В знатских семьях - не всех, разумеется, а наиболее богатых и влиятельных, что в состоянии позволить себе выбросить сотни "орлов" на безделушки - изредка попадались игрушки, сотворенные магами. Куклы, умеющие говорить молитвы и петь песенки о Даре и Судьбине, летающие по детской птицы, рыцарь и оруженосцы, которые по команде маленького хозяина снаряжались к бою. У самой Мариты, например, была пара "недостойный маг" и "доблестный душепаситель из Ордена Опоры". Правда, сколько Марита себя помнила, драгоценная игрушка всегда стояла в одной из парадных комнат, снималась с полки только при гостях и своей "хозяйке" на руки никогда не выдавалась. Стоило коснуться фигурок, как те оживали и, немного поговорив (маг осыпал душеспасителя оскорблениями, тот уговаривал противника покаяться и не вредить людям), переходили к битве. Битва была недолгой, но яростной и, побежденный маг, картинно покаявшись, умирал-исчезал, а победитель произносил небольшую речь во славу Ордена и богов. Спустя нитку исчезнувший маг, как ни в чем не бывало, появлялся на прежнем месте рядом с вечным противником.

Марита невесть почему терпеть не могла эту кукольную пару, особенно момент возвращения мага. В детстве она каждый раз надеялась, что на этот раз маленькая фигурка больше не вернется, что чародею удалось вырваться из места, где его мучают и убивают раз за разом. Но через минуту синие искры неотвратимо сгущались - и, опустив голову, маг снова занимал свое место на полке.

Потом девочка стала старше и надеяться себе запретила... и на много лет забыла о печальной игрушке... а сейчас вспомнила.

Они появились точно так же: над серой землей замерцали искры, а в следующую секунду словно вырвались из невидимости - драконьи тела с хищно склоненными шеями и плотно прижатыми крыльями.

- Отойдите от нашего соплеменника.

Во внутренние помещения Храмов верующих не пускали. Даже венценосные представители паствы имели доступ разве что в храмовые молитвенные, да и то почиталось особым знаком, мерой наивысшего доверия, которого душеспасители удостаивали лишь избранных. Короли и герцоги, принцы и наиболее влиятельные из вышней знати получали право преклонить колени вместе с орденскими собратьями, вознести молитву прямо перед ликами Судьбины и Дара и положить свои приношения непосредственно у алтаря. А придворные потом долго превозносили святость Храмов, благочестие святых Лиц божьей пары, а заодно аскетизм и самоотречение орденцев, все силы которых направлены на духовное служение и защиту паствы от злобных магов и их покровителя Злиша.

А для некоторых скептиков устраивались экскурсии в подвалы, где сидели "особо опасные блуждающие во грехе" и повествовалось, какие тяжкие деяния свершили эти Злишевы отродья, и как сложно было их поймать... Бывало и так, что скептики "неверием своим вселяли в узников новые силы", и те предпринимали попытки бежать, попутно покушаясь на невольных "помощников". И тогда душеспасителям приходилось вставать на его защиту. Если же спасенный скептик не преисполнялся благодарности к отважным пастырям (или хотя бы благоразумия, чтобы эту благодарность высказать), то увы, его раны оказывались слишком опасны, чтобы выжить. И уже его наследник приносил в Храм дары, дабы отмолить у Судьбины грешную душу покойного. И тоже - не дальше молитвенного зала.

Нечего верующим заглядывать во внутренние помещения.

Конечно, вряд ли кто-то из паствы посмел бы задавать душеспасителям вопросы, зачем аскетам роскошные ковры и драгоценные жемчужные лампы, но удивление бы возникло даже у самых тупых верующих. Да и прочие атрибуты роскоши вызвали бы сомнения: купальни с пятью бассейнами воды разных температур, драгоценная мебель, уникальная посуда, ткани, прекрасные панно (совсем не на божественные темы!). А сомнений Ордену не нужно... Поэтому во внутренние покои не допускались не только обычные верующие, но и рядовые собратья, без ранга. Нет, в комнатах Круга собирались лишь самые приближенные, самые доверенные лица. Те, что спокойно наступали на заморские ковры. Те, что спокойно могли отбросить в сторону бокал льешского стекла, не раздумывая, разобьется ли бесценная посуда или останется целой...

Те, что сейчас лежали у бассейна и негромко переговаривались, не обращая внимания нежные голоса поющих рыб - редкой живой драгоценности из земель саюри.

- Что-то ты притих, рыцарь, - лесовик тебя приложи, Дан! Как он умудряется подкрадываться так бесшумно?! Кошки у него в роду, что ли?

- А что, в округе мало шума?

Златоградец присаживается рядом... если конечно это легкое, текучее движение, с которым его тело скользнуло на землю, можно так назвать. Вот уж действительно - вода. И Тир снова ощутил глухое раздражение, густо замешанное на невольной зависти - и от того, как сноровисто управляется водник со своей стихией, ладно, ловко, с улыбкой, будто играючи, и от этой легкости, с которой Дан ступал по земле и воде. И за эту его вечную улыбочку, словно нет на земле никакого Ордена, и ничуть он не боится, что вот появятся черняки, скрутят и снова отволокут на укрощение, как строптивую лошадь... Хотя он-то, может, и правда не боится. Он в ошейнике не сидел, ему по ночам не мерещатся рожа отче Хими и ряд инструментов, разложенных у столба...

Поищи трусов где-нибудь поближе, рыцарь...

И придави норов. Не время и не место.

Тревога накрыла долину еще с обеда. Латка, так оживленно щебетавшая, как и где она посадит принесенные Даном семена, постепенно замолчала и все чаще поглядывала на светлое небо в серых полосках дыма. Стимий, который с самого начала был против "разведки", плел из веток рыболовную сетку, то и дело костеря кого-то неназываемого по имени. Смотрел он при этом на прутья, но судя по тому, что в перечне грехов этого "кого-то" поминались самонадеянность и щенячье нетерпение, имел в виду вовсе не их. Может быть, несчастные ветки и совершили при жизни какие-либо прегрешения, но вряд ли их вина могла состоять именно в этом...

А тревога росла.

Давно затихла Марита, перестав доставать Латку повторением букв. Син и безымянный, отправленные спать, послушно лежали под навесом, но последние три часа оттуда не доносилось не то что храпа или звука - а даже и шороха. Тихо там было. Слишком тихо для спящих...

В сотый раз взглянув на небо, Клод едва не уронил чашку с растертой уже в пыль ромашкой и только тут заметил дрожь в пальцах.

Да что же это?

Орден... слово отдается в ушах Тира свистом плети. Не стрелы, не меча, а именно плетки, в тот миг, когда между свистом и болью остается одна мучительно-мерзкая пушинка ожидания.

Орден. Как песчаная буря в середине лета, смертоносно жаркая, иссушающая все на своем пути. Син всегда ненавидел этот ветра вой за стенами барака...

Орден? В удивленных глазах Латки нет страха - только тревога за своих. И для нее это слово звучит тоже ветром - бурей, готовой вот-вот смять то, о чем она пеклась и заботилась так долго.

Орден... пришел.

- Сейчас? - только и спрашивает Тир.