Топаз бурей ворвалась в кабинет секретариата.

— О Боже! — завопила она. — О мой Боже! Я добилась! Я добилась! Не могу поверить! Ровена, ты просто гений! Я твоя вечная должница. Ну просто нет слов.

Она шлепнулась в выцветшее бархатное кресло, откинув с лица прядь локонов, таких пламенно-рыжих, что порой они казались красными.

Ровена повернулась к ней от компьютера и вздохнула. Она с утра составляла изящное письмо-приглашение Гарри Линикеру — приехать в Оксфорд и выступить с речью, и вот, когда она подошла к весьма важному абзацу, врывается эта сумасшедшая.

— О чем ты?

— Вы не скажете, где живет мистер Кеннеди? — вежливо спросила Ровена. Швейцар с очень серьезным видом дотронулся до форменного котелка то ли из почтения к ней, то ли к мистеру Кеннеди.

— Конечно, мадам. Комната мистера Кеннеди в старой библиотеке, номер пять, на первом этаже.

— Спасибо, — сказала Ровена.

Она быстро оглядела просторный холл, где, как и в большинстве колледжей Оксфорда, кругом были объявления — о лекциях, спектаклях, о работе, о скидках на пиццу. Была пятница, значит, большая часть тиража «Червелл» доставлена и свалена под окном, у доски объявлений. Она поспешила взять экземпляр, а то все разберут.

Да, конечно, он должен быть в Крайстчерч.

— Топаз, ну пожалуйста, — говорила Ровена, теребя пальцами свои манжеты.

Девушки спускались по широкой гравийной дорожке, разделявшей лужайки Крайстчерч, направляясь к реке. Традиционные восьминедельные состязания по гребле между Оксфордом и Кембриджем дошли до середины. Каждый колледж заключал пари на мужскую или женскую команду, кроме Сент-Хилд, там не было мужчин. Студенты относились к этому очень серьезно, и Топаз бросила на освещение событий две бригады репортеров «Червелл». Светило летнее солнце, блестела вода, напитки лились рекой. Тысячи подростков столпились на берегу, как и каждый год в это время. Топаз и Ровена пробирались к реке, а было всего-то десять утра. Так рано. Обычно в это время они еще спали.

— О Господи! Ну сколько раз повторять?! Я сказала нет — значит, нет, — ответила Топаз, но уже с ноткой раздражения в голосе. — Я не собираюсь обсуждать это с Питером. Не хочу влезать в это дело. Поняла?

— Поняла. Но мне нужна твоя помощь, — не отступала Ровена. — Я не прошу, чтобы Питер посодействовал мне, но пусть он не поддерживает Джилберта.

— Какую часть слова «нет» ты не понимаешь? — саркастически спросила Топаз. — Этот парень — мой приятель, и его дела для него так же важны, как твои для тебя. Ему не понравится, если я начну вмешиваться. Слушай, в каждом номере газеты я доказываю, какая задница этот Джилберт Докер. Неужели мало?

Воздух казался напряженным до густоты. Ровена сидела на скамейке. Ее красивое лицо точно окаменело. Похоже, она со всей серьезностью слушает путаную речь Джилберта Докера, пытающегося изложить свою точку зрения.

Сейчас он говорил о том, как неправильно феминистки толкуют шутки мужчин по отношению к женщинам-коллегам, стоящим на более низких ступеньках служебной лестницы. Толпа из подвыпивших игроков в регби, гребцов из Ориел возбужденно вопила, радуясь каждому сексуальному намеку. Обычно писклявый голос Джилберта странным образом обрел силу, парень явно испытывал удовольствие от собственной речи. Лицо покраснело, оратор вспотел от жары. Ровена заметила: Джилберт раздражает не только ее.

Она поднесла изящную руку к виску, пытаясь отогнать болезненное головокружение.

Крис Джонсон, руководивший постоянным комитетом, сидел в кресле секретаря и смотрел на своего босса, Ровену. Он очень беспокоился. Зал битком набит студентами, на скамейках ни дюйма свободного пространства, многие уселись на полу. Сегодня среда. Выборы в пятницу. Сами президентские дебаты, обращение кандидатов к избирателям обычно проходили вечером накануне выборов. Но на этот раз наследная принцесса Швеции Виктория будет выступать с речью. Так что сегодня — настоящая проба сил.

Ровена Гордон — звезда. Прекрасный оратор. Она могла, как тряпкой, вытереть пол этим Джилбертом Докером. В девяноста случаях из ста. Поэтому и собралась такая толпа — все жаждали насладиться кровавой баней.

