Гомер распахнул дверь.

– Входи, Рэндольф.

Яффе не нравилось, как Гомер произносил «Рэндольф» — с легким оттенком презрения, будто знал о каждом, даже самом мелком проступке, что Яффе совершил в своей жизни.

– Чего ты стоишь? — спросил Гомер, когда Яффе замешкался. — Тебя работа ждет. Чем скорее начнешь, тем скорее я найду для тебя еще.

Рэндольф вошел в большую комнату со стенами, выкрашенными в ядовитый желтый и казенный серый цвета, как и во всех других помещениях Центрального почтамта города Омахи. Впрочем, самих стен практически видно не было — вдоль них выше человеческого роста громоздились завалы почты. Холодный бетонный пол был уставлен мешками, пакетами, коробками и свертками.

Яффе прожил скромную жизнь. Родился он в полусотне миль от Омахи, там же выучился, там похоронил родителей, там делал предложения двум женщинам, но оба раза до алтаря дело так и не дошло. Несколько раз он выезжал за пределы штата и (после второго провала с женитьбой) даже подумывал перебраться в Орландо, где жила его сестра, но та отговорила: сказала, что он не сживется с людьми и с безжалостным солнцем. Он остался в Омахе — работал, терял работу, находил новую. Так он и жил, никого не любя и никем не любимый.

Но, сидя в одиночном заключении в комнате мертвых писем, он почуял запах горизонтов, о каких раньше и не подозревал. Этот запах разбудил в нем жажду странствий. Когда он видел лишь солнце, пригороды и Микки Мауса, ему было наплевать на них. Какой смысл любоваться подобными банальностями? Но теперь он знал больше. Существуют тайны, которые нужно разгадать, силы, которые нужно подчинить, а когда он станет повелителем мира, он уберет эти пригороды (и солнце, если сможет) и погрузит весь мир в жаркую тьму, где человек сможет наконец познать секреты собственной души.

В письмах много говорилось о перекрестках, и он долгое время воспринимал этот образ буквально — считал, что в Омахе он сидит на перекрестке дорог, куда и придет к нему Искусство. Но теперь, оставив город, он понял свою ошибку. Под «перекрестками» авторы писем имели в виду не места, где одна дорога пересекается с другой. Они имели в виду пересечение форм бытия, где человеческая природа встречается с иной и обе продолжают свой путь, изменившись. Пульсации и эманации таких мест давали надежду найти откровение.

Денег у него, естественно, почти не было, но это не имело значения. После бегства с места преступления все, чего он хотел, появлялось само. Стоило поднять большой палец, и машина тормозила у обочины, чтобы его подвезти. Каждый раз водитель направлялся именно туда, куда собирался Яффе. Как будто он был благословен. Когда он спотыкался, кто-то не давал ему упасть. Когда он был голоден, кто-то его кормил.

Одна женщина в Иллинойсе, что однажды подвезла его, предложила остаться с нею на ночь. Она первой подтвердила, что он благословен.

Когда он очнулся, дверь хижины оказалась закрыта, а его сознание было чистым и готовым к восприятию. По другую сторону тлеющего очага сидел старик с печальным, несколько глуповатым выражением лица — будто у клоуна, что лет пятьдесят подряд сносил оплеухи. Кожа его была пористая и жирная, а остатки волос — длинные и седые. Он сидел, скрестив ноги. Пока Яффе собирался с силами, чтобы начать разговор, старик приподнял ягодицы и громко пустил ветры.

– Ты отыскал путь сюда, — сказал он. — Я думал, ты не дойдешь. На этом пути многие погибли. У тебя сильная воля.

– Куда «сюда»? — едва смог спросить Яффе.

– В Петлю. Петлю времени. Я сделал ее, чтобы укрыться. Это единственное место, где я в безопасности.

– Кто ты?

Сдержать данные себе обещания оказалось не так-то просто. Яффе получал много простых удовольствий от уже обретенного могущества; пришлось лишить себя их из опасения растратить силы прежде, чем удастся овладеть тайной и стать великим.

В первую очередь, ему предстояло обрести соратника, способного помочь в поисках. Через два месяца он услышал о человеке, идеально подходившем на эту роль. Человека звали Ричард Уэсли Флетчер, и до своего недавнего падения он являлся одним из самых дерзких умов в области эволюционных исследований. Он возглавлял ряд научных программ в Бостоне и Вашингтоне и был блестящим теоретиком. Каждое его замечание внимательно обсуждалось коллегами, пытавшимися предугадать его новое открытие. Но гений пал жертвой пагубных привычек. Мескалин и его производные привели Флетчера к краху, что у иных людей вызвало откровенную радость. Они и не пытались скрыть своего презрения к человеку, чья постыдная тайна вышла наружу. Яффе читал статью за статьей: суровое академическое сообщество называло идеи низвергнутого вундеркинда «смехотворными», а его самого «аморальным». До нравственности Флетчера Яффе не было дела. Его интересовали теории, совпадавшие с его собственными задачами. Целью исследований Флетчера было выделение и синтез в лабораторных условиях той силы, которая побуждает живые организмы к эволюции. Как и Яффе, он считал, будто рай вполне возможно украсть.

