В первые часы после смерти матери Павел предпринял экстренные меры по приданию законности своему восшествию на престол.

Уже в день смерти Екатерины к присяге были приведены все чиновники Петербурга, а также Сенат, генералитет и Святейший Синод. Объявляя в манифесте о кончине Екатерины, Павел извещал о своем вступлении на престол и приказывал «верным Нашим подданным учинить Нам в верности присягу». Вслед за тем сразу же последовали приказы, содержание которых говорит само за себя: «О приеме Государем Императором на Себя звания Шефа и Полковника – всех гвардии полков», «О запрещении генералам носить другие мундиры, кроме того корпуса, которому принадлежит, а офицерам другого одеяния, кроме мундиров», «О запрещении служащим, как генералитету, так и в штабах генеральских, носить мундиры разных цветов», – и другие, подобные этим, касающиеся формы, субординации и новой регламентации уставов и наставлений.

Александр объявлялся наследником престола и военным губернатором Петербурга, назначался шефом Семеновского полка, а Константин – шефом Конногвардейского. В ночь на 7 ноября в своих казармах была приведена к присяге вся гвардия. Утром начались вахт-парады, и как только Павел провел первый из них, он в сопровождении Александра как военного губернатора и Аракчеева

как коменданта Петербурга совершил верховой выезд на улицы столицы.

7 ноября с утра две сотни полицейских начали срывать с голов горожан круглые шляпы, а фраки рвать в клочья. Одновременно все парадные двери начали перекрашивать в черно-белую шахматную клетку.

Павел велел послать каждому командиру полка высочайшее именное повеление, в котором указывалось: «С получением сего следовать со вверенным вам полком на назначенные непременные квартиры». Причем об этом перемещении не были уведомлены ни Военная коллегия, ни командовавшие войсками генералы. О местах новой дислокации знали лишь в собственной канцелярии Павла, но маршруты определялись произвольно командирами полков. Провианта и фуража по пути следования полков заготовлено не было, и потому «великое переселение» армии напоминало нашествие татар.

Н. К. Шильдер констатировал: «Выказанное императором Павлом миролюбие не замедлило отразиться на двух мероприятиях нового царствования. Ко всеобщей радости назначенный Екатериной рекрутский набор был отменен, и затем последовало мгновенное прекращение войны с Персией. Войска, действовавшие на восточном берегу Каспийского моря под предводительством графа Валериана Александровича Зубова, были немедленно отозваны в Россию, но неслыханным образом, помимо их непосредственного начальника, брошенного на произвол судьбы среди неприятельского края и оставленного без всякого уведомления. Все, достигнутое во время похода в Закавказье, было брошено – без разбора, без толка, жертвуя всеми приобретенными уже выгодами и руководствуясь только соображением: уничтожить с корнем последнее, к сожалению, незаконченное предприятие Екатерины».

А. М. Тургенев писал: «Чтобы не быть зарезану толпою каких-либо бродяг, граф Зубов упросил бывшего при армии с казаками наказным атаманом бригадира Платова конвоировать его и весь штаб армии до крепости Баку, где приняли их на корабли русского флота и отвезли в Астрахань. По возвращении с войском бригадира Платова на Дон его схватили и отвезли в Петропавловскую крепость, где он и содержался в темном каземате более трех годов».

А один из полков Зубова – Сибирский драгунский – получил приказ следовать из Дербента в Тобольск. Около двух лет шел туда полк, и драгуны пришли в Тобольск не на конях и в седлах, а под седлами, то есть амуницию и конскую сбрую принесли на себе.

Блестящая, веселая, часто праздничная, столица великой империи преобразилась в прусское захолустье, где, по словам адмирала А. С. Шишкова, человека тонкого и наблюдательного, «настал иной век, иная жизнь, иное бытие».

За малейшее нарушение предписанных правил следовала неотвратимая кара – высылка из Петербурга, лишение должности, понижение в чине, арест или опала. Из-за этого доминантой общественного состояния стал страх. Но, пожалуй, более прочих боялись Павла его сыновья. Полковник Конной гвардии Н. А. Саблуков писал: «Оба великих князя смертельно боялись своего отца, и когда он смотрел сколько-нибудь сердито, они бледнели и дрожали как осиновый лист. При этом они всегда искали покровительства у других. Вот почему они внушали мало уважения и были непопулярны».

Вместе с тем Павел неожиданно для всех растворил ворота крепостей, острогов и тюрем. Он даровал свободу А. Н. Радищеву, Н. И. Новикову, национальному герою Польши Тадеушу Костюшко, выпустив на свободу и двенадцать тысяч его сотоварищей, разосланных Екатериной по «медвежьим углам» империи – на каторгу, в ссылку и на поселение.

19 ноября, через две недели после смерти Екатерины, когда прах ее еще не был погребен, Павел приказал вынуть из-под пола Александро-Невской лавры останки Петра III и переложить их точно в такой же гроб, в каком покоилась и Екатерина. Именной указ об этом был дан 9 ноября, когда была учреждена Печальная комиссия во главе с князем Юсуповым, которой вменялось в обязанность перенести прах Петра III из Александро-Невского монастыря в Петропавловскую соборную церковь.

