Жил-был монах. И рядом с ним жил монарх. У монарха были огромные черные усы и дочь Сарина. Еще у него был дом, двадцать пять человек прислуги и восемьсот воинов.

Монарх был так богат, что приказал в одном из покоев (как идешь на женскую половину) сделать золотые ступеньки — всего три, но все равно приятно. Когда идешь по золоту, то так хорошо! И частички золота на обуви, на подошвах, разносятся по всему дому. Еще у них была дочь — старшая дочь, но она выкинула такой фортель, о котором я расскажу позже. Так вот, она сбежала с одним иностранцем, монарх ее вернул, но потом оказалось, что пожалуй, зря! (решил ее выдать не за такого уж богатого — за очень богатого нельзя, потому что история получила огласку — в то время даже оставаться с мужчиной наедине нельзя было, и пришлось отдавать за не очень богатого, но согласного). Монарх разозлился — его легко можно было разозлить. Даже когда он сам женился, то злился, и пока жил с женой, все время злился. Но младшая Сарина вышла отличной, и монарх говорил, что она — его надежда и опора. Бог не дал ему сына, справедливо полагая, что они оба раздерутся — даже с Сариной монарх иногда спорил, унижая себя до спора с женщиной — и порубают друг друга.

Монарх был широк костью, мордаст (звали его Падишах) и интеллигентного в нем было — только плащ, искусно расшитый золотом, тонкой золотой нитью — а то тяжелый — дворцовыми мастерицами.

Султанша не играла роли в его жизни. Он вступил в тот возраст, когда мужчина любит не женщину, а женщин — это сродни юношескому состоянию любви, но монарху было сорок лет.

Монах жил в его краях давно. Государство это было такое маленькое, что монарх распорядился выложить его края (границы) плиткой. Знаете, как на юге, в Сочи. Зеленая плиточка, потом — белейшая, следом — бледно-красная и т. д. Монарх сам уложил несколько плит, переступая то на свою территорию, то — на соседнюю. Неважно, что в любой момент и без усилий можно было перейти границу, главное, что красиво и без особых затрат. «Если я захочу, — думал монарх — я передвину границу чуть подальше и „завоюю“ соседей, хотя бы лишний метр или вольт» (Не знаю, как у них мера длины называлась, со временем такие подробности выскакивают из головы).

Томас стоял на балконе, и его длинные волосы раздувал ветер. У него было вытянутое лицо, длинный нос и острый сухой подбородок, но при этом — могучие плечи и тонкий, переходящий в быстрые ноги торс. Так привычнее описывать оленя или собаку, говоря: «вот у нее острый нюх, или — длинный язык, который она (собака) высовывает, когда дышит». Непривычно видеть человека, который дышит, высунув язык, но для пса — это норма. Я не хочу сказать, что Томас был похож на собаку — нет, никоим образом, но есть такие люди-звери, которые и одновременно — лист травы. Есть такие травы — у них мелкие листья, а цветков нет, следи хоть всю осень или все лето — нет цветков, и все. А живут. Падишах такие травы называл «падишаховыми». Когда он ходил по лугу, пиная сапогами траву (от переизбытка сил, потому что ему и готовили, и стирали, и на работу ходить не надо было) и стараясь найти цветки нецветущих трав, он злился. Обычно люди злятся из-за чего-нибудь, а он сначала злился, а потом находил причину.