Чтобы найти Флетчера, потребовалась настойчивость. Ее у Яффе хватало с избытком, и он отыскал ученого в Мэйне. Гений в тот момент пребывал не просто в отчаянии — он находился на грани безумия. Яффе был с ним осторожен. Он не стал давить на Флетчера. Какое-то время он даже снабжал несчастного наркотиками, чего тот давно не мог себе позволить. Завоевав доверие Флетчера, Яффе исподволь начал разговоры об исследованиях. Ученый сначала отказывался говорить об этом, но Яффе неуклонно продолжал раздувать в нем тлеющие угольки интеллектуальной страсти. И огонь запылал. Разговорившись, Флетчер уже не мог остановиться. Он рассказал, что дважды почти вплотную приблизился к выделению того, что называл «нунцием» (посланником), — но ни разу не смог довести процесс до конечной стадии. Яффе высказал несколько мыслей, почерпнутых из оккультной литературы. И ненавязчиво обронил, что они оба стремятся к одной цели. Он, Яффе, пользуется средствами древних алхимиков и магов, Флетчер — средствами науки, но оба они хотят подтолкнуть эволюцию и усовершенствовать тело. А если получится, то и дух.

Сначала Флетчер облил собеседника презрением, но позже оценил предложение и согласился продолжать исследования вместе. Яффе пообещал, что на этот раз Флетчеру не придется работать в душной академической атмосфере, где постоянно требуют конкретных результатов во имя сохранения финансирования. Теперь гениальный наркоман сможет заниматься своей наукой в надежно укрытом от посторонних глаз месте. А когда нунций будет получен и его чудесная сила репродуцирована, Флетчер вернется из небытия и заткнет рот всем тем, кто его поносил. Ни один одержимый на свете не устоял перед подобным предложением.

Миновав первый изгиб горной дороги, Рэндольф увидел дым, поднимавшийся от костров за зданием миссии. С первого взгляда беспокойство, томившее его в последнее время, превратилось в уверенность: наемный гений взбунтовался. Яффе надавил на педаль газа своего джипа, проклиная густую пыль, что облаками вылетала из-под колес и не давала ехать быстрее. До сегодняшнего дня и его, и Флетчера устраивало, что Великое деяние совершается вдали от цивилизации. Сначала от Яффе потребовалось немало усилий, чтобы доставить в лабораторию оборудование, которое запросил требовательный Флетчер. Но потом стало легче. Путешествие в Петлю зажгло огонь в глазах Яффе. Женщина из Иллинойса, чьего имени он так и не узнал, говорила: «Ты видел что-то необычное, правда?» — и теперь ее слова на самом деле стали правдой. Он видел место, лежащее вне времени; он был там, куда, вопреки рассудку, его привело жадное стремление к Искусству. И люди знали это, хотя он и не рассказывал им о своих приключениях. Они заглядывали ему в глаза и из страха или благоговейного трепета выполняли все его желания.

Но Флетчер был исключением. Отчаяние и страсть к наркотикам сделали этого человека управляемым, но он сохранил волю. Четыре раза Яффе уговаривал его возобновить эксперименты, при всяком удобном случае напоминал, как трудно было отыскать его, затерянного гения, и как сильно Яффе хочет с ним работать. Каждый раз приходилось умасливать Флетчера небольшой порцией мескалина и обещаниями, что получит все, чего ни пожелает, для продолжения исследований. После первого же знакомства с его радикальными теориями Яффе понял, что есть способ обмануть систему, стоявшую между ним и Искусством. Он не сомневался, что путь к Субстанции изобилует ловушками и испытаниями. Просветленные гуру или безумные шаманы вроде Киссуна создали их, чтобы оградить святая святых от тех, кого они считают низшими существами. Но с помощью Флетчера можно обмануть любых гуру и овладеть силой за их спинами. Великое деяние вознесет Яффе выше всех самозваных мудрецов, и Искусство запоет в его руках.

Он оборудовал лабораторию, как пожелал Флетчер, подкинул ученому кое-какие идеи, почерпнутые из мертвых писем, и оставил маэстро одного. Яффе привозил по мере требования все, что тот просил (мескалин, морских звезд, морских ежей, человекообразную обезьяну), и навещал его только раз в месяц. Каждый раз он проводил с Флетчером сутки, выпивая и рассказывая последние сплетни из академической среды. После одиннадцатого визита он почувствовал, что исследования в заброшенной миссии подходят к завершению, и стал наведываться чаще. С каждым разом его встречали все менее приветливо. Однажды Флетчер попытался вообще не пустить Яффе в здание миссии, и между ними произошла короткая стычка. Но боец из Флетчера был никудышный — слабый сутулый человек, с детства занятый лишь учебой. Побитому гению пришлось впустить победителя. Внутри обнаружилась обезьяна — Флетчер при помощи нунция трансформировал ее в уродливого, но, без сомнения, человеческого ребенка. Даже в тот миг триумфа Яффе не оставляли подозрения по поводу дальнейших действий Флетчера. Того явно тревожил достигнутый результат. Но Рэндольф слишком обрадовался и не стал обращать внимания на тревожные симптомы. Он даже предложил испытать нунций на себе, здесь и сейчас. Но Флетчер воспротивился, сказав, что ему потребуется несколько месяцев для изучения препарата, прежде чем он позволит предпринять столь рискованный шаг. Нунций пока слишком нестабилен, доказывал он. Прежде чем двигаться дальше, надо посмотреть, что произойдет с организмом ребенка. Может, нунций убьет его через неделю? Или через день? Этот аргумент несколько охладил пыл Яффе, и он уехал. С того дня он возвращался в миссию еженедельно, Его беспокоило, что Флетчер все больше отдалялся от него. Но Яффе был уверен, что гордость за собственный шедевр не позволит ученому уничтожить его.

