Мне посчастливилось застать то время, когда ветеранов Великой Отечественной можно было встретить в каждом дворе: не только по праздникам, но и в будние дни они носили на пиджаках орденские планки, а то и сами ордена и медали. Я смотрел на них, завидовал им, восхищался: герои, победившие в той славной войне. Я помню, что на сорокалетие победы на улицах нашего города было множество ветеранов. В отличие от традиционно снежного Первомая, День победы был почти всегда солнечным, веселым. И в этот раз солнце играло на тысячах медалей и орденов, украшавших военные мундиры и цивильные пиджаки. Кто бы тогда мог подумать, что спустя всего шесть-семь лет даже девятого мая нелегко можно будет отыскать человека с орденскими планками. Почему? Причин две. Одна — естественное, неизбежное старение. С каждым годом их становилось все меньше. Но, к сожалению, имелась и другая причина. Если кто не помнит, напомню: в конце восьмидесятых, во времена достославной перестройки, появилось мерзкое слово “учвов”, то есть участник Великой Отечественной войны. Словечко придумали жадные и завистливые существа, преимущественно женского пола. Эти “тетки” (слова “женщина” они не достойны) завидовали старым больным ветеранам, которых полагалось пропускать вне очереди. Люди, прошедшие ад Сталинграда и Курской дуги, слышали речи примерно следующего содержания: “Кто вас просил воевать?! Жили бы сейчас, как немцы, не стояли бы тут по три часа за сосисками”. Спорить с этими тупыми и злыми существами — все равно что стрелять по лобовой броне “Фердинанда” из “сорокопятки”. От “теток” не отставала молодежь. Актер Георгий Юматов перестал носить боевые награды после того, как какой-то молодой болван предложил ему “позвенеть цацками”. Вот и перестали многие ветераны носить награды, чтобы не нарваться на оскорбление. Откуда взялся этот кошмар? Что произошло с людьми? Причина, на мой взгляд, заключается в крушении мифа о войне, то есть в разрушении привычных представлений о ней. Традиционные представления перевернулись: герои превратились во врагов, а враги в героев. Года через два-три после начала “гласности” наш народ охватило коллективное сумасшествие. В те годы и было совершено то великое преступление против исторической памяти народа, последствия которого не осознаны и по сей день. Преступники, в большинстве случаев, сами не ведали, что творили. Напротив многие из них были убеждены как раз в том, что делают благое дело, разоблачают миф и восстанавливают историческую правду. Впрочем, начнем по порядку.

Знаете ли вы, что такое историческая память? Странная вещь. Что мы знаем, например, о Первой мировой? В лучшем случае, наступление армии Самсонова в августе 1914-го да Брусиловский прорыв мае-июне 1916-го. Забыты и бои за Перемышль, и героическая оборона крепости Осовец, и блистательные победы на Кавказском фронте (Сорокамышская операция, взятие Трапезунда и др.). Даже то, что ни в одной из прежних войн Россия не несла столь страшных потерь (миллион семьсот тысяч), не помнят. Русская литература слабо откликнулась на войну: пара стихотворений у Маяковского, “Петроградское небо мутилось дождем” Блока, “Записки кавалериста” Николая Гумилева, эпизоды в “Тихом Доне”, в “Хождении по мукам” — в общем, не густо. Даже на творчестве тогдашних фронтовиков — Катаева, Зощенко, того же Гумилева — Первая мировая отразилась слабо, эта тема была для них где-то на десятом месте. Нет или почти нет ее у служивших санитарами Вертинского, Есенина, Паустовского. Конечно, забвению той войны способствовала и советская пропаганда, изображавшая ее “империалистической”, народу чуждой, ненужной. В “Школе” Аркадия Гайдара, одного из самых блестящих советских романтиков, певца советского революционного милитаризма, есть эпизод о том, как романтическое настроение героя повести, мальчика Бориса, развеивает товарищ его отца, вернувшийся с фронта:

— Ну, как у вас на фронте, как идут сражения, какой дух у наших войск? — спросил я спокойно и солидно…

— Ишь ты!.. Какой дух! Известное дело, милый, какой дух в окопе может быть… Тяжелый дух. Хуже, чем в нужнике.

