«…Мы не будем разбирать драмы с исторической стороны – это нисколько не относится к делу: поэтические характеры могут быть не верны истории, лишь были бы верны поэзии. Верность законам творчества – это главное, а остальное все второстепенное. Поэтому у нас, при разборе сочинения, первый вопрос: что это такое – поэзия или претензия на поэзию? Имена для нас ничего не значат, и чем громче имя, тем строже наш суд, потому что ложные произведения часто ходят за истинные благодаря очарованию имени, под которым они выпускаются. От этого большой вред для эстетического образования общества…»
* * *
Всеприсутствие духа еще другим образом является нам. Во всяком естественном произведении организация простирается в бесконечность. Она не снаружи его только: она проникает всю его внутренность. Возьмите кристалл и разбейте его в маленькие кусочки, в такие, чтоб рассмотреть их можно было только в самые сильные микроскопы, и вы снова в этих мельчайших кусочках найдете образ кристалла. Или посмотрите на древесный листок и постепенно более и более увеличивающие стекла, и вы увидите, как организация простирается в нем в бесконечность. И чем внимательнее станете вы наблюдать произведения природы, тем более очевиднее откроется вам, до каких неуловимых, тонких нитей простирается его организация. Этим-то различаются произведения природы от произведении ремесла. Самая тончайшая ткань является грубыми, перепутанными веревками, как скоро посмотрите на нее в микроскоп.
Так говорит один из новейших мыслителей Германии, рассуждая о всеприсутствии духа в природе. Как нарочно случилось так, что мы недавно собственными глазами удостоверились в поразительной истинности чудного факта, которым он подтверждает свою мысль. На Кузнецком мосту показывался микроскоп, увеличивающий предметы в миллион раз, и мы там видели крыло мухи и бабочки величиною более двух аршин; видели перерезанный сахарный тростник, который кажется перепиленным огромным дубом, и удивлялись бесконечной организации этих предметов. Какая во всем стройность, гармония, симметрия, красота, изящество, правильность! Какая беспредельность, бесконечность! Каждая малейшая частица, атом, исчезающий от невооруженного глаза, заключает в себе бесчисленное множество других частиц, из которых части каждой расположены с непостижимою соответственностию, правильностию и красотою. Потом там же видели мы лоскуточек самой тонкой, самой лучшей кисеи, и нам представилась плетенка из мочальных веревок, переплетенная квадратно, но без всякой правильности; а веревки грубые, как бы измочаленные, истертые…
То же самое зрелище представит вам и искусство, если только природа одарила вас хорошим микроскопом – верным и глубоким чувством изящного. При помощи его вы без труда отличите произведения творчества от произведений ремесла. В первых вы тотчас заметите полноту организации и органическую жизнь, посредством которой все части его связаны необходимым внутренним единством, а во вторых как раз заметите, что все их части соединены механически, помощию клея, ниток, гвоздей и других посредствующих предметов. Сначала такое произведение может показаться вам очаровательною красавицею, полною жизни и прелести; но всмотритесь в нее пристальнее – и вы увидите отвратительный скелет, у которого вместо голубых глаз – впадины, вместо розовых уст – голые челюсти с оскалившимися зубами.
Не таковы мнимо художественные произведения, эти батарды
Конкретность всякого лица в драме, всякого образа вообще в искусстве выходит из законов творческой необходимости. Законы эти сознаны; но самый процесс творчества есть тайна. Можно сказать, почему в той или другой поэтической форме отразилась животрепещущая жизнь, но нельзя сказать, каким образом. В прошедшей книжке мы уже намекали об этом, говоря о стихотворениях г. Бенедиктова
Примечания
Впервые – «Московский наблюдатель», 1838, ч. XVII, май, кн. 1, «Литературная хроника», с. 100–117 (ц. р. 11 июня; вып. в свет 27 июля). Без подписи. Вошло в КСсБ, ч. II, с. 376–389.
Сохранились: 1) полный текст автографа рецензии (ГБЛ, ф. 21, п. 3322а, № 2); 2) верстка начальной части рецензии (кончая словами «Что ж вас бояться, синьор?», с. 325, строка 9–10 св.), хранящаяся в ГБЛ, ф. 21, п. 10779, № 29. Отличаются от журнальной публикации рядом незначительных разночтений.
Печатается по тексту «Московского наблюдателя» с устранением по автографу и верстке двух цензурных купюр и одной поправки (с. 320, строка 14–17 св.: «потому что свобода <…> ни смысла, ни жизни»; с. 323, строка 6 св.: «и в проповеди»; с. 328, строка 19 сн. вместо «оратором, нравоучителем» – «оратором, проповедником»).
Еще в статье «Ничто о ничем…» (1836) Белинский подчеркнул необходимость, важность такого типа рецензии, когда малоценное литературное или научное произведение служит критику предлогом, поводом для постановки и решения серьезных, преимущественно теоретических, вопросов (наст. изд., т. 1, с. 255). Рецензия на «Уголино» относится к такого рода рецензиям.
Белинского очень интересовало впечатление, произведенное в Петербурге его рецензией на драму Полевого. Он просил И. И. Панаева в письме от 10 августа 1838 г.: «Напишите, как Вам понравилась моя статья об «Уголино». В ответном письме от 11 октября 1838 г. Панаев сообщал Белинскому: «Я был на днях у Полевого, который говорит, что любит Вас по-прежнему, несмотря на то, что Вы невзлюбили его «Уголино»; я обиняком дал ему знать, что разбор этот кажется мне весьма дельным» («Белинский и корреспонденты», с. 199).