Теперь он глядел, как ветер гонит по земле обгоревшие листки записей, и проклинал себя за такую уверенность. Он вышел из машины и направился к миссии мимо разметанных ветром костров. Это место всегда навевало мысли об Апокалипсисе. Иссушенная почва, на которой могли прижиться только чахлые кустики юкки; сама миссия, построенная так близко к краю скалы, что в одну прекрасную зиму океан наверняка заберет ее; несмолкающий гомон олушей и тропических птиц в воздухе.

Девушки спускались к воде дважды. В первый раз — на следующий день после бури, накрывшей округ Вентура и за одну ночь обрушившей на Паломо-Гроув осадков больше, чем выпадало обычно за год. Ветер пригнал ливень от океана, но это не смягчило жару. Слабый ветерок из пустыни раскалил температуру в городе почти до ста градусов. Дети, все утро изнурявшие себя играми на улице, к полудню прятались от жары за стенами домов. Собаки проклинали свою шкуру, птицы переставали петь. Старики не вылезали из постелей. Впрочем, как и любовники, истекавшие потом. Те несчастные, кто не мог отложить свои дела до вечера, когда температура должна была (если даст бог) снизиться, шли по улицам, устремив взгляд в плавящиеся тротуары, с трудом волоча ноги и обжигая легкие каждым глотком воздуха.

Но четырех девушек это пекло не пугало. Жар был у них в крови в силу их возраста. На всех им было семьдесят лет; правда, Арлин в следующий вторник исполнялось девятнадцать, и, значит, им станет семьдесят один. Сегодня она почувствовала свой возраст, эти несколько важных месяцев, отдалявших ее от лучшей подруги Джойс, и еще больше — от Кэролин и Труди, которым едва исполнилось семнадцать и которые оставались совсем девчонками по сравнению с ней, взрослой женщиной. И сегодня ей было что рассказать, когда они прогуливались по опустевшим улицам. Приятно гулять в такой день. Мужчины, чьи жены отдыхали дома, не провожали их влюбленными взглядами, зная каждую из четырех по имени; и приятели матерей не отпускали вслед девушкам сальных шуточек. Они брели, как амазонки в шортах, через городок, охваченный каким-то невидимым огнем. Это пламя вспенило воздух, но оно не убивало — лишь уложило местных жителей у дверей распахнутых холодильников.

– Ты его любишь? — спросила Джойс у Арлин. Старшая из девушек тут же ответила:

– Господи, нет. Ты порой бываешь такая дура.

– Я просто подумала… Ты говоришь о нем так…

Поначалу ничего не было. Даже ночных кошмаров. Только приятное томление охватило всех четверых — вероятно, следствие того, что они благополучно вырвались из объятий смерти. Они скрыли от посторонних глаз свой страх и продолжали жить прежней жизнью, храня свою тайну.

В каком-то смысле их тайна сохраняла себя сама. Даже Арлин, которая первая назвала насилие насилием, вскоре начала испытывать при воспоминании о случившемся странное удовольствие. Она не осмеливалась признаться в этом даже подругам. Впрочем, они вообще редко друг с другом разговаривали. Теперь им это было не нужно. Каждая из них исполнилась странным ощущением собственной избранности. Вслух произносила это слово одна Труди, имевшая мессианские наклонности. Арлин же укрепилась в своей всегдашней уверенности, будто она — уникальное прекрасное создание и для нее не существует законов и правил, по каким живет остальной мир. Кэролин приняла это ощущение за эхо откровения, явившегося ей, когда смерть казалась неминуемой; отныне каждый миг, не потраченный на удовлетворение желаний, казался ей потерянным впустую. Для Джойс все было еще проще. Она спаслась ради Рэнди Кренцмена.

Она не стала больше терять времени. В тот же день, вернувшись с озера, она отправилась прямо в Стиллбрук, в дом Креннменов, и объявила Рэнди, что любит его и хочет с ним спать. Он не засмеялся. Он посмотрел на нее изумленно и почти смущенно спросил, знакомы ли они. Раньше подобный вопрос разбил бы ей сердце, но в тот день что-то в ней изменилось. Она перестала быть уязвимой. Да, сказала она, мы знакомы. Мы встречались несколько раз. Но мне плевать, помнишь ты меня или нет. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты занялся со мной любовью. Он смотрел на нее, слушал, а потом спросил: это шутка, да? На что она сказала: нет, не шутка, она отвечает за каждое свое слово, и чего ждать, когда погода хорошая, а дом в их распоряжении?

Изумление не повлияло на либидо Рэнди Кренцмена. Он так и не понял, с какой стати девушка подарила ему себя, но, поскольку подобные дары он получал нечасто, нельзя было упускать возможность. И он согласился, сделав вид, будто с ним это происходит ежедневно. Они провели остаток дня вместе и проделали то, что хотели, не единожды, а трижды. Джойс вышла от него примерно в четверть седьмого. Когда она шла через город, ее наполняло странное чувство выполненного долга. Это была не любовь. Рэнди оказался бестолковым, эгоистичным и неопытным любовником. Но, возможно, он заронил в нее жизнь или, по крайней мере, внес свою толику в таинственную алхимию жизни, а больше от него ничего и не требовалось. Она безоговорочно смирилась с такой сменой приоритетов. Джойс четко знала одно: она должна зачать и родить. Остальная жизнь — прошлое, настоящее, будущее — будто бы расплылась и не имела значения.

Ранним утром следующего дня, выспавшись так, как не высыпалась уже много лет, Джойс позвонила Рэнди и предложила продолжить сегодня же днем. «Я что, был так хорош?» — спросил он. Она ответила, что он был более чем хорош, что он гигант, а его член — восьмое чудо света. Он легко принял и ее грубую лесть, и предложение.