До начала 1990-х наша официальная, принятая историками и утвержденная членами Политбюро ЦК КПСС версия начала войны в основном соответствовала народному мифу. Призвана она была ответить на один проклятый вопрос: почему немцы нанесли Красной Армии столь страшное поражение летом 1941-го, почему зиму 1941/42 они встретили под Москвой, под Ленинградом, на Нижнем Дону? Объяснялось это просто: Вермахт был очень силен, Красная Армия же оказалась к войне не готовой, не успели завершить ее перевооружение, новой боевой техники было мало, а старая не шла ни в какое сравнение с немецкой. Используя фактор внезапности, немцы уничтожили нашу авиацию, расположенную почему-то на приграничных аэродромах, и на первых порах они имели подавляющий перевес над Красной Армией, и количественный, и качественный. Следовательно, нападение на Советский Союз, мирную, никому не угрожавшую страну, было вероломным. Могучая, но мирная страна не сразу смогла ответить агрессору.

Для особо любопытных существовало продолжение. Оказывается, в 1937–1938 гг. цвет командного состава Красной Армии был уничтожен Сталиным и его приспешниками, Ворошиловым и Буденным. Последние, будучи кавалеристами, не понимали значения бронетехники в современной войне, всячески тормозили ее внедрение. Именно из-за них Красная Армия и отстала от Вермахта. К тому же глупый Сталин не верил в то, что немцы могут на нашу страну напасть, а верил он в дружбу с Гитлером. Эта версия стала очень популярна в годы перестройки. С нее, собственно, и начался процесс развенчания “мифа”, хотя на самом деле в общепринятый миф она неплохо укладывалась, а официальную трактовку начала войны она лишь слегка корректировала. Что интересно, эта версия вполне устраивала и многих западных историков. Ведь она соответствовала основным мифам о России, сложившимся в массовом сознании европейского обывателя, а ученый тоже подвержен влиянию общепринятых истин, мифов массового сознания. Россия страна отсталая — не удивительно, что немцы ее едва не разгромили. Вермахт по всем статьям превосходил Красную Армию, ведь европейское войско всегда сильнее варварской орды, умеющей воевать лишь числом. Русские победили только потому, что их было слишком много, да и “генерал Мороз”, как всегда, им помог. Как ни странно, этот бред наши историки не спешили опровергать, ведь он отчасти соответствовал их утверждению о техническом превосходстве немцев и неподготовленности Красной Армии.

Кое-что все же оставалось неясным. В конце 1930-х советское общество было до предела милитаризовано. “В мое время все были военными: и поэты, и музыканты”, — вспоминает Галина Долматовская (дочь известного поэта) в недавно вышедшем телефильме “Возлюбленная солдата”. Старательно насаждавшийся властями в 1930-е культ спорта тоже объяснялся отнюдь не заботой о здоровье нации. Парашютные вышки в парках культуры и отдыха строили вовсе не из желания сделать интересней досуг молодых экстремалов. Это была часть программы подготовки будущих десантников. Названия очень престижных тогда значков “Готов к труду и обороне” и “Ворошиловский стрелок” тоже говорили за себя. Спортивная милитаризованная молодежь — одна из самых характерных черт тоталитарного государства. Это прекрасное пополнение для вооруженных сил.

Многие годы мы верили, что война была справедливой, что мы спасли от фашизма не только свою страну, но и весь мир, что нападение Германии было вероломным. И вдруг какой-то перебежчик, предатель (иначе его не назовешь) утверждает, что Советский Союз — агрессор, стремившийся покорить всю Европу (точнее, ее советизировать). Пишет Виктор Суворов намеренно провокационно, ему принадлежит чудовищная (действительно, чудовищно-несправедливая) фраза: “Война, которую коммунисты почему-то называют Великой и Отечественной”. Сколько людей восприняли это как чудовищное оскорбление, как плевок в память о погибших защитниках Отечества. К тому же книги Виктора Суворова стали выходить в эпоху всеобщих разоблачений, “переписывания истории”, когда наши люди впервые узнали, что Молотов подписывал с Риббентропом секретный протокол, деливший сферы влияния двух хищников, что советские и немецкие танки прошли победным маршем по покоренному Бресту, а немецкие летчики и танкисты еще в двадцатые годы учились воевать на советских полигонах. Переписывание истории вылилось в эпидемию разоблачений и псевдоразоблачений. Вслед за историками к делу “закрашивания белых пятен истории” присоединились журналисты, писатели и просто люди с гуманитарным образованием и большим желанием прославиться. Переоценка ценностей стала носить тотальный характер. Кажется, в истории войны не было факта, который не подвергся бы переоценке. Маршал Жуков из народного героя превратился в бездарного и кровавого самодура, Александр Матросов — в уголовника, несчастная Зоя Космодемьянская — в шизофреничку, 28 панфиловцев — в нечто вроде коллективного поручика Киже, предатель генерал Власов — в истинного патриота России, а Советский Союз, как мы помним, в поджигателя войны. Правда и ложь сплелись на страницах газет и тогда еще многотиражных журналов, как пылкие любовники в страстном танго. Их связь принесла свои плоды — новые мифы. Поиски исторической правды закончились новой ложью. Люди были окончательно дезориентированы, сбиты с толку. Что станет с обществом, чьи святыни поруганы, идеалы растоптаны, герои осмеяны? Его охватит коллективное сумасшествие. Так и произошло с нашим обществом в те годы.

