Консультировавшие меня при создании этой повести писатели, в один голос советовали: «Начинай обязательно с самого захватывающего эпизода из своей фронтовой биографии, ты же летчик-штурмовик. Только так можно увлечь читателя, вызывать интерес к книге». По-своему они, профессиональные литераторы, наверно, были правы. Так в литературе зачастую и делается — начинают с самого интересного. Но возникает вопрос, а что оно, это самое интересное, для кого, с какой позиции?

Если с позиции самого главного в жизни, то война, даже и всенародная, освободительная, Великая и Победная — это все-таки не самое главное, это лишь эпизод, большой, значительный для нас, для человечества, но только лишь эпизод истории, жизни нашего поколения. А вот сама жизнь вся, в глобальном понятии и есть самое главное для каждого человека и человечества в целом, и есть все охватывающее, а в ней основной момент — ее начало, рождение, появление человека, вступление его в жизнь...

И все-таки начать придется с более позднего момента, но тоже имевшего огромное, решающее значение в биографии будущего летчика Бегельдинова. Это день заседания военной Комиссии ВВС по набору курсантов в Саратовскую военно-авиационную школу. У меня, отличника авиашколы ДОСААФ, уже общественного инструктора, казалось, были все основания исполнить свою заветную мечту, поступить в военную авиацию, стать военным, именно военным, летчиком.

Комиссия занималась предоставленными ей личными делами курсантов. Мой инструктор аэроклуба Бухарбаев доверительно сообщил:

— Твое личное дело отложено. Пригласят на беседу. Ты уже инструктор, шансы есть.

И началась моя новая, совершенно новая неизведанная, ни в каких моих еще ребяческих фантазиях не фигурировавшая жизнь, полная невероятных сложностей и, самое главное, опасностей. Можно совершенно точно сказать, что теперь я, как все тут на аэродроме и около него, ходил по самому краю гибели. Она, эта самая гибель, смерть, витала, особенно, конечно, над летчиками. А они — пока я еще не мог сказать о себе — свыкнувшись, вроде как и не замечали этого, во всяком случае, не говорили о каких-то там опасностях, тем более, о грозящей им, висевшей над ними при каждом вылете, угрозе смерти.

Возвращаясь из полета, те, кто оставался в живых — тогда, в тот период, когда летали на «ИЛах» в одиночку, без стрелка — шутили, обязательно подмечая что-то смешное в штурмовке, в воздушных схватках с фашистами, потом, вконец вымотанные, обессилевшие, кое-как добирались до землянки и валились на койку или деревянный топчан, забываясь тут же в полумертвом сне.

Я ко всему этому еще не привык, страшно переживал каждый вылет, штурмовку, тоже вымотавшись до предела кое-как выбравшись из кабины, почти всегда с помощью обязательно встречавшего у посадочной полосы механика, еле живой брел домой, тоже валился на койку-топчан. Только не сразу приучился засыпать как другие летчики, снова и снова переживал перипетии боя, бесконечные броски к земле — на цели, жуткое лавирование между взрывающимися вокруг снарядами. Снова ощущал толчки от взрывных волн, удары осколков снарядов в корпус.

Постепенно, от вылета к вылету, я ко всему этому привыкал, осваивался. А вылетов назначалось все больше и больше, до четырех-пяти раз в день. Переживать детали полета, отдельные эпизоды штурмовок, воздушных схваток с противником уже некогда, да и сил нету.

Шли бои под Старой Руссой. Особенно ожесточенное сопротивление немцы оказывали нашей армии все под той же деревней Глухая Горушка, где немцы создали мощный узел сопротивления. Наша авиация принимала в боях непосредственное участие, помогая пехоте всеми силами и средствами, штурмовали передовые линии обороны фашистов, громили их технику на подходах к фронту и на позициях.

«Десятый боевой» — так можно было бы назвать этот эпизод. Он действительно, всего лишь десятым значился в моей личной летной книжке. О нем свидетельствовали скупые записи командира эскадрильи: «Дата — 1943, II/18, тип самолета — «ИЛ-2», продолжительность полета 1 час 24 мин. Днем» — вот и все. Судя по этим лаконичным сведениям для боевого летчика-штурмовика день был обычным, будничным. Утром получили задание, вылетели, что-то там поковыряли снарядами из пушек, бомбами и благополучно возвратились на аэродром. Но это как бы с точки зрения боевого опытного летчика-штурмовика. А для меня?! Кто был я, в своем полку, в эскадрильи, командовал которой непревзойденный мастер пилотажа, штурмовок и воздушного боя Степан Демьянович Пошевальников... Я новичок, которому только-только доверили боевую машину, считай, еще по-настоящему, по-боевому, не облетанный, врагом не обстрелянный салага. Во всяком случае, именно так оценивал себя я, в окружении летчиков, хотя по возрасту они, без малого все, были моими одногодками — от восемнадцати до двадцати. И воинские звания почти у всех — от сержанта до старшины, не выше. Сам наш командир эскадрильи носил старшинские погоны. В составе эскадрильи были и офицеры, но их единицы.