В центре бушевавшей бури было спокойно и тихо. Девушки слушали упреки и проклятия родителей, прессы и горожан, но ничто их не трогало. То, что началось в водах озера, развивалось дальше неисповедимым путем. Подруги отдали во власть неведомого души, как прежде отдали тела. Все трое были спокойны, подобно озеру: даже самое бурное вторжение вызывало не более чем рябь на поверхности.

Они не встречались. Их интерес друг к другу, да и ко всему внешнему миру, сошел на нет. Каждая хотела только сидеть дома и лелеять свой плод. Вокруг бушевали страсти, но со временем они утихли. Внимание горожан переключилось на новые скандалы, однако равновесие в Паломо-Гроуве так и не восстановилось. Из-за «Лиги девственниц» маленький городок в округе Вентура оказался в положении, к какому никогда не стремился, но все же пытался извлечь из ситуации выгоду. В ту осень Гроув посетило больше людей, чем когда-либо с момента его основания. Люди хотели побывать в «том самом месте», в этом Крейзивилле, где по приказу дьявола молоденькие девушки ложатся под любого, кто в состоянии двигаться.

Произошли в Гроуве и другие перемены, не столь явные, как переполненные бары и суета у молла Дети горожан, особенно дочери, вели отчаянную борьбу с родителями за свои права. Эта внутренняя война шла постоянно, она уже разбила несколько семей, и незримым ее спутником был алкоголь. В октябре-ноябре прибыль от продажи спиртного в магазине Марвина резко возросла и взлетела до небывалых высот к Рождеству, когда водоворот пьянства, наркомании, супружеских измен, драк и эксгибиционизма закружил Паломо-Гроув, превратив его в настоящий рай для грешников.

После таких каникул несколько семей решили покинуть город, в результате чего незаметно стала меняться его социальная структура. Дома в самых престижных кварталах (например, в «полумесяцах», запятнанных соседством с Фаррелами) дешевели, и их приобрели люди, не мечтавшие об этом еще прошлым летом.

И все это — результат одного купания в беспокойном озере.

Из сотен эротических журналов и фильмов, просмотренных Уильямом Уиттом за последующие семнадцать лет (сначала он заказывал их по почте, потом ездил за ними в Лос-Анджелес), больше всего ему нравились те, где он замечал отголоски жизни вне объектива камеры. Когда в зеркале рядом с моделями отражался фотограф или когда на краю кадра мелькал кто-то из съемочной группы — какой-нибудь помощник стимулировал актеров, чтобы не пропадала эрекция в перерывах между дублями, — словно тень любовника, только что покинувшего постель.

Но такие откровенные ошибки встречались редко. Чаще попадались мелочи, очень много говорившие Уильяму о жизни, которую он разглядывал. Иногда актер, демонстрировавший многообразие наслаждений, вдруг застывал в нерешительности: он не знал, какой способ удовлетворения похоти выбрать, и поворачивался к камере в ожидании инструкций. Иногда модель, заступив за рамки кадра, испуганно съеживалась от окрика по ту сторону камеры.

В такие моменты, когда подделки возбуждали его и переставали быть подделками (потому что возбуждение было настоящим и не могло быть поддельным), Уильяму казалось, будто он лучше понимает Паломо-Гроув. За фасадом города таилась другая жизнь, исподволь управлявшая повседневными процессами — так незаметно, что никто, кроме Уильяма, не замечал ее. Порой и он о ней забывал. Порой месяцами, погрузившись в дела (Уильям занимался продажей недвижимости), он не вспоминал об этой невидимой руководящей длани. Но потом снова замечал что-то, как на снимке из порнографического журнала: странный взгляд одного из старожилов, или трещину на асфальте, или воду, сбегавшую с Холма после поливки газонов. Тогда он сразу вспоминал об озере, о «Лиге», о том, что город выдуман (хотя и не совсем выдуман — плоть есть плоть, ее не подделать), а сам он — один из актеров этой странной пьесы.

После того как расщелину в земле залили бетоном, жизнь снова пошла своим чередом. Город, хоть и отмеченный невидимой меткой, процветал, и Уитт вместе с ним. Лос-Анджелес расширял свои границы, городки в долине Сими (среди них и Гроув) превратились в спальные районы мегаполиса. В конце семидесятых, как раз когда Уильям занялся недвижимостью, цены на дома в городе значительно выросли. Выросли они и в дорогих районах, особенно в Уиндблафе, когда на Холме поселились несколько бывших звезд. Самый шикарный особняк с видом на город и долину купил знаменитый комик Бадди Вэнс, чье телешоу в свое время занимало самую верхнюю строчку в рейтингах всех телевизионных компаний. Чуть ниже на Холме поселился актер вестернов Рэймонд Кобб; он снес старый дом и на его месте построил огромное ранчо с бассейном в форме звезды шерифа. На участке между этими двумя владениями стоял особняк, полностью скрытый от посторонних глаз деревьями. Его приобрела звезда немого кино Хелена Дэвис, о которой в былые дни в Голливуде ходило великое множество сплетен. Теперь, когда ей было под восемьдесят, она никуда не выходила, что только подпитывало слухи: в городе регулярно появлялся очередной парень, всегда блондин и всегда шести футов ростом, и представлялся другом мисс Дэвис. За что ее дом окрестили «Обителью греха».

