Приближалось лето, приближалось то время, когда розы окутают перлогу своим пышным цветом, а пока по стенам ее свисали лишь засохшие стебли, словно сброшенные путы уходящей зимы. Глубокий снег покрывал шесть из семи вершин Маникоро, и близился тот миг, когда бурлящий, искрящийся белой пеной поток устремится вниз, чтобы наполнить ручьи и разбудить краски погруженной в зимнюю спячку земли. Мир снова возвращался к жизни.

Эта перспектива наполняла сердце Керит тоской.

С угрюмой нерешительностью она постукивала хрустальной туфелькой по каменным плитам, где зеленый мох шарил проворными липкими щупальцами в поисках муравьев и жуков, подбиравших крошки, упавшие со стола во время завтрака. Стол был со вкусом размещен на террасе так, чтобы с восходом солнца его касался первый же луч, а глаза могли отдохнуть, наслаждаясь красотами обнесенного оградой сада. Но и эти красоты, и солнечный свет, и грядущее пробуждение жизни, и даже самозабвенная суета насекомых казались сейчас всего лишь насмешкой.

Муравьи и жуки всегда преобладали в этом бесконечном потоке живности, стремительно несшейся прямо в пасть терпеливому мху. Когда-то эти каменные плиты поливали гербицидом. Когда-то — но не теперь. Керит раздраженно отвернулась, бросив насекомых на произвол судьбы. В конце концов, они были счастливее людей ее страны — беспечно размножаясь, они не ведали причин своего конца.

Изящной, изысканно бледной и не обремененной драгоценностями ручкой она приподняла стакан с остатками молока. Длинная шея принцессы, открытая и беззащитная, вытянулась еще немного, когда она начала пить. Голубое, без пояса, платье, лишенное всяких украшений, свободно облегало фигуру. Блистательная, она была подобна первой летней розе с капельками росы на лепестках — едва распустившейся, трепетной и несмелой.

Звездные корабли не место для интриг — тем более если они заканчиваются неудачей.

— О Господи! — простонал Джек Уолли.

Он сидел, забившись в дальний угол самого глубокого трюма солтерранского звездолета «Басенто», и, обхватив колени, ждал, что главный инженер со своей жуткой монтировкой наконец-таки доберется до него.

А ведь как хорошо все начиналось! Однажды вечером, во время прогулки под звездами, Мэйзи д’Анджело — миловидная девушка с соблазнительной фигуркой, путешествовавшая в компании со своей престарелой теткой, — вздохнула и, надув губки, крепко сжала его руку.

— Ах, Джек, — сказала она простодушно. — Я вынуждена торчать с моей глупой старой тетушкой за столом третьего помощника — там и словом-то не с кем перекинуться. Думаю, они могли бы посадить меня за стол капитана.

В то время когда Джек Уолли трясся от страха, глядя на распахивающуюся дверь самого глубокого трюма звездолета «Басенто», владелец этой межзвездной компании, словно пес на привязи, широкими шагами расхаживал по рубке управления, проверяя счета с надменным равнодушием датского дога. Капитан Рэттрей был небольшого роста. Мундир висел на нем мешком. Несмотря на свои семьдесят лет, он все еще продолжал заниматься торговлей на межзвездных просторах. Будучи человеком здоровым и крепким, капитан обладал к тому же и завидной решимостью — не бессмысленной, но такой, которая с успехом вела его от Земли к Тетрахусу, от Алкипы к Заностро. Он прекрасно знал свою работу, но не терпел, когда ему мешали.

— И когда найдете его, передайте, что я лично сорву нашивки с его рукава! — Лицо капитана смягчилось, и взгляд из гневного стал просто хмурым, в предвкушении того удовольствия, с каким он протянет руку к предмету особой гордости главного инженера — его нашивкам.

Капитан схватил микрофон и поднес его ко рту.

— Как дела с третьим двигателем, мистер Фартингейл?

Из расположенного поблизости громкоговорителя донесся шквал хриплых звуков — что-то вроде «…раскачивание ведущих турбин, колебание динамометрического входа на вращающемся сжимающем кхеджи-лоббере…»

В современную эпоху, когда с расцветом Ажажа жителям Земли стали доступны самые заветные и внушающие благоговейный трепет уголки галактики, вероятность того, что звездолет постигнет катастрофа, рассчитывалась по кривым страховых компаний, а ценность хрупкой человеческой жизни измерялась в твердой валюте. Если на сотню миллионов успешно перевезенных пассажиров и попадался один погибший, ученые мужи от статистики улыбались, потирали скользкие ладони и предоставляли заботы об этом несчастном профессионалам-могильщикам, компенсируя горечь утраты страховым чеком на кругленькую сумму.

Среди плывущих розовых облаков сна Джек Уолли разглядел размытые, неестественно склоненные набок фигуры своих отца и матери — одетые в черное, они принимали страховой чек. Скупая слеза скользнула, как единственная дань памяти ушедшему сыну… «Наконец-то, — Джек услышал, как отец заговорил ровным бесцветным голосом с провинциальными интонациями, — наконец наш мальчик хоть как-то отплатил нам за то, что мы сделали для него».

«Подумать только, — это, видимо, была его мать — опрятная женщина со впалыми щеками и мозолями домохозяйки на руках, — подумать только, наш сын попал в газеты и на телевидение! Сегодня мне даже не пришлось стоять в очереди. — Всхлипывание, прощальный взмах кружевным носовым платочком… — Он был славным мальчиком».

— Да нет же, не так! — закричал Джек Уолли, вздрогнув и прищурив глаза от странного оранжевого света. — Я был плохим! Все вы постоянно напоминали мне об этом! Мне все говорили, что я плохо кончу… Так оно и случилось… Мозги вашего сына испачкали его лучший костюм, после того как главный инженер своей жуткой монтировкой… О-о-о…

— Ква шулэй харусмит сжибонк, — произнес мягкий, свежий и восхитительно женственный голосок.