Небо хмурилось. Юный всадник, пустивший свою лошадь галопом, недовольно оглянулся на черную тучу, что висела над его головой с той минуты, как он выехал за ворота замка Сорель, и вот-вот собиралась пролиться дождем. Не будь паренек таким добрым христианином, он наверняка пригрозил бы ей кулаком. Но это неминуемо оскорбило бы господа. «Разве мыслимо позволить себе такое, хотя бы даже и Франсуа Вандомскому, принцу Мартигскому, одному из многочисленных внуков короля Генриха IV?» — думал десятилетний мальчуган, торопливо понукая коня.

Ведь если сейчас разразится гроза, она его задержит и только ухудшит и без того неприятное положение. Ведь Франсуа уехал из Ане, никому не сказав ни слова. Он даже оседлал коня без чьей-то помощи, отлично понимая, чем рискует. Все, что могло произойти по его возвращении, он знал заранее. Ему, несомненно, удастся избежать наказания, если он вернется незамеченным. Но если Франсуа опоздает к ужину, то ему несдобровать — это ясно, как божий день. Его воспитатель суров и шутить не станет. Франсуа, безусловно, будет наказан. Он, разумеется, виноват, но все-таки, если порки можно было избежать, об этом стоило подумать. И все это еще не считая того, как к проступку отнесется герцогиня, его мать…

О, она, конечно, спросит, где был ее сын, а так как Франсуа еще не научился врать, он скажет правду. Накажут его позже, а до тех пор ему придется выдержать суровый взгляд и неодобрительное молчание матери. Ему дадут понять, что он разочаровал ее, ту, которую любит и которой восхищается сверх всякой меры, почитая почти святой. И тем не менее надо признать, Франсуа совершил этот проступок сознательно. Иногда приходится выбирать между долгом и зовом сердца.

А душа мальчика уже давно рвалась к замку Сорель, и в этот день он не смог устоять перед желанием отправиться туда. Каждому станет понятно его нетерпение, если все хорошенько объяснить. Франсуа только что узнал, что малышка Луиза заболела. Названия болезни он не запомнил, понял только, что от нее можно умереть или остаться навек обезображенным. Этой мысли десятилетний влюбленный вынести не смог. Ему необходимо было увидеть Луизу!

Теперь хотелось бы поведать предысторию этого непослушания. Франсуа Вандомский впервые встретился с Луизой Сегье 14 марта, за несколько дней до весеннего равноденствия. Ежегодно в этот день служили благодарственный молебен в бенедектинском аббатстве в Иври в честь победы Генриха IV над войсками герцога Майеннского. Семейство Вандом присутствовало почти в полном составе, хотя сама герцогиня, урожденная Франсуаза Лотарингская де Меркер, и приходилась родственницей побежденному. Она подчинилась повелению герцога Сезара, старшего сына великого короля и очаровательной Габриель д'Эстре, которая так и не стала законной женой Генриха IV. Естественно, что все мало-мальски влиятельные местные фамилии считали своим долгом прибыть к мессе. Разумеется, присутствовал и Пьер Сегье, граф Сорель, прибывший в сопровождении жены Маргариты, урожденной де ля Гель, и прелестной дочери. Луиза была их единственным ребенком, девочку безмерно обожали и несказанно гордились ею. Что было совершенно понятно. Никто не мог остаться равнодушным при виде этой крошечной шестилетней женщины. Всем хотелось взять ее на руки или хотя бы улыбнуться малютке. Очаровательная, розовенькая, изящная, как цветок шиповника, с удивительными белокурыми локонами, которые едва удерживал чепчик из синего, под цвет глаз, бархата. Она скромно высидела всю долгую службу рядом с матерью, опустив ресницы, глядя на четки из слоновой кости, обвившиеся вокруг ее крошечных пальчиков. Только один раз девочка повернула головку, словно почувствовав, что на нее смотрят, и встретилась взглядом с Франсуа, наградив