Нельзя не удивляться неистощимой деятельности г. Кукольника. Это решительно плодовитейший и неутомимейший из всех современных наших писателей. Сам г. Полевой должен уступить, в этом отношении, пальму первенства г. Кукольнику, ибо г. Полевой удивляет публику своею деятельностию больше или по части объявлений и программ о многом множестве своих сочинений, или только первыми томами самих сочинений, никогда не представляя последних томов;

[1]

господин же Кукольник, напротив, не обещает, а делает, или, обещая немногое, исполняет очень много, – словом, как говорится, продает товар лицом. И однако ж удивительная деятельность г. Кукольника вовсе не сфинксова загадка, для решения которой был бы нужен новый Эдип. Дело, напротив, очень понятно и весьма ясно. Если б талант г. Кукольника равнялся деятельности его и трудолюбию, – г. Кукольник был бы теперь первым талантом во всей Европе, не только у себя дома. Чрезвычайная деятельность обыкновенно бывает признаком или великого гения, или посредственности. Тредьяковский, Сумароков и Херасков, – каждый из них сочинил, перевел, словом, напечатал не меньше Пушкина, который, если сообразить количество написанного им с числом прожитых им лет, написал очень много. Немецкий автор, Тик, насочинил не менее Шиллера и Гете, – и это, однако ж, доказывает совсем не то, чтоб Тик был равен по таланту двум упомянутым корифеям богатой немецкой литературы, но то, что и посредственность бывает иногда так же производительна, как гений. Впрочем, мы называем Тика

посредственностию

не безусловно, а относительно к Шиллеру и Гете, из которых с последним добрый немец Тик когда-то думал даже соперничествовать, поверив на слово братьям Шлегелям, объявившим его, по своим католическим расчетам

[2]

, главою романтической школы. Взятый сам по себе, без сравнения с великими поэтами, Тик – человек с замечательным дарованием, не последний писатель в Германии; у нас он был бы из первых и – чего доброго! – слыл бы за гения… Мы не ставим г. Кукольника наравне ни с такими сочинителями, как Тредьяковский, Сумароков и Херасков, ни с таким писателем, как Тик: г. Кукольник, без всякого сомнения, столько же выше первых, сколько ниже последнего. Несомненное превосходство г. Кукольника перед тремя плодовитыми авторами доброго старого времени нашей литературы заключается не в одном преимуществе настоящей эпохи перед семидесятыми годами прошлого столетия, но и в таланте. Превосходство Тика перед г. Кукольником состоит не в одетом таланте, но и в большей артистически ученой настроенности души, в большей обширности не одних фактических сведений и многосторонней эрудиции, но и в философском, мыслительном, идеальном образовании. Плодовитые писатели, подобные Тику, всегда означают или цветущее состояние, или упадок литературы: если они являются при великих творцах, как явился Тик при Шиллере и Гете – они служат несомненным признаком цветущего состояния литературы; если же они действуют одиноко, на первом плане, как действует теперь в Германии Тик, со времени смерти Гете, – они означают упадок литературы. Если б мы не ожидали на днях выхода «Похождений Чичикова» Гоголя

Подобно Тику, г. Кукольник написал кое-что весьма замечательное, если взять в расчет бедность русской литературы; подобно Тику, он не написал ничего решительно дурного… Здесь мы опять должны оговориться, что сближение г. Кукольника с Тиком, по нашему мнению, можно основывать не на равенстве их между собою, а на общности значения, какое каждый из них имеет в отношении к

