Герман Банг (1857–1912) — крупнейший представитель датской прозы конца XIX — начала XX века. В лучших своих произведениях Банг выступает как замечательный писатель-реалист, блестящий мастер психологического анализа, тонкий стилист. В настоящий сборник вошли наиболее известные произведения писателя — социально-психологические романы «У дороги» и «Тине», а также рассказы «Вороньё», «Фрекен Кайя», «Четыре чёрта» и «Шарло Дюпон», в которых писатель с глубокой иронией раскрывает хищную, злобную психологию мещан, враждебную всему благородному, чистому, талантливому.
У ДОРОГИ
(роман)
1
К приходу поезда начальник станции надел форменную тужурку.
— Эх черт! Поспать бы еще четверть часика, — сказал он, потянувшись. Он и сам не заметил, как вздремнул над отчетами.
Он раскурил погасшую сигару и вышел на платформу. Когда начальник станции прохаживался по платформе, — молодцеватый, руки в карманы, — в нем все еще чувствовался бывший лейтенант. Да и ноги сохранили кавалерийскую кривизну.
Пять или шесть батраков из окрестных усадеб стояли, заняв всю середину платформы; стрелочник тащил предназначенный для погрузки багаж — один-единственный ящик зеленого цвета, выглядевший так, точно он недавно побывал в канаве.
Рванув калитку, на платформу вышла пасторская дочь, девушка гренадерского роста.
2
Рождественские праздники продолжались.
Катинке казалось, что уже давным-давно, с тех пор как она покинула родительский дом, она не проводила рождество так радостно и по-домашнему уютно. И не потому, что его отмечали как-то особенно, иначе, чем всегда: один раз они с Баем побывали у Линде, там был Хус и еще кое-кто из соседей, в другой раз фрекен Линде и капеллан зашли к ним вечером с Кьером и Хусом. Сестры Абель явились на станцию к вечернему поезду, их тоже пригласили на огонек. А после ухода восьмичасового поезда затеяли танцы в зале ожидания и сами себе подпевали.
Ничего необычного в этом не было. Но все светилось какой-то особенной радостью.
Единственный, кто немного «портил дело», был Хус. Он теперь часто ни с того ни с сего вдруг впадал в странную задумчивость.
— Хус, вы спите? — спрашивала Катинка. Хус резко вздрагивал на своем стуле. Радость, царившая в доме, передалась и Баю.
3
Наступила весна.
В полдень пасторская дочь заходила за Катинкой, и они спускались к реке. На берегу, неподалеку от железнодорожного моста, под двумя ивами Малыш-Бентсен поставил скамейку. Здесь обе женщины сидели со своим рукоделием, пока не приходил вечерний поезд. Все проводники на этой железнодорожной ветке знали Катинку и фрекен Линде и здоровались с ними.
— Лучше всего — уехать, — говорила Агнес Линде, глядя вслед уходящему поезду. — Я думаю об этом каждый день.
— Агнес, но как же…
— Нет, нет, это самый лучший выход для нас обоих… Чтобы он или я… уехали.
4
Во дворе на припеке сладким сном спал цепной пес. На солнце сушились вычищенные ботинки.
Катинка открыла входную дверь, — в светлых прохладных комнатах слышалось только жужжание мух.
Она прошла через гостиную в сад. Ни души, ни звука. На крокетной площадке валялись шары и молотки. Розовые кусты поникли от жары.
— Никак это вы, милая фру Бай, — раздался приглушенный голос из беседки, и пасторша закивала Катинке. — А Линде готовится к проповеди… Остальные за домом, в саду, — приехал Кьер с домочадцами да навез еще кучу своих гостей… Не очень-то это кстати… Линде как раз готовится к проповеди.
— Кьер с домочадцами, — повторила Катинка.
5
Осень окутала поля унылой туманной дымкой. Небо было покрыто тучами, и дни тянулись в полумгле от ночи до ночи.
— Подбодритесь, дорогая фру, — говорил молодой доктор. — Вам надо взять себя в руки.
— Хорошо, доктор.
— И надо гулять. Вы должны побольше двигаться. У вас упадок сил.
— Хорошо, доктор, я буду гулять.
ТИНЕ
(роман)
I
Тине плача бежала рядом с каретой, а фру Берг выкрикивала сквозь непогоду и мрак последние наставления:
— Значит, приготовите… в голубой комнате… вечером… сегодня вечером…
— Да, да, — отвечала Тине. Слезы мешали ей говорить.
— Привет передай… Привет! — плача, выкрикивала фру Берг. Ветер относил слова. В последний раз Тине хотела схватить ее протянутую руку, но не сумела. Тогда она остановилась, и карета огромной тенью скользнула в темноту. Потом затих и стук колес.
Тине пошла обратно, по аллее, через двор, где робко поскуливали охотничьи собаки, открыл дверь в переднюю, и пустота встретила ее. Пустые вешалки, пустой уголок Херлуфа, откуда вынесены все игрушки. Тине заглянула на кухню, там среди невымытой с последнего чаепития посуды чадила оплывающая свеча.
II
У однорукого барона были гости. Они начали собираться рано, сразу после полудня, — в дни, когда решалась судьба оборонительного вала Данневирке, люди старались держаться вместе, — и отобедали на веранде. Теперь все сидели за пуншем в гостиной, где воздух стал сизым от дыма трубок.
Под окнами стояли открытые ломберные столы, но никто к ним не приблизился, если не считать доктора Фангеля и землемера, да и те задремали, не начав игры, потому что никак не могли залучить к себе третьего партнера. Больше ни один не соблазнился картами, люди ходили, ходили взад и вперед, собирались по углам в группки и говорили, говорили без умолку о Буструпе, об укреплениях, о Мисуне и о минувшей войне.
Все голоса заглушал голос капеллана Гро: тот стоял перед Степом из Гаммельгора, едва доставая своему собеседнику до пояса. — Он говорил о битве под Истедом и о дорогом короле, под которым подразумевался покойный Фредерик Седьмой. Излив на слушателя бурный поток слов и попутно усеяв брызгами слюны его жилет, капеллан вынес своего рода резюме:
— Да, тут одержали победу датские сердца.
Капеллан умолк, и улыбка великой веры озарила его лицо. Был он грундтвигианцем, а когда говорил, квакал, как лягушка.
III
Дело было за полдень, и везде, в воротах, в дверях амбаров и сараев лесничества, сидели и лежали молчаливые солдаты, покуривая трубочки. Ларс — старший работник собирался в поле, и, покуда он выводил лошадей, запрягал их и выезжал со двора глаза собравшихся лениво провожали каждое его движение. Но вот он уехал, и на дворе снова воцарилась тишина. Только возле амбара люди перекинулись несколькими словами касательно лошадей.
Из дверей прачечной вышла Софи с ведром — собралась на колодец. Головы она теперь не заматывала и даже выпустила из-под сетки по нескольку локончиков за ушами с каждой стороны.
— Нельзя ли мне тут пройти? — спросила она сидевших на ступеньках солдат; у нее в последние дни появилась новая, очень кокетливая манера разговаривать, вытянув губы трубочкой; солдаты со всего двора молча проводили глазами появившуюся «юбку».
У колодца тоже болтались солдаты. Они помогли ей вытащить ведро.
— Просто не продохнуть от мужчин, — по десять раз на дню сообщала она Тине и кокетливо улыбалась при этом. — Того и гляди, на кого-нибудь наступишь.
IV
Передышка кончилась. Громовые раскаты орудийных залпов сотрясали беспокойный воздух, час за часом, много часов подряд, меж тем как дороги гудели под ногами солдат и адъютанты скакали взад и вперед на взмыленных лошадях; в этот день тревогу трубили дважды.
Все строения лесничества сотрясала дрожь — стены, полы, крыши, — словно то были живые существа, дрожащие в ознобе. Заботы дня совершались своим порядком: еду подавали, еду уносили. Части возвращались, части выступали.
Вечерело. Сама того не сознавая. Тине умышленно задерживалась в комнате, переходила от группы к группе и все слушала, не в силах оторваться: ей казалось, что она должна быть здесь, должна слушать.
Комнаты полнились шумом, офицеры говорили громкими, почти радостными голосами.
— Подумать только, пятьсот ядер! — воскликнул один.