Пятое февраля тысяча девятьсот двадцать шестого года. Ленинград. Улица Петра Лаврова. Старый дом с большим темным двором недалеко от Таврического сада.

Мое неистовое требование выпустить меня на свет божий мама ощутила глубокой ночью. За окном вьюга, мороз и никакого телефона и никаких такси… (Какие тогда такси!) Но кто-то из нас троих был невероятно везучим…

Отец в одних кальсонах выбежал на улицу и наткнулся на проезжавшего мимо пьяного извозчика…

За шесть лет, что мы прожили в этом доме, наверное, произошло много событий, но память сохранила только два, совпавших во времени…

Вечером отпраздновали мой шестой день рождения, а утром мама отвела меня в «немецкую группу».

Теперь об отце.

Я не любил его. Ничем не выражая этого, тем более, не говоря об этом никому, даже маме, я не мог избавиться от ощущения, что вместе с нами постоянно жил чужой человек.

А мать его любила. Это была первая и единственная ее любовь.

Познакомило их в двадцать четвертом наводнение…

Мутная, холодная волна, бегущая от Тучкова моста, вдоль набережной, подхватила девчонку, долго кружила и била ее о стены домов, а потом вышибла ставню окна и бросила вниз, в подвал. Это был склад, где хранилась соль. Соль не в мешках, а так — навалом.

Богов, как известно, встречаешь в жизни не часто.

Ну, а если ты живешь в городе, где можно в любой день и час войти в сад, прошагать к богам запросто, рассмотреть их со всех сторон и потрогать этих богов пальцами, даже если на пальцах обгрызаны заусеницы?..

Что тогда? Каково тебе?.. Тем более, что тебе нет и десяти лет, а боги, в большинстве своем, почему-то не одетые. В особенности, боги-тети. На них даже смотреть стыдно, когда ты не один, когда рядом с тобой стоит такая задира, как Лялька Озерова…

Лялька вертит портфелем, крутится сама волчком вокруг Дианы и в сотый раз спрашивает:

— Не нравится?..

Весна тысяча девятьсот сорок шестого года. Ленинград.

Кабинет в райкоме комсомола. За столом секретарь райкома. Чуть поодаль, в креслах, седой, с усталым лицом человек и я.

Сильно накурено, хотя курящий один — хозяин кабинета, он же единственный, который молчит.

— А в войну… Что вы делали?

— Был в ремесленном. В сорок втором эвакуировались. В мае.