Начав читать этот роман, я (на 14 странице первой части) нашел, что боярин Хованский, пришедши домой в один осенний вечер 1676 года, раздевшись до рубахи и надевши тулуп,

приказал ставить самовар, чтобы напиться чаю:

итак, в осенние вечера 1676 года наши бородатые бояре пили уже чай и держали в дому самовары! Жаль, что почтенный автор, который, как видно из сего образчика, весьма силен в знании отечественных древностей, не сказал: употребляли ли наши бояре с чаем ямайский ром или арак! Как бы то ни было, но я так обрадовался этому любопытному известию касательно образа домашней жизни нашей древней аристократии, что в восторге не хотел далее читать и положил было книгу на стол. Но человеческие желания ненасытимы; притом же кому не хочется выучиться всему, ничему не учась? Итак, в надежде набрести еще на какие-нибудь драгоценные исторические и археологические факты, я снова взял в руки книгу, прочел ее до конца – и недаром: надежда не обманула меня – я много нашел диковинок. Но по хочу лишать читателей приятного удовольствия, которые они могут получить, отыскивая сами дивные дива «Таинственного монаха». Вместо всего этого я хочу сказать кое-что à propos

[1]

. У меня предурная привычка говорить всегда не о главном деле, а так, о чем-нибудь постороннем: что делать? Это мой конек.

С какою целию написан этот роман? Если для того, чтобы обогатить русскую литературу новым художественным созданием, то скажу откровенно почтенному, хотя и не известному мне автору, что он не достиг своей цели: он совершенно не поэт, не художник. Его Петр, его София, его Хованский, Голицын, Щегловитый, Меншиков, Дорошенко, Мазепа, Карл XII и прочие выведенные им исторические лица суть не иное что, как общие риторические места, образы без лиц, сбитые кое-как на одну колодку.

Если автор имел цель дидактическую, то есть хотел развить практически какие-нибудь идеи или, в форме романа, представить новые точки зрения на события избранной им эпохи из отечественной истории, то опять скажу ему с тою же откровенностию, что и в сем случае он нимало не достиг своей цели. Ибо дидактическое направление в искусстве требует современных идей о предметах и просвещенного взгляда на вещи; но, спрашиваю всех и каждого: есть ли что-нибудь современного в понятиях автора об искусстве в сих строках: «Надобно предуведомить читателя, что он по всегдашней своей благосклонности (ох уж эти авторские надежды на благосклонность читателей!) должен будет делать мысленно за автором скачки, не по дням, а по годам. (Трудное дело – как раз упрыгаешься: сужу по собственному опыту.) Это романические антракты, в которые (в которых?) автор не находит: что бы ему написать путного (хоть и говорят, что дело мастера боится, а, видно, не так-то легко!), – а гоняясь за эффектами, собирает происшествия многих лет, чтоб поразить читателя сложностию явлений». Правда, сущая правда! именно так и делали все великие романисты, начиная с Вальтера Скотта до автора «Таинственного монаха». Эти прекрасные и глубокие мысли о творчестве г. автор заключает сими грустными, уныние наводящими словами: «Счастливы оба (то есть автор и его читатель), если это удастся. Только многие собираются, да мало являются. Может быть, и наша участь такова же». – Всесовершеннейшая и всеконечнейшая правда! Жаль только, что последняя мысль выражена в предположительной, а не утвердительной форме!

Если г. автор хотел представить живую картину быта наших предков в самую занимательную эпоху русской истории, то и здесь он не вполне достигает своей цели, ибо хотя у него факты и до крайности верны (что можно видеть из самовара и чаю), но в картинах нет никакой жизни.

Если г. автор хотел своим романом доставить публике хорошо и складно написанную по-русски книгу, то в сем отношении он всего менее достиг своей цели, ибо, увлеченный, может быть, порывами воображения, он забыл орфографию, что видно из неправильной расстановки знаков препинания и в особенности двоеточий, а более всего в ошибках против синтаксиса, что можно видеть из следующих выдержек: «Зная дух русских, он предвидел, что, покорив его однажды спасительному игу военного повиновения, солдаты его будут первейшими в свете». (Ч. II, стр. 149.) Это галлицизм, а таких галлицизмов в сем романе тьма. «Она была залившись слезами» – эта фраза из петербургского жаргона, а таких фраз в сем романе бездна. Замечу еще мимоходом об эстетическом чувстве г. автора: на 203 странице второго тома у него помещена такая чудная картина (строка 16–22), что я, из уважения к читателям и из страха возмутить их душу и произвести тошноту, не выписываю этого места, несмотря на всю его краткость, а только советую г. автору избегать этих отвратительных пошлостей, которыми так любит щеголять игривая фантазия Барона Брамбеуса.