Жизнь, казалось, шла своим чередом. Уже скоро выборы, и Ровена вела себя расчетливо и разумно: организовывала тайные поездки, заручаясь голосами избирателей-друзей, писала конспекты выступлений, проводила деловые встречи и следила, чтобы все ее сторонники делали то же самое. Питер явно поддерживал Джилберта, и поэтому Ровене и ее коллегам приходилось работать вдвойне. Но скоро все должно завершиться.

Туристы, как и каждое лето наводнявшие Оксфорд, страшно удивились бы, узнав, что скрывается за мельканием велосипедистов в мантиях, пузырями раздувавшихся на спине, за шпилями, башенками, пикниками с шампанским. А тем временем здесь шла отчаянная борьба за власть, куда суровей избирательных гонок в конгресс. Студенты дрались за место на беговой дорожке.

Конечно, у Ровены были союзники. Один из них — газета «Червелл», она поддерживала Гордон все время. Колледжи. Ребята регулярно приходили на дебаты, особенно когда разнесся слух о представлении, устроенном Ровеной. Но эта экстравагантная выходка (или случай?) была не главное, многих студентов влекла социалистическая идея. Джилберт хотел стать президентом. Казалось, он и должен им стать, ведь ему обеспечена поддержка старой школы, всех стоящих за спиной его отца, всех посещающих приемы его матери. Одним словом, все традиционное, солидное, воспринимавшееся безоговорочно полсотни лет назад, та «добрая старая Англия» стояла за его спиной. Но много ли это значило для молодежи восьмидесятых? Разве что для тех, кто, лишенный наследства, притворялся, что старые ценности — это для него все.

Старинные солидные колледжи, предпочитавшие, чтобы все оставалось, как прежде, — Ориел, Линкольн, Джезус, Баллиол, Квинс и особенно Тринити. Спортсмены из клуба «Оксфорд блю», соответственно, с голубой кровью. Но только не Крайстчерч. Ровена была из его мира.

Именно это и подвигло мальчиков действовать. Ровена проявила непокорность. Дочь Чарльза Гордона, воспитанная в Сент-Мэри-Аскот, должна бы понимать. Джилберт и Питер могли бы подготовить для нее президентство на следующий срок, но она настаивала на борьбе с ними. И создавала свою собственную команду.

— Вы хотите снять? Да вы шутите, — сказал хозяин Ровене, пришедшей посмотреть комнату. Он изучающе взглянул на светлое шерстяное пальто, костюм от Армани, изящные туфли. — Зачем вам жить здесь? Это ведь не Сохо.

— Пока я больше ничего не могу себе позволить, — ответила Ровена. Она хотела, чтобы парень поскорее отошел: от него здорово несло чесноком и карри. Она пыталась улыбнуться, умаслить его, чтобы он согласился сдать комнату. Она уже побывала в двух местах, но хозяева, едва взглянув на нее, захлопывали дверь перед носом.

Ровену охватило отчаяние. Деньги у нее на счету почти кончились. Она не могла найти работу в музыкальном бизнесе, а родители не дадут ни пенни, пока она не расстанется с дикой, с их точки зрения, идеей — работать в мире музыки. Но Ровена знала, что она хочет — завоевать весь мир, и не собиралась возвращаться в Шотландию как побитый щенок.

— Ну конечно, — сказал он и посмотрел на нее. — Поиграть решила, да, дорогая?

— Прошу прощения? — Ровена вопросительно посмотрела на него.

Топаз чувствовала себя совершенно несчастной. Все обернулось совсем не так, как она предполагала, в миллионный раз повторяла она себе, промерзнув до мозга костей, съежившись возле уличной жаровни. Нигде на Божьем свете не бывает так холодно, как зимой в Нью-Йорке. Топаз Росси ощутила это на собственной шкуре.

Она пристально вглядывалась в бесконечный поток машин, ползущий по серой слякоти, на мраморный небоскреб на 5-и авеню, из которого никак не выходил Дэвид Левин. Настойчивость, говорила себе Топаз. Настойчивость — это девяносто процентов успеха репортера. Правда, она могла бы сейчас нырнуть в «Рокфеллер-Плаза» и перехватить горячего шоколада с виски и бутерброд, но если поддаться такому соблазну — а только Богу известно, как бы ей хотелось, — то сто процентов против одного: именно в этот момент появится Левин и она потеряет возможность взять интервью у самого популярного на планете киноактера. И прощай работа…

Топаз засунула руки в карманы обтягивающих черных джинсов, повторяющих каждый изгиб ее шикарного зада. Она могла чувствовать себя как последнее дерьмо, но умела выглядеть на миллион долларов несмотря на то, что кончики ее ушей от холода повторяли цвет губной помады. Парень, продавец жареных каштанов, то и дело подкидывал угли, чтобы потрясающая девчонка стояла рядом с ним как можно дольше. Может, ему действительно повезет, и она снова потопает ногами, чтобы согреться, и у нее снова все заходит ходуном под шерстяным жакетом, и он увидит кусочек рая прямо здесь, на земле. Он не в первый раз подумал: кого она ждет? Если парня, то ему, черт побери, можно только позавидовать, удачливый, сукин сын!