25 ноября произошла нелепейшая церемония: Павел торжественно возложил на гроб отца императорскую корону, произведя таким образом посмертную коронацию, которую Петр III не успел осуществить при жизни.

2 декабря гроб с прахом Петра III повезли в домовую церковь Зимнего дворца, где стоял гроб с телом Екатерины. От Александро-Невской лавры по Невскому проспекту при восемнадцатиградусном морозе шли с непокрытыми головами сотни сановников и генералов, а сразу же за гробом шествовали герои Ропши, главные из оставшихся в живых цареубийц – Алексей Орлов и Федор Барятинский.

Павел I заставил Алексея Орлова и Федора Барятинского четверть часа идти за гробом Петра III и стоять в соборе все время службы. Когда все кончилось и Орлов вернулся домой, его ждал подарок от нового императора – золотая, усыпанная бриллиантами табакерка, на крышке которой вместо портрета царя была изображена виселица.

А еще через три дня оба гроба перевезли в Петропавловский собор, и лишь 18 декабря состоялась заключительная погребальная церемония, венчавшая похоронные торжества, затянувшиеся на полтора месяца и ставшие своеобразным символическим прологом нового царствования.

В день погребения родителей Павел объявил о коронации и произвел ее 5 апреля 1797 года, в день Пасхи, в Успенском соборе Московского Кремля. Пышность и торжественность коронационных торжеств не уступали такой же церемонии, состоявшейся здесь же тридцать пять лет тому назад.

К коронации множество приближенных Павла получили чины, ордена, титулы, новые поместья и восемьдесят две тысячи крепостных. Среди тех, кто не был забыт новым императором, оказался и один из братьев любимицы Павла Екатерины Ивановны Нелидовой – Аркадий, – сразу же после смерти Екатерины назначенный Павлом своим флигель-адъютантом с чином подполковника; по случаю коронации он стал полковником.

Что же касается самой Екатерины Ивановны, то еще 23 ноября 1796 года Павел послал своей любимице богатый подарок, но она не приняла его, написав Павлу, что всегда ценила лишь его дружбу, а его дары всегда были ей скорее тягостны, чем приятны. Она отказалась от всех наград, согласившись принять лишь звание камер-фрейлины.

Коронация ознаменовалась не только благодеяниями приближенных. Следует отдать должное новому монарху: вступая на престол, он одновременно издал манифест, которым барщина ограничивалась тремя днями в неделю, а воскресенье объявлялось выходным днем для крестьян.

В день коронации Павел с высоты трона прочитал в храме «Акт о престолонаследии», который он составил за девять лет до того, в январе 1788 года, вместе с Марией Федоровной.

Меж тем в жизни великого полководца наступил последний период – самый выдающийся и самый трудный. Ему было шестьдесят семь лет, и после громокипящей вселенской славы, после лавровых венков, медных труб и царских резиденций, оказался он в захолустном имении своего отца, в гиблом «медвежьем углу», от которого до ближнего уездного городка Боровичей считали сорок верст. Двухэтажный отцовский дом обветшал, сад почти одичал, и даже маленькая бревенчатая церковка, построенная во имя святого Александра Невского, тоже пришла в запустение.

Как только Суворова привезли в Кончанское, к нему тут же явился боровичский городничий премьер-майор Вындомский, оказавшийся, впрочем, весьма порядочным и, как показало время, доброжелательным офицером.

В июле приехала дочь Наташа, два года назад вышедшая за Николая Зубова – брата всесильного фаворита Екатерины Платона Зубова. Тогда ее брак считался блестящим, сейчас марьяж уже был не тот – Екатерина II умерла, звезда братьев Зубовых закатилась. Наташа приехала с маленьким сыном Сашенькой, чему дед был несказанно рад. Но радость оказалась мимолетной: осенью дочь с внуком уехала в Петербург. Ближе к зиме появился в Кончанском Николаев, тот самый, что увозил Суворова из Кобрина, уже повышенный в чине, ставший официальным осведомителем властей.

Узнав об очевидной немилости государя к фельдмаршалу, оживились все недоброжелатели Александра Васильевича. Майор И. Ф. Чернозубов вчинил ему иск на восемь тысяч рублей, полковник Л. Шиллинг фон Канштадт – на три с половиной тысячи. Всех превзошел польский граф Ворцель, представив иск на пять тысяч шестьсот двадцать восемь червонцев. Не осталась в стороне и Варвара Ивановна, потребовавшая от мужа его московский дом и ежегодную пенсию в восемь тысяч рублей. И в результате получилась кругленькая сумма – около ста тысяч, а доход его со всех имений составлял лишь половину этого…

Что оставалось Суворову?

Ответ семилетнего Сашеньки

Метод изучения языка

Встреча с земляком

«Победителя не судят»

• Без добродетели нет ни славы, ни чести.

• Будь чистосердечен с друзьями твоими, умерен в своих нуждах и бескорыстен в своих поступках.

• В бою смены нет, есть только поддержка. Одолеешь врага, тогда и служба кончится.

• Всякий воин должен понимать свой маневр.

• Где пройдет олень, там пройдет и солдат.