Изабель и Анна-Женевьева выросли в доме принцессы Шарлотты де Конде и были друг другу как сестры. Но любовь Изабель к брату Анны-Женевьевы не просто разрушила их дружбу, а сделала из женщин врагов. Взаимная неприязнь вспыхивает между ними с новой силой во время Фронды, многолетнего мятежа, во время которого интриги и заговоры стали неотъемлемой частью жизни французской знати.
Пролог.
Казнь
Похоже, что в этот день не только парижане, но и все жители предместий сговорились собраться на Гревской площади. Народ заполонил всю площадь, теснился на стекающихся к площади улицах, люди облепили все крыши, висели гроздьями на окнах. За эту привилегию владельцы выходящих на площадь домов получили немалые деньги. Стражникам стоило немалого труда сохранять свободной лестницу на эшафот, обтянутый черным сукном, и проход, по которому обреченный пойдет навстречу смерти.
Событие, которое собрало на площади столько народу, было из ряда вон выходящим. Во второй раз правосудие посягнуло на одно из славнейших имен во Франции, осудив на казнь того, кто его носил.
В первый раз это случилось несколько месяцев тому назад, девятнадцатого августа 1626 года в Нанте, где тогда находился королевский двор. Там был обезглавлен принц де Шале, вступивший с другими дерзкими смельчаками в заговор, вдохновительницей которого была герцогиня де Шеврез, имевшая репутацию неутомимой интриганки.
Теперь казнить должны были представителя рода Монморанси, и вина его была иной. Ни одному из Монморанси не приходило в голову устраивать заговоры, но Франсуа де Монморанси де Бутвиль слишком часто выказывал пренебрежение к королевской власти и делал это столь откровенно, что вызывающее его поведение не осталось незамеченным.
Вопреки эдиктам, строго-настрого запрещающим дуэли, первый из которых был издан Генрихом IV, а второй Людовиком XIII, любимым развлечением молодых – и не очень молодых – дворян оставались поединки. Шпаги в одно мгновение вылетали из ножен – и когда в ответ раздавалось «да», и когда слышалось «нет». Чувство собственного достоинства сделалось настолько уязвимым, что невинной шутки или косого взгляда было достаточно, чтобы получить вызов на поединок. А поскольку дрались непременно в присутствии свидетелей, то зачастую и они вступали между собой в спор, так что дуэль нередко превращалась в кровопролитное сражение, после которого не одно бездыханное тело оставалось лежать на земле.
Часть первая.
Дамы семейства Конде
1.
Один-единственный взгляд!
Дверь осталась приоткрытой, но даже если бы она была плотно закрыта, гневный голос госпожи принцессы
[3]
был бы слышен не только во всех уголках особняка, но достигал бы и парка. Все затаили дыхание.
– Он встал на колени, кузина! Вы слышите?! На колени перед омерзительным кардиналом, чтобы тот согласился отдать за нашего сына, герцога Энгиенского, свою племянницу, уродицу двенадцати лет, чья матушка была сумасшедшей. Она считала, что у нее стеклянная задница, и боялась сесть, чтобы не разбить ее! Хорошеньких наследников мы дождемся от этого создания! По знатности мой сын достоин руки принцессы королевской крови! Пусть даже рождение дофина Людовика два года тому назад и его брата в сентябре этого года и отодвинуло нас в списке претендентов на престол. Но как знать, выживут ли королевские дети и достигнут ли совершеннолетия?
– У королевы Анны могут быть еще дети, – мягко проговорила госпожа де Бутвиль. – И не будем забывать, что Месье
[4]
, брат ныне царствующего короля Людовика XIII, герцог Орлеанский, тоже жив и здравствует.
– Но сыновей у него нет и никогда не будет!
Шарлотта де Конде, в ярости метавшаяся по будуару, внезапно остановилась и села рядом с кузиной, не пытаясь скрыть слезы, выступившие у нее на глазах.
2.
Вечер в салоне маркизы де Рамбуйе
Среди трех врачей, которые собрались у постели молодого человека, господин Бурдело был, без сомнения, самым опытным, и Шарлотта де Конде не скрывала, что больше всего полагается именно на него. Выслушав, как предписывает профессиональная этика, мнение двух своих коллег, Гено и Монтрея, он высказал их общее мнение относительно больного:
– Острый понос с кровью и лихорадкой, отягощенный воспалением в груди, которое вызывает приступы кашля…
– А конвульсии, которые, как мы видели, повторяются время от времени?
Бурдело обвел глазами комнату, в которой с каждой минутой становилось все больше людей.
– А нельзя ли удалить отсюда собравшихся? – осведомился он, понизив голос. – Больной нуждается в покое и тишине. А сейчас здесь довольно шумно.
3.