Пришли из Лос-Анджелеса и новые веяния. В молле открылся «Клуб здоровья», куда сразу же записалась куча народу. А когда появилась мода на рестораны «Жечь Ван», в Гроуве тоже открылись два таких. Они быстро обзавелись постоянными клиентами и не жаловались на конкуренцию.

Юноша был буквально черно-белый: черные волосы до плеч, завивавшиеся у шеи, черные глаза за стеклами круглых очков. Цвет кожи у него был слишком светлый для калифорнийца, зубы еще белее, хотя улыбался он редко и говорил мало. В обществе он начинал заикаться.

Даже «понтиак» с откидным верхом, который он припарковал у молла, был белый, пусть и поржавевший от снега и соли десятка чикагских зим. «Понтиак» провез своего хозяина через всю страну, хотя и заставил его пару раз поволноваться в пути. Пора было вывести эту машину в поле и пристрелить. Чтобы узнать приезжего, достаточно было просто взглянуть на ряд припаркованных автомобилей.

Или на самого юношу. Он чувствовал себя беспомощным в своих вельветовых штанах и поношенной куртке (слишком длинные рукава и слишком узко в груди — как и у всех курток, что он покупал). В Гроуве цена человека определялась по цене его кроссовок. Но молодой человек не носил кроссовок. Он носил черные кожаные ботинки до тех пор, пока они не разваливались, а потом покупал такие же новые. Но, вписывался он в местную жизнь или нет, он приехал сюда по делу, и чем скорее он этим делом займется, тем скорее почувствует себя в своей тарелке.

Для начала нужно сориентироваться. Юноша выбрал магазинчик «Замороженный йогурт», где было меньше всего народу, и нырнул туда. Там его встретили с таким радушием, что он испугался, будто его узнали.

– Привет! Чем я могу вам помочь?

Девушки спускались к воде дважды. Второй раз — наутро после той ночи, когда Ховард Катц познакомился с Джо-Бет Макгуайр. Утро было прохладным, свежий ветер развеял тяжелый воздух минувшего вечера и обещал нежаркий день.

Бадди Вэнс снова спал один в своей сделанной на заказ трехспальной кровати. Трое в постели, как он однажды сказал (и его, к сожалению, цитировали), это и есть райское наслаждение. Двое — супруги, и третий — дьявол. Он много раз проверял и точно знал: рай не для него. Хотя гораздо приятнее, если утром в твоей постели лежит женщина, пусть даже и не жена. Его отношения с Эллен были слишком извращенными, чтобы длиться долго. Он ее бросил. Отсутствие Эллен упрощало утренний распорядок: когда никто не зовет тебя обратно в постель, куда проще влезть в спортивный костюм и пробежаться вниз по Холму.

Бадди было пятьдесят четыре. Бег трусцой заставлял его вдвойне чувствовать это. Слишком много знакомых Бадди умерли как раз в таком возрасте (последний — его агент Стенли Годхаммер) и от того же, чем злоупотреблял он сам. Сигары, наркотики, выпивка. Из всех его пороков женщины были самым здоровым увлечением, но даже здесь следовало проявлять умеренность. Он уже не способен заниматься любовью ночь напролет, как в тридцать лет. А после нескольких недавних болезненных неудач — и вообще не способен. Именно по этой причине он обратился к доктору с требованием панацеи, за любую цену. — Панацеи нет, — сказал Тэрп.

Он пользовал Бадди со времен телевизионного взлета «Шоу Бадди Вэнса». Тогда оно возглавляло еженедельные рейтинги, а его шутки, прозвучавшие в восемь вечера, были на устах каждого американца на следующее утро. Тэрп знал Бадди, которого как-то назвали «самым смешным человеком в мире», так сказать, с изнанки.

– Ты ежедневно гробишь свое тело, Бадди. Ежедневно. И еще говоришь, что не хочешь умирать. Ты хочешь до ста лет ездить играть в Вегас.

Только Абернети всегда называл Грилло по имени. Для Саралин, со дня их знакомства и до того, как они расстались, он всегда оставался Грилло, и так же его называли коллеги и друзья. Враги (а у какого журналиста, особенно у опустившегося журналиста, нет врагов?) иногда звали его Гребаный Грилло, иногда Грилло Справедливый, но всегда непременно Грилло. И только Абернети мог позволить себе звать Грилло по имени:

– Натан?

– Чего тебе?

Грилло только что вышел из душа, но от одного звука голоса Абернети готов был снова забраться в ванну.

– Дома сидишь?

– Мама?

Она, как обычно, сидела у окна.

– Пастор Джон так и не пришел ко мне вчера вечером, Джо-Бет. Ты ему не позвонила? — Она прочитала ответ на лице дочери. — Не позвонила. Как ты могла забыть?

– Извини, мама.

– Ты же знала, как для меня это важно! Я понимаю, что ты так не думаешь, но…

Грилло никогда не слышал такой радости в голосе Абернети. Тот почти повизгивал от восторга, слушая рассказ про обернувшиеся катастрофой поиски Бадди Вэнса.

– Садись писать! — воскликнул Абернети. — Сними номер в отеле за мой счет и начинай немедленно. Я придержу для тебя первую страницу.

Если подобными клише, позаимствованными из второразрядных фильмов, Абернети пытался пробудить в Грилло какие-то чувства, то ему не удалось это сделать. После всего случившегося Грилло будто оцепенел. Но предложение снять номер ему понравилось. В баре, где они с Хочкисом угощали Спилмонта, он обсох, но был уставший и грязный.

– Что за Хочкис? Кто он такой?

– Не знаю.