Вернемся к нашему примеру. Виктор Суворов — прекрасный историк. Искусством анализа исторических источников Суворов владеет лучше большинства дипломированных историков, он великолепно умеет выстраивать причинно-следственные связи, обращает внимание на факты, по какой-то причине ускользавшие от внимания ученых. Но он не понимает, не желает понимать того, что историк несет ответственность перед обществом, что его труд может привести к последствиям, для этого общества губительным. В XX веке проблема ответственности ученого поднималась не раз. Вспомним хотя бы “Физиков” Дюрренматта. Ученый подобен оружейнику, который дает ребенку (обществу) заряженный автомат. Что тот сделает с этим автоматом, на кого он направит оружие? В дурных руках концепция Виктора Суворова способна принести (и уже принесла) колоссальный вред. Возьмем, к примеру, книги, если можно так сказать, последователей Виктора Суворова: “Танковый погром 1941 года” Владимира Бешанова и третью книгу Игоря Бунича из цикла “Пятисотлетняя война в России”.

Бешанов собственных оригинальных мыслей не имеет. Его концепция представляет собой компиляцию идей Виктора Суворова (треть книги занимает пересказ “Ледокола”, “Дня М” и “Последней республики”, причем необходимостью давать отсылочные сноски автор себя не обременяет) и расхожих представлений, почерпнутых из перестроечных и постперестроечных газет. Поражение Красной Армии летом 1941 он объясняет не только крайней уязвимостью армии, сосредотачивавшейся для внезапного удара по врагу (как это делает Виктор Суворов), но и плохой подготовкой красноармейцев, которые-де вместо того, чтобы заниматься боевой подготовкой, трудились на колхозных полях, и поголовной бездарностью командиров от Жукова, Кирпоноса, Павлова и до ротных командиров включительно: “…воевать “как положено” красные командиры не умели. Вот гробить людей и технику — это сколько угодно. Им и ста тысяч танков могло не хватить для завоевания Европы”

Новая трактовка начала войны подействовала все-таки не на всех: шпион-перебежчик для многих людей представлялся фигурой чересчур одиозной, чтобы его аргументы воспринимать всерьез. Иное дело вопрос о цене Победы. Наверно, нет в России человека, которого оставила бы равнодушным эта тема. Причин тут две. Первая и все-таки главная: редкую семью не затронула война. Трудно найти человека, у которого не было бы родственников, погибших, пропавших без вести или ставших инвалидами на этой войне. Есть и другая причина. Древнейший, еще языческий миф о строительной жертве. Воистину, “дело прочно, когда под ним струится кровь”. Чем величественней строение — тем страшней жертва. Народ убежден, что Петербург строили на костях. И хоть археологи массовых захоронений под северной Пальмирой не обнаружили, миф о городе, построенном на костях, живет. Победа в Великой Отечественной столь грандиозна, что малой кровью ее оплатить бы не удалось. Потери и в самом деле были велики. Но насколько велики?

Сталин определил потери Советского Союза в семь миллионов, Хрущев в двадцать. Обе цифры были взяты “с потолка”, научному обоснованию они практически не поддаются. Однако много лет историки послушно повторяли как священное заклинание, что потери Советского Союза составляют именно 20 000 000, при этом не уточнялось даже, какую долю составили потери вооруженных сил, а какую — мирного населения. Когда в начале 1990-х годов комиссия генерал-полковника М.А. Гареева обнародовала официальные данные о потерях Вооруженных Сил СССР: 8 668 400

[13]

, ей мало кто поверил. К этому времени в ходу были уже совсем другие цифры.

Если миф о неготовности Советского Союза к войне был разоблачен историком (историком по призванию, а не по образованию), то цену Победы определяли совсем другие люди. Это были и писатели, и журналисты, и некоторые ученые, работавшие, впрочем, на уровне квалифицированных дилетантов. Подавляющее большинство публикаций представляли собой скорей фантазии, которые не опирались на мало-мальски серьезные исследования. Вот, к примеру, статья доктора наук (правда, не исторических, а филологических) Бориса Соколова, “Великая Отечественная: меняющиеся цифры”, опубликованная накануне празднования 50-летия Победы в газете “Московские новости”