Гнев кардинала
Чем могут заняться четыре остроумные хорошенькие девушки, вынужденные не просто скучать в деревне, а поспешно переезжать с одного места на другое, в надежде спастись от страшной оспы, которая бродила повсюду, обнаруживая себя то там, то сям? Конечно, писать стихи!
И вот, живя какое-то время в Мэру, потом в Версин, потом в Мелло и, наконец, в Лианкуре, эти милые девушки – вовсе не от скуки или тоски, а от обилия досуга – писали в четыре пера поэму (которая своей длиной могла сравниться разве что с творениями аэдов Древней Греции), желая, чтобы в особняках Рамбуйе и Конде все знали, что они думают по поводу своих странствий.
Четыре нимфы-странницы,
Пустившись в долгий путь,
Судьбою злой гонимые,
4.
Предчувствие
Сказать, что Изабель была очень огорчена, когда ее кузина покинула особняк семейства де Бурбон-Конде и стала наслаждаться роскошествами дворца де Лонгвилей, было бы преувеличением. Тем более что дворец герцога находился на улице Пули, неподалеку от Лувра, а значит, чтобы до него добраться, нужно было пересечь Сену и не один квартал Парижа.
Как только было объявлено о помолвке, Анна-Женевьева стала обращаться с девушками, которые составляли как бы небольшой двор ее принцессы-матери, и в особенности с Изабель, так, словно стала королевой. Этот ее тон в соединении с присущей кузине пренебрежительностью раздражал Изабель до крайности. Она почувствовала себя бедной родственницей, какой не чувствовала никогда прежде. Ощущение это особенно обострилось, когда стали прибывать подарки жениха – изумительные драгоценности, достойные богини. Изабель обожала драгоценные камни и особое пристрастие питала к жемчугу, рубинам и бриллиантам. Видя уборы, которые примеряла Анна-Женевьева, она порой бледнела от зависти, хотя никогда бы не позволила проявить свои чувства.
Франсуа, глядя на сестру, заразительно смеялся. Прилежный в ученье и не менее упорный в тренировках в академии господина де Бенжамена, он, несмотря на свой горб, обещал стать не только великолепным наездником, но и блестящим опасным клинком. Мать его трепетала за сына, боясь, как бы в один прекрасный день он не пошел по дороге отца, которая закончилась на Гревской площади. Опасаться было чего: сын обладал живым насмешливым умом, остроумием, крайне чувствительной гордостью и обожал сестру.
– Не вижу смысла завидовать украшениям кузины, – заявил однажды Франсуа сестре, которой будущая герцогиня только что соизволила показать великолепное ожерелье, состоявшее из трех больших рубинов, жемчуга и мелких бриллиантов. – У нее глаза цвета турецкой бирюзы, и красный цвет ей не идет. И вообще, прошу вас успокоиться. Я знаю, что и у вас будет шкатулка с драгоценностями не хуже, а то и лучше, чем у Анны-Женевьевы.
– С чего это вы решили? Или у вас дар читать будущее?
5.
Ширма
Обитатели дома Конде первыми узнали о победе. Весть о ней привез де Ла Муссэйе, едва держащийся на ногах от усталости, но сияющий. Из особняка со скоростью молнии новость распространилась по всему Парижу. Вестник не успел еще добраться до Лувра, а восторженные парижане уже собирали солому и поленья, намереваясь зажечь праздничные костры, чтобы плясать вокруг них. На колокольнях уже трезвонили колокола, и громче всех гудел огромный колокол собора Парижской Богоматери, где на следующее утро будет отслужена благодарственная месса. Вокруг дома героя собралась толпа, приветствуя его семью. В Париж прискакали всадники и привезли захваченные у врага знамена. Восхищенный Франсуа де Бутвиль опустился перед ними на колени, коснулся шелка губами и вознес благодарственную молитву Господу со слезами на глазах.
Принцессе, госпоже де Лонгвиль и Изабель казалось, что они вознеслись на седьмое небо, и все слуги в доме, вплоть до последнего поваренка, чувствовали себя осененными славой, которой засиял дом Конде.
Королева и кардинал Мазарини не скрывали своего восторга. Блистательная победа подоспела вовремя, она совпала с началом правления регентши и помогла ей укрепить свою власть. Анна Австрийская нарушила завещание покойного супруга, пожелав править самовластно. Одним словом, все были счастливы. Кроме принца де Конде. Он заявил в доверительном разговоре Пьеру Лэне, главному прокурору парламента Бургундии, своему близкому другу, к советам которого всегда прислушивался:
– Попомните мое слово: чем больше прославится мой сын, тем больше бед постигнет мой дом!
Лэне не стал возражать принцу, он хорошо его знал и умел размышлять. Ему и в голову не пришло отнести это мрачное предсказание на счет несносного характера принца. Подумав, он покачал головой и сказал, что вполне возможно, тот прав.