Джо-Бет лежала в своей постели и наблюдала, как от ночного ветерка занавески то улетают в темноту за окном, то опадают. Вернувшись домой, она сразу поговорила с матерью и пообещала, что больше не будет встречаться с Хови. Обещание было не слишком обдуманным, но мать его, кажется, и не услышала — стиснув руки, она бродила по своей из угла в угол и бормотала молитвы. Молитвы напомнили Джо-Бет о том, что девушка все еще не позвонила пастору. Ругая себя на чем свет стоит, она сошла вниз к телефону, но священника не застала. Ей сказали, что он отправился с утешением к Анжелине Датлоу. Брюс Датлоу, муж Анжелины, погиб при поисках тела Бадди Вэнса. Так Джо-Бет впервые узнала о трагедии. Она положила трубку и осталась сидеть возле телефона, дрожа. Ей не нужно было расспрашивать о подробностях: Они с Хови видели все собственными глазами. Их общий сон был живым репортажем из расщелины, где погибли Датлоу и его коллеги.

Гудел холодильник, щебет птиц и стрекот насекомых сливались за окном в жизнерадостную мелодию, а Джо-Бет сидела в кухне, пытаясь собраться с мыслями. Может быть, она смотрела на жизнь слишком оптимистически, но ей всегда казалось: если она сама с чем-то не справится, ей помогут близкие. Мир казался надежным. Теперь она ни в чем не была уверена. Если она расскажет в церкви — большинство ее друзей были оттуда — о том, что случилось в мотеле (сон про воду и смерть), люди, как и мама, примут это за козни дьявола. Но Хови говорил, что она сама не верит в подобные вещи. И он прав. Чушь собачья. Но если дьявол — чушь, что же все это значит?

Джо-Бет поняла, что слишком устала и не в силах побороть сомнения, поэтому решила прилечь. Спать она не хотела — боялась увидеть еще один страшный сон, — но усталость сломила ее. Едва Джо-Бет легла, как перед ее взором замелькали черно-белые картинки, повторявшие события последних дней: Хови у Батрика; Хови рядом с Томми-Рэем; его лицо на подушке, которое показалось ей мертвым. Затем картинки исчезли. Джо-Бет погрузилась в сон.

Когда она проснулась, часы показывали восемь тридцать пять. В доме царила тишина. Джо-Бет встала и спустилась вниз, стараясь не шуметь, чтобы мать не призвала ее к себе. Сделав себе бутерброд, она вернулась с ним в комнату, перекусила и снова легла в постель, глядя, как занавески трепещут по воле ветра.

Вечерний свет, нежный, как абрикосовый крем, почти погас. Приближалась темнота, скрадывавшая расстояния и приглушавшая звуки. Джо-Бет чувствовала ее приближение, и это как никогда пугало ее. Где-то в соседних домах оплакивают погибших. Жены, потерявшие мужей, и дети, потерявшие отцов, встречают первую одинокую ночь. У нее, Джо-Бет, было свое горе, и она чувствовала себя сопричастной к тому, что случилось. Она тоже понесла утрату, и темнота — которая забирала из мира так много, а отдавала так мало, — никогда уже не будет прежней.

– Мой враг все еще здесь, — сказал Яфф. Томми-Рэй вел его по тропе, известной лишь местным ребятишкам, в обход по вершине Холма на уединенную площадку. Оттуда каждому, кто решался подняться, открывался прекрасный вид на Лорелтри и Уиндблаф.

Там они и остановились вдвоем, отец и сын. Небо над головой было беззвездное, внизу в домах почти не горело огней. На небо наползли тучи, а городок накрыл сон. Никто не мог их потревожить. Отец и сын беседовали.

– Кто твой враг? Скажи, и я разорву ему глотку.

– Сомневаюсь, что он запросто дастся тебе в руки.

– Не надо иронии, — сказал Томми-Рэй. — Не такой уж я и болван. Ты обращаешься со мной как с ребенком. Но я уже не ребенок.

Девушка его мечты ошиблась, подумал Хови, когда проснулся: солнце в Калифорнии светит не каждый день. Раздвинув занавески, он увидел ленивый рассвет и ни проблеска синевы на небе. Он заставил себя выполнить ряд упражнений — минимум, на который он сегодня был способен. Но зарядка его не взбодрила, он только вспотел. Хови, приняв душ, побрился, оделся и направился в сторону молла.

Он еще не придумал, что скажет при встрече Джо-Бет, как станет переубеждать ее. По своему опыту он знал, что все попытки заранее продумать речь приведут к одному: он начнет беспомощно и бессвязно заикаться. Лучше вести себя по обстоятельствам. Если она по-прежнему хочет расстаться, он будет настойчив. Если она передумала, он все простит. В любом случае нужно до чего-то договориться.

Разумного объяснения тому, что случилось с ними, он не нашел, хотя провел в размышлениях несколько часов, когда сидел в мотеле один. Он смог прийти к единственному выводу: одинаковый сон был дан им, чтобы испытать их новое чувство, но по какой-то случайности это оказался нелепый чужой кошмар, а сами Джо-Бет и Хови не имеют к нему никакого отношения. Ошибка провидения. Ничего не поделать, остается только забыть. Надо приложить небольшое усилие и сохранить то, что началось внезапно за дверями закусочной Батрика, где даже воздух был наполнен волшебными обещаниями.

Он направился в книжный магазин. За прилавком стояла Луис — миссис Нэпп. Кроме нее в магазине никого не было. Хови улыбнулся, поздоровался и спросил, не пришла ли Джо-Бет. Миссис Нэпп взглянула на часы и холодно уведомила его, что нет, не пришла, она опаздывает.

