Видит Бог, искренний рассказ — насколько нам возможно быть искренними — облегчает душу. Даже если это рассказ незнакомого нам человека.

О том, или еще о чем-то, стоял и размышлял, глядя в окно на потускневший от осенней непогоды мир, Сергей Васильевич Самохин. Он уже много дней наблюдал, как город медленно пустеет, становится серым и грязным, а мокрый ветер выхолаживает нагретые за лето асфальт и стены домов. Да, только год тому назад он был армейским офицером, безоглядно кружился в служебной суете, а теперь вот так, в одночасье, выпал из этого круга, когда внезапная болезнь сделала его досрочным пенсионером.

К сорока годам жизнь всякого человека — и Самохин не был исключением — становится размеренней, а холостяки, к редкому племени которых он принадлежал, сильнее втягиваются в заведенное когда-то расписание жизни. Прежний армейский распорядок надолго приучил Сергея Васильевича к раннему, в одно время, просыпанию и тщательной подготовке внешнего вида. А сейчас все это было ни к чему, и он мог бы спать до полудня, отращивать бороду, быть беспечным, как многие старики, просиживающие остаток жизни возле телевизоров и на дворовой скамейке. Не было и женщины рядом; за всю жизнь он так и не решился связать себя ни с одной, когда-то думал об этом, а теперь и не желал уже.

Жил Самохин в небольшой пустой квартирке, в которую раньше лишь приходил ночевать, да и то не всегда, оставаясь в дежурной части или казарме. В прошедший год ему долго пришлось лежать в больнице с болезнью сердца, квартира за время его отсутствия стала напоминать затхлый чулан. Когда-то, много лет назад, наклеенные им обои безнадежно торчали отставшими краями, дешевая мебель совсем поблекла от неухода, оконные рамы рассохлись, в них сквозило. Выписавшись с рекомендациями врачей не волноваться, жить размеренно и спокойно, он подолгу сидел в старом плетеном кресле, невесть когда попавшем в эту квартиру, глядя на движение минутной стрелки настенных часов. И решительно не понимал, что ему делать.

Мир вдруг сузился до размеров квартиры. Редкие прогулки по шумным улицам делали еще более одиноким. Гуляя, он много думал, но если бы его спросили, о чем, — не смог ответить. Всякий раз, возвращаясь домой, он ощущал, что завершил очередной круг неясных мыслей и чувств, укладывающихся в единую линию его странной отшельнической жизни. До глубокой ночи, иногда до утра, он сидел, согреваясь светом ночной лампы, освещавшей пустой стол или книгу, страницы которой он многократно перечитывал, тщетно стараясь найти какой-то иной, нужный ему смысл. В квартире еще не было включено отопление, он прятался от холода в армейский бушлат, как в кокон, внимая внешний шум дождя и ветра. Звуки ночной непогоды успокаивали его, но наступало утро, и высветленная солнцем суета вновь повергала его в уныние.