— Вполне сносно, — сказал Сандерс. — Кстати, спасибо за костюм.