Тогда я работал в небольшой аудиторской компании на скромной должности. У меня все было, была квартира, раз в неделю ко мне приходила женщина, раз месяц я ходил в ресторан, раз в год ездил на море.

Женщина моя мне не нравилась – у нее неприятная большая родинка под мышкой и плохие дезодоранты. Зато с ней не было никаких проблем – она приходила в субботу поздним вечером и уходила утром, когда я еще спал. Ресторан мне нравился, но только тем, что официанты знали, что от меня ждать, а скрипач – что ждать нечего. Единственно, чем я жил, так это поездками на море, на свободу. Они были прекрасны, но быстро проходили, и приходилось ехать домой, как в чужую жизнь, как в тюремную камеру.

В то утро – был понедельник – я увидел в вагоне метро женщину лет двадцати семи, необыкновенную женщину. Это была моя женщина – все в ней с первого взгляда бесконечно мне понравилось. И прекрасное лицо, уверенное, но не спесивое, с удивительными зелеными глазами; и статная шея, заметная грудь; и стройные ноги в обворожительных туфельках на высоких тонких каблучках, и дорогое, но скромное платье. На кольцевой в вагон ринулась толпа, и так получилось, что мы стали рядом. Еще как рядом! Ее тонкие духи кружили голову, объединяли общим пространством, ее локоток упирался мне в грудь, моя левая рука прижималась к теплому ее упругому бедру, ее рыжеватые волосы, колеблемые струями воздуха, касались моих щек, шаловливо щекотали нос...

Я, скованный строгим воспитанием, стоял, украдкой посматривая. Стоял, сникая душой, стоял и думал, что никогда такая женщина не протянет мне доверчивую руку, и никогда мы не пойдем с ней в одну сторону, в уютную нашу квартирку, не ляжем в нашу постель. И никогда такая женщина не подарит мне искренних слов любви и нежнейших прикосновений.

...Перед тем, как поехать к нему, они зашли в салон-парикмахерскую. Он пробыл у мастера почти на час больше, чем она у своего. Наталья не сердилась – привыкла, да и настроение у него после маникюра и всего прочего, поднималось, как у ребенка, наконец, получившего в подарок долгожданного щенка. Потом они ужинали у «Пушкина». Он, как всегда, привередничал, и ей, чтобы сохранить благодушное расположение духа, пришлось «пропустить» на фужер больше. В постели он кокетничал, то есть вел себя как красная девица перед дефлорацией. С этим Наталья тоже мирилась. Тем более, Ваня, предыдущий, вообще не мог лечь в постель, не прикрыв своего тела кружевным женским бельем, которое, что говорить, частенько по многим параметрам превосходило ее белье, ведь на поиски его и выбор он тратил много больше времени и страсти. Утром за кофе она рассказала, – видимо, разговорилась неудовлетворенность, – как подруга Любаша давеча хвасталась, что перед уходом на работу муж нередко овладевает ею в прихожей, и это у них называется «встать на дорожку».

– Представляешь, как смешно! Он ей говорит: «Ну, что, душенька, встанем на дорожку?» – улыбалась Наталья, и он понимал, что эта встреча может стать последней. Лишаться блестящей и так идущей ему пары, не хотелось, и, провожая ее, он пробормотал, комкано глядя:

– Ну, что, встанем на дорожку?

Получилось так себе, и то благодаря Наталье, и в метро она сразу приметила жадно поедающие ее глаза. Мужчина, которому они принадлежали не вызвал у нее антипатии, скорее, наоборот. Она подумала:

– Такой в прихожей не отстанет...