«Старики» — опытные кадровые летчики — были фактически полностью уничтожены фашистами в первых внезапных варварских налетах на наши аэродромы, в воздушных боях с ними же на оставшихся в воздушных армиях устаревших, никак не отвечавших современным требованиям машинах, которые немцы легко сбивали в первых схватках. Однако все это никак не мешало мне гордиться, просто кичиться, своим высоким и, по-моему, не менее почетным, просто гордым званием летчика-штурмовика, летающего на тогда еще новом, но уже прославленном в боях, наводившем страх на врага, штурмовике «ИЛ-2».

Именно об этом, каждый раз садясь в кабину теперь уже официально закрепленного за мной самолета, думал я, представляя себе предстоящие, ждущие меня яростные схватки с врагом в воздушных боях, мастерских штурмовках вражеских укреплений, танковых колонн — в общем, о героических победах.

Такими мыслями была занята моя голова в тот момент, когда в просторный наш блиндаж ворвался посыльный. (Как я уже выяснил, они, посыльные, тут не входили, именно врывались с чем-то срочным, экстренным). Он выдернул откуда-то исписанный листок и, утвердившись в центре блиндажа, стал вычитывать фамилии летчиков нашей, второй, эскадрильи.

— Названных — на командный пункт полка. Немедленно! — зачитав список, заключил он.

Наступление! О нем мечтали все советские воины в жестоких оборонительных боях, даже в самые тяжкие дни отступления. Они верили — наступит перелом, час нашего наступления, сокрушительной расправы — час наших побед. И он настал, этот час.

25 ноября 1943 года рванулся в наступление наш Калининский фронт. Активное участие в нем приняла авиация, в том числе и мой 800-й полк. Погода была скверная, мела белая пурга, но полеты не прекращались. Летали в основном успешно, с отличными результатами. Однако были и потери в дивизии, в полку и в нашей эскадрильи. Причины? Слабая подготовленность поступавшего в полк молодого пополнения, отсутствие четкости в обеспечении достаточно плотного сопровождения в полетах истребителей (нередко «ИЛы» летали и без них).

Командование дивизии, полков, даже командиры эскадрилий, учитывая все это, стали вводить в строй молодых летчиков без спешки, строго по программе. В общем, делали все, чтобы они быстрее привыкали к обстановке, набирались опыта из общения со «стариками», нагляделись, как на аэродром возвращаются с задания изрешеченные пулями и осколками снарядов боевые машины. Слушали на разборах боевых вылетов как завоевывались победы и почему, бывало, допускали промахи.

Первый боевой вылет с нового аэродрома завершился не то чтобы ЧП, но событием из ряда вон выходящим. Я подбил немецкий бомбардировщик «Ю-88».

В этот раз штурмовали вражеские танки, зажатые в том самом Демьянском котле. Притиснутые к реке Ловать окруженные немецкие войска, оказывая ожесточенное сопротивление в непрерывных боях, старались протиснуться в еще не закрытый коридор — узкую грозную горловину затягивающегося мешка окружения — свои танки, артиллерию. На них, на колонны танков, мотопехоты и обрушивали удары с воздуха штурмовики. Совершая почти в любую погоду по три-четыре вылета в день, они разрушали немецкие переправы через реку, топили фашистов.

Наступление войск Северо-Западного фронта началось не одновременно. Одни соединения перешли к боевым действиям 15 февраля, другие были еще не готовы к ним. Но командование противника уже представляло ту угрозу, которая нависла над его группировкой. Учитывая печальный опыт разгромленной под Сталинградом 6-й армии, оно начало поспешно выводить войска из Демьянского выступа на восточный берег реки Ловать. А ведь не так давно командир 2-го армейского корпуса генерал фон Брокдорф хвастливо утверждал в приказах: «Никогда не удастся русским проникнуть на наши позиции. Мы продержимся. Русский натиск будет отражен».

Накануне ликвидации Демьянского языка комкор нашего авиакорпуса генерал В. Г. Рязанов собрал на совещание всех командиров полков и эскадрилий.

— Одобряю, — сказал он, — что при выполнении боевых заданий все чаще и больше используется радиосвязь. Теперь пришло время переходить на следующую, более высокую ступень управления в бою — корректировку работы штурмовиков с земли, с передового командного пункта. Пункт наведения будет располагаться у переднего края наших войск. Уже установлены две радиостанции — одна для связи с самолетами в воздухе, другая для связи со штабом и аэродромами. Приближаясь к линии фронта, каждая группа «ИЛов» должна устанавливать связь с КП. Обязательно докладывать, кто летит и с каким заданием. Наблюдения за вашими действиями с земли будут способствовать выполнению заданий, мы сможем выводить вас на более важные цели, а если потребует обстановка, то и менять задачу...

Несмотря на неустойчивую, порой очень скверную погоду, экипажи в составах групп и одиночно летали с максимальным напряжением сил. Как и раньше, штурмовиков «опекали» истребители.

Теперь генерал Рязанов находился в непосредственной близости к линии фронта, в деревне Слугино.