Что же касается до нового романа г. Кукольника «Альф и Альдона» – он особенным образом относится к исчисленным нами современным русским романам. Он и лучше и хуже их: лучше потому, что в нем больше не только смыслу, но и ума; хуже потому, что в нем меньше свободы и добродушной искренности. Дело в том, что гг. сочинители помянутых романов пропели свои эпопеи тем голосом, какой дала им природа, и если их песнопения вышли довольно усыпительны, – больше всего виновата в том природа, не давшая певцам лучшего голоса, а самих певцов можно винить разве в том только, что они нисколько не обработали учением своих и без того посредственных голосов; г-н же Кукольник пропел эпопею об «Альфе и Альдоне» несколькими тонами выше своего природного голоса, а потому и разыграл роль певца, который, утомив бесполезным напряжением грудь свою, измучил и истомил своих слушателей. Если б «Мирошева», напечатать так сжато, как напечатан новый роман г. Кукольника, то все четыре части «Мирошева» легко сравнялись бы в объеме с одною частию «Альфа и Альдоны»; но это-то и составляет один из главных недостатков романа г-на Кукольника. Обширность объема имеет значение только как результат обширности содержания, требующего для себя широких рам: в противном же случае она очень сбивается на пухлость, водяность, растянутость и тому подобные незавидные качества. В новом романе г. Кукольника нет никакого содержания; заключающиеся в нем приключения и похождения могли бы уместиться в повесть обыкновенного размера. Чрезвычайное множество действующих лиц, которыми, так сказать, напичкан и начинен роман, также принадлежит к числу его главнейших недостатков. Действующее лицо в романе непременно должно быть

К главным лицам романа г. Кукольника принадлежит лицо князя овручского Юрия Романовича, иначе барона Кристофа, Это, изволите видеть, человек, который смолоду только и делал, что насиловал женщин, не раз был женат, потом исправился и – сделался шпионом… Право, так! Приобретя доверенность немцев, он знает тайны ордена и передает их Ольгерду. Он в романе везде и нигде: является всегда нечаянно, эффектно, театрально, исчезает также внезапно. Он водит за нос немцев не потому, чтоб сам был слишком умен и слишком хитер, – напротив, он довольно прост и ограничен, как все болтуны (а он, надо признаться, большой болтун), – нет, он обманывает немцев потому только, что г-ну Кукольнику угодно было представить немцев глупее даже самого овручского князя, Юрия Романовича, барона Кристофа тож. Целую жизнь надувал он немцев самыми детскими штучками, ни разу не возбудив в них ни малейшего подозрения, – и они не повесили его… А ведь стоило бы повесить: он был предатель, шпион, и все это не из какого-нибудь важного побуждения, как, например, религиозного, политического или национального фанатизма, или, наконец, из жажды личного мщения; а так – от нечего делать, из уважения к Ольгерду и из желания доставить г-ну Кукольнику оригинальное лицо для романа, лицо благородного предателя, идеального шпиона, который тем не менее достоин виселицы по законам военным и гражданским. Нельзя без смеха читать, какими ребяческими проделками способствует барон Кристоф (он же и князь овручский, Юрий Романович) бегству Кейстута из немецкого плена, как кстати помогает ему в том и глупость командора, и его давнишняя связь с сумасшедшею Гертрудою, и любовь ее дочери, Матильды, к графу Герарду, и буря, и наводнение, и пьянство Омельки, и охота в Мариентале, и проч. и проч.!.. И несмотря на то, что этот человек равнодушно, без сожаления, без раскаяния обманывает людей, с которыми связан и дружбою и любовью, автор силится представить его человеком благородным и возвышенным!..

После Юрия Романовича, или прежде его, – не знаем, право, – должно занимать первое место в романе лицо Цвиркуна, пестуна Гедыминовичей и Альфа. В нем благосклонный читатель должен видеть также человека идеально высокого, но в то же время и простого, комически веселого, милого, любезного; и автору не может быть приятно, если неблагосклонный читатель увидит в Цвиркуне пустого болтуна, который, думая быть оригинальным и шутливым в своем многоглаголании, бывает только несносно скучен. Натянутость и неестественность в комическом еще несноснее, чем в трагическом… А вот сейчас являются на сцену и трагические ходули: на них громоздится, шатаясь и падая беспрестанно, сумасшедшая Вундина – лицо мелодраматическое до смешного и шутовского. Кстати о шутовском: в романе г. Кукольника оно имеет особенного представителя в лице Ларчика, маленького урода и шута при дворе Ольгерда. Этот Ларчик не простой шут: он сгорает пламенною страстию к Альдоне, за что Ольгерд то и дело бьет его костылем…