– Тогда я подожду, — сказал он, ничуть не смущенный ее тоном.

Грилло проснулся от телефонного звонка, протянул руку, перевернув полупустой бокал с шампанским (его последний тост прошлым вечером был за Бадди — ушедшего, но не забытого!), выругался и снял трубку.

– Алло? — прорычал он.

– Я тебя разбудила?

– Тесла?

– Люблю, когда мужчина помнит мое имя.

На следующее утро Гроув напоминал город алкоголиков. Его жители проснулись как после ночной попойки и пытались сделать вид, будто все в порядке и ничего не случилось. Холодный душ, чтобы встряхнуться, потом чашка черного кофе, таблетка «алка-зельцера» — и вперед на улицу, нарочито уверенной походкой, с ледяной улыбкой актрисы, только что не получившей «Оскара». В то утро люди чаще обычного приветствовали друг друга, а также слышали прогнозы погоды (ясно! ясно! ясно!) по радио из настежь открытых окон, словно говоривших: в нашем доме никаких секретов нет. Чужаку, тем утром, прибывшему в Гроув, могло бы показаться, что он находится в Идеалвилле, США. От разлитого в воздухе радушия сводило желудок.

У молла, где невозможно было не заметить следов бурной ночи, говорили что угодно, кроме правды. Например, будто из Лос-Анджелеса приехали «Ангелы ада»*

[6]

и побили все витрины. От частого повторения рассказ звучал все убедительней. Одни утверждали, что слышали рев мотоциклов. А другие решали приукрасить эту версию и заявляли, что видели их самолично, — ведь никто не собирался возражать. Битые стекла убрали, и витрины зияли пустым нутром. К полудню были заказаны новые стекла. К двум пополудни их вставили. Никогда со времен «Лиги девственниц» жители Гроува не проявляли такого единодушия в стремлении сохранить душевное равновесие — и такого лицемерия. За закрытыми дверями спален и ванных комнат все было совсем иначе. Там улыбки исчезали, походка теряла уверенность, накатывали слезы, люди рвением золотоискателей искали успокоительные таблетки и глотали их. Там горожане говорили себе то, что скрывали от своих домашних и даже от своих собак: все изменилось, и жизнь уже никогда не станет прежней. В надежде объяснить пережитый ужас они пытались вспомнить сказки, что им рассказывали в детстве, — старые, давно изгнанные из памяти волшебные сказки. Кто-то старался залить беспокойство вином, кто-то принимался есть без меры, а кто-то отправился в церковь. Это был чертовски странный день.

Хотя, возможно, не такой уж и странный для тех немногих, кто догадывался раньше и теперь подтвердил для себя: да, в городе скрываются чудовища и сверхъестественные силы. Для них не было вопроса: «Может ли такое быть?» Вопрос звучал так: «Что все это значит?»

Уильям Уитт ответа не знал. Он понятия не имел, с чем он столкнулся в доме на Уайлд-Черри-глэйд. Последующий разговор со Спилмонтом, обвинившим его в розыгрыше, вконец выбил его из колеи. Или Яфф сумел с дьявольской хитростью скрыть следы своего пребывания, или он, Уильям Уитт, сошел с ума. Самое печальное, что одно другому не противоречило. Не в силах разрешить дилемму, Уильям сидел дома, запершись на все замки, и только ночью ненадолго вышел к моллу, как и прочие горожане. Он пришел одним из последних и наутро мало помнил о том, что увидел. Зато хорошо помнил, как вернулся домой и устроил себе видеовакханалию. Обычно он смотрел не более одного-двух порнофильмов за раз, но в ту ночь с ним что-то стряслось. Когда утром соседи Робинсоны вывели детей на прогулку, Уильям все еще сидел перед экраном, за опущенными занавесками. Под ногами выстроился небольшой городок из пивных банок. У него была неплохая коллекция фильмов, систематизированная как настоящая библиотека. Он знал наизусть все псевдонимы звезд этих потных эпосов, знал размеры их грудей и членов, с чего они начинали и на чем специализировались сейчас. Он помнил все сюжеты и любимые сцены до последнего стона и семяизвержения.

Пока Флетчер не ушел из жизни, Хови не осознавал, сколько у него вопросов, на которые может ответить только отец. Ночью они его не беспокоили, он спал беспробудным сном. Но утром он начал жалеть, что не выслушал Флетчера. Теперь Хови и Джо-Бет оставалось одно: из его отрывочных впечатлений и рассказов ее матери восстанавливать по кусочкам историю, где они играли важную роль, хотя не имели понятия, что происходит на самом деле.

Вчерашние события изменили Джойс Макгуайр. Многолетние попытки отвратить от своего дома неизбежное зло закончились неудачей, но в итоге она освободилась. Худшее уже случилось, чего же теперь бояться? Она видела, как перед ней разверзся ад, и выжила. Бог в лице пастора оказался бессилен. Зато Хови бросился на поиски ее дочери и смог вернуть Джо-Бет домой. Одежда детей была разорвана и испачкана в крови. Джойс пригласила его в дом и настояла, чтобы он переночевал. Наутро она чувствовала себя как человек, которому сообщили, что его опухоль доброкачественная и в запасе есть несколько лет жизни.

Около полудня они втроем сели побеседовать, и ее пришлось уговаривать рассказать о прошлом. Но потом Джойс словно прорвало. Порой, особенно когда речь заходила о Кэролин, Арлин и Труди, она плакала. Но по мере того как события оборачивались все более трагически, ее речь становилась бесстрастной. Иногда она отвлекалась, вспоминая какую-то упущенную подробность или благословляя тех, кто помогал ей, когда она осталась одна с двумя детьми и ее называли шлюхой.