Топаз снова ушла в свои мысли, как всегда, задавая себе вопросы и отвечая на них. Конечно, это задание — не приведи Господь, торчи тут на холоде, но все же лучше, чем вообще ничего. Она вспомнила, как три месяца назад, прижав к груди аккуратную кожаную папку, полную материалов из «Червелл» и рекомендательных писем, рыскала по редакциям нью-йоркских журналов. Везде было одно и то же.

— Извините, у нас ничего нет для вас.

Вагон подземки был забит до отказа: аккуратные деловые люди в крахмальных льняных костюмах, рабочие в комбинезонах, спортсмены-джоггеры в обтягивающей лайкре… Топаз ничего не имела против, даже когда итальянка-домохозяйка с огромными сумками уперлась в бок, — ничто ее не раздражало.

В первые две недели ей было нехорошо от мысли, что все эти типы, обитатели большого города, видят ее насквозь, будь она в строгих джинсах, или тренировочном костюме, или маленькой юбочке в обтяжку. Ей казалось — она прозрачная, и каждый, взглянув на нее, способен определить: ей здесь не место, этой Топаз Росси, наглой девчонке из Нью-Джерси, изображающем журналистку солидного издания. Она думала, буквально каждый видит, на какую мизерную зарплату живет она, в какой мерзкой грязной квартире в доме без лифта в самом конце Ист-Сайда. Кого она хочет обмануть? Никого не одурачишь, что ни надень, ее крест — казаться неуклюжей и неотесанной, валять дурака.

Через три недели она уже ничем не отличалась от других.

Сегодня Топаз Росси наслаждалась каждой минутой пути. Статья о Дэвиде Левине, напечатанная, аккуратно сложенная, в восемь тысяч слов, покоилась в кейсе вместе с копией магнитофонной записи. Ей казалось, материал и кассета прожгут кожу кейса. Топаз писала всю ночь, и статья того стоила. Топаз не ощущала усталости, чувствуя себя молодой, потрясающей, энергия распирала ее. Она вышла на свою дорогу.

Девушка расправила юбку на бедрах к явному удовольствию мужчин, не отрывавших от нее глаз. В голове мелькали мысли, сменяя одна другую, — как лучше подать материал редактору и с чем она выйдет от него! Вот оно, наконец-то. Она прорвалась!

Начало ничего не обещало. Из всех мест, которые Ровена так не любила посещать в поисках музыкантов, рабочие клубы на севере Англии были самыми противными. Минут по сорок приходилось спорить с каким-нибудь гомиком, пускавшим дым тебе прямо в лицо, прежде чем пройти внутрь. Потом стоять, вдавившись в обшарпанную, с облезлой краской стену. Пьяные пятидесятилетние мужики, то и дело наталкиваясь на тебя, отпускали сальности, от которых с души воротило. Единственные женщины, имевшие открытый доступ в такие ямы, — стриптизерши. И Ровена знала это.

Итак, какая-то группа безвестных северян, «Атомик масс», играет в Шеффилде, в мужском рабочем клубе, думала Ровена, припарковывая помятый «мини» у обочины. Великолепно, ничего не скажешь. А «Мьюзика рекордс» должна их проверить.

Она пробилась внутрь, заказала два тройных «Джека Дэниелса», диет-коку и успела уже выпить один напиток, прежде чем группа появилась на сцене. Зал, к счастью, был полупустой, и бармен с удовольствием рассказал, что «Атомик масс» — группа молодых, сошедшихся в колледже, ведущая гитара у них — американец, студент университета, они любители, не профессионалы. К тому времени, когда парни вышли на сцену, Ровена кипела от негодования на Мэтью Стивенсона, заставившего зря убить вечер.

И тут они заиграли.

В жаркой духоте редакции «Вестсайда» на 7-й авеню на столе у Топаз зазвонил телефон. — Росси, — коротко сказала она.

— Топаз? — сквозь треск на линии раздался мужской голос.

— Руперт! — радостно воскликнула Топаз. — Руп, как ты? Дай номер, я тебе перезвоню!

— Все в порядке, я в «Юнион», — пренебрежительно отмахнулся Руперт, давая понять, что телефонный разговор ему оплатят.

— Как дела? — спросила Топаз.