И вот так бродя по лугу — все маки и флоксы он вытоптал и на лугу ничего не цвело, кроме его косой треуголки, желтой и малиновой, и оранжево-серых штанов, а рубашки он носил блеклые, слабо-пастельные или голубоватые — по ему одному известной моде. Ну не любил он ярких рубах, и все! — так вот, бродя по лугу, он одним глазом косился на замок Томаса. Замок назывался «монастырь», но падишах давно уже думал, как прибрать его к рукам, и, бродя по лугу, высчитывал, сколько комнат разместятся на первом этаже, сколько — на втором, и так далее. Хотя отчетливо было видно, что в «замке» два этажа, Падишах не верил своим очам. Об этих монастырях ходило столько легенд! Во-первых, тайные переходы и ловушки (а кто его знает, может, с виду два этажа, а на самом деле — десять?) — как технарь, Падишах начинал с устройства, и только потом следовала — во-вторых — неуловимая сила монахов, и в-третьих, какие-то страшные покровители. Начинать надо было с третьего, но Падишах был не знаком с религией — его отец, когда умирал, а умирал он страшно — упал с лошади и повредил лодыжку — себе, а не лошади, лошадь успела отскочить, а весил папаша на наши мерки центнер с небольшим, и если бы упал на лошадь, придавил бы ее и убил, а так убился сам; кстати, Падишах так же умер. Я думаю, я не открыла большой тайны, сказав, что он умер — все мы смертны, а сейчас он стоял и смотрел, как папа барахтается в грязи, а сам он не мог ему помочь — Падишах был еще маленький, и стоял ножками на подоконнике, а сзади его поддерживала мать или кормилица. Или это было в другой раз? Да, точно, в другой! В тот раз папа упал с белой лошади, а в предыдущий — с черной, а в последний (когда умирал) — с гнедой. Любил папа выпить… Но здоровяк был, каких свет не видывал! Слово «простуда» не мог выговорить, а уж «таблетка» — тем более. Болезни обрадовались, что папа (нашей Сарине, значит, дедушка) умирает, и налетели на него вмиг — у него мгновенно началась оспа, ангина — какие еще болезни бывают, больше не знаю, короче, двойная оспа и двойная ангина. Впрочем, может быть, на белом свете всего одна болезнь, и лечить ее надо одним лекарством. Но не тем, которым лечил папа. Опрокинув стаканчик — я не хочу сказать, что он был алкоголик, да и диагноза такого тогда еще не было, тем более на персидском языке — папа и на персидском, и на своем родном хорошо шпарил. Так с чего я начала? Папа лежал, — его подняли… внесли в палату… нет, в покои… Он быстро сунул в руку Падишаху (тому исполнилось одиннадцать лет — длинный такой, с ушами-лопухами, это потом он стал толстым — мужчина в теле, как говорится) огромный перстень весь из бриллиантов и алмазов и сказал: «Теперь твоя власть». И сдох. Я извиняюсь, умер. Придворные подумали, что это — действительно перстень, а это была связка ключей от всех сейфов и сокровищ, и, вскрыв все сокровищницы, Падишах стал править, а до этого правила его мать.

Так всем тайнам гипноза и умения владеть собой, то есть людьми — (ой, не надо думать, что люди так уж отличаются друг от друга! Научитесь владеть собой — научитесь владеть людьми, но папа Падишаха почему-то использовал знания не в ту сторону), научил его Томас. С тех пор они с Томасом поссорились — Томас тогда был еще молодой, а монахом становишься с годами, и поклялся никому из людей не выдавать больше своих секретов — сначала клятва держала его, а потом время стерло ее в пыль, и ему уже не приходило в голову предлагать кому-нибудь, даже друзьям, свои знания.

Монарх — тогда еще папа — обнес владения монастыря заповедной зоной (2 километра цветущего луга) и построил себе роскошный дом (бархат, шелк, искусственная слоновая кость, челядь, маргарины, апельсины, мандарины) и стал издали наблюдать за монахом, спрятавшись за штору и купив, точнее, отобрав, у заезжего китайца бинокль — нельзя же всерьез считать жизнь платой за такую чудесную штучку. «Захочу — удалю, захочу — приближу!» — кричал монарх, переворачивая бинокль и наслаждаясь тем, что «замок» и монах становились то маленькими, то — толстыми, хотя настоящему замку от этого ничего не делалось. («Что за страна такая?» — спросите вы, — «где зло — беззлобно, а добро не нужно?» Это моя родина, скажу я вам, и буду права, потому что Сарина родилась в тот день и час, когда луна сменяется солнцем, и стоит безлуние, и вместо луны светит что-то другое. Когда солнце закрывает все небо блестящими лепестками, то не видно луны и звезд, но, когда уходят и луна и звезды, что-то другое, третье или четвертое, светит вместо них. Как приемники бывают коротковолновые и длинноволновые, и японские, так люди бывают короткозвездные и другозвездные — кто какую звезду успел принять, тот так и живет. Сарина родилась в новолуние, когда темное небо чисто, как шахматная доска — смотришь, смотришь на черную клетку, и не знаешь, туда или нет поставить слона.) Скобочки закроем и продолжим дальше. Два мешка золота — смехотворная плата за бинокль. Монарх топнул ногой от радости, так что штукатурка этажом ниже обвалилась — он весил больше центнера, не забыли?

Дом монаха и монарха разделяло поле. Маленькая Сарина гуляла по нему, но Падишах говорил: «Нельзя!» каждый раз, когда она тянула ручки к дому монаха. Дети часто лучше знают, чего они хотят, а взрослые их постоянно ограничивают. Любой другой умный монарх постарался бы увезти дочь подальше от этого места, и астрологи его говорили, что дочь станет монахиней. Эти пророчества так трудно истолковать. «Нет, ты мне скажи конкретно! — приставал Падишах к астрологу, — в каком году моя дочь уйдет в монастырь?» «Конкретно не могу, могу — истинно, — говорил астролог, — звезды говорят…» «Что звезды говорят? Говори конкретно!» «Конкретно не могу, могу истинно», — заладил астролог. Монарх приказал выгнать астролога, и астролог пошел к монаху жаловаться, и тот его тоже не принял, потому что любил одиночество. Точнее, он его принял и выслушал, и спустился к нему со ступенек (в тот момент, когда астролог пришел, Томас сидел на втором этаже), но ничем не мог ему помочь.