– Много раз мне хотелось уехать из Гроува, — сказала она. — Как Труди.

– Не думаю, что это спасло ее от боли, — сказал Хови. — Она была несчастна.

Первым, кому позвонил Грилло после отъезда Теслы, был Абернети. Рассказывать или не рассказывать о случившемся — это лишь одна из проблем. Другая — как об этом рассказать? Грилло никогда не был романистом. Его работа требовала максимально точного изложения фактов. Никакого полета мысли, никаких возвышенностей. И научился он этому не у какого-нибудь журналиста, а у самого Джонатана Свифта, автора «Путешествия Гулливера». Свифт так ратовал за ясность изложения своей сатиры, что регулярно читал отрывки вслух своим слугам, дабы убедиться в том, что стиль изложения не затмил содержания. Эта история была для Грилло образцом, и когда он писал о бездомных Лос-Анджелеса или о наркотиках, он всегда излагал факты просто и ясно.

Но здесь, от событий в пещерах и до самопожертвования Флетчера, все было гораздо сложнее. Как описать то, что произошло вчерашней ночью, не упоминая о своих ощущениях?

Во всяком случае, Абернети он объяснить этого не мог. Притворяться, будто в Гроуве ничего не случилось, было бессмысленно. Абернети уже видел телерепортаж о ночном вандализме.

– Грилло, ты там был?

Юморист Ламар вылез из лимузина перед домом Бадди Вэнса и попытался согнать с лица улыбку. Ему и в лучшие времена такое удавалось с трудом, а теперь, когда его старый партнер умер и осталось так много непрощенных обид, это оказалось практически невозможно. Каждое действие рождает реакцию, и реакцией Ламара на смерть была улыбка.

Он читал однажды о происхождении улыбки. Какой-то антрополог выдвинул теорию, что улыбка была сложным проявлением реакции человекообразной обезьяны на нежеланных членов племени — на больных и слабых. Она означала: «Ты для нас помеха. Убирайся». Из этого отвергающего мимического жеста родился смех — оскал, обнажающий зубы.

В сущности, он выражал презрение, утверждал слабость объекта насмешки — кого-то, кого гнали прочь подобными гримасами.

Ламар не знал, насколько теория подтверждалась фактами, но он достаточно долго проработал на эстраде, чтобы находить ее вполне правдоподобной. Как и Бадди, он сделал себе состояние, изображая дурака. По его мнению, разница между ними состояла в том (и многие друзья с ним соглашались), что Бадди и вправду был дурак. Это не значит, что Ламар не тосковал по Вэнсу. Они работали вместе четырнадцать лет, и после ухода бывшего партнера Ламар чувствовал себя несчастным, хотя в последнее время они были в ссоре.

Поэтому Ламар лишь однажды, и то случайно, встречался с прекрасной Рошелью — на благотворительном приеме, где Ламар и его жена Тэмми оказались за соседними столиками с Бадди и его «невестой года». Это определение Ламар несколько раз использовал в своих шоу, и оно неизменно вызывало бурю хохота. За обедом ему удалось перекинуться с Рошелью парой слов, когда жених удалился освободить мочевой пузырь от выпитого шампанского. Разговор получился коротким — едва Ламар увидел, что Бадди его заметил, он сразу вернулся на место. Видимо, ему удалось произвести впечатление на Рошель, раз она лично ему позвонила и пригласила в Кони-Ай на вечер памяти. Он убедил Тэмми, что ей будет скучно на поминках, и приехал на день раньше, чтобы побыть наедине с вдовой.

Для Теслы отъезд из Паломо-Гроува стал пробуждением от сна, в котором некий учитель учил ее, что жизнь это сон. Что нет смысла или бессмыслицы; что нельзя самонадеянно решать, будто один опыт реален, а другой — нет. «Может, я живу в кино?» — подумала она. А что, неплохая идея для сценария: женщина вдруг понимает, что вся история человечества — бесконечная семейная сага, снятая Природой и Случаем, а смотрят ее ангелы, инопланетяне, да еще случайно включившие этот канал ребята из Питтсбурга Может, она напишет такой сценарий, когда закончится путешествие.

Если оно закончится. Логичная мысль при новом взгляде на вещи. Хорошо это или плохо, но оставшуюся жизнь она проживет в ожидании чуда. А в ожидании она будет придумывать свои собственные истории, чтобы не дать себе и своей аудитории заснуть.

До Тихуаны поездка была легкой, и Тесле хватало времени для размышлений. Но после пересечения границы ей пришлось постоянно сверяться с купленной картой, и все посторонние мысли отошли на задний план. Благодаря карте и руководству Флетчера, чей голос звучал у нее в голове, Тесле удалось добраться до нужного места. Она никогда раньше не была на этом полуострове и удивилась, что здесь так пустынно. Казалось, ни человек, ни его создания не могут здесь выжить. Наверное, миссия уже разрушена непогодой, или ее просто смыло в океан, чей шепот по мере приближения к побережью становился все громче.

Но Тесла ошибалась. Едва она обогнула указанный Флетчером холм, как стало ясно: миссия неплохо сохранилась. При виде ее внутри у Теслы все сжалось. Через несколько минут она окажется там, где начался этот эпос, малую часть которого она успела прочесть. У христиан подобное чувство вызывал Вифлеем. Или Голгофа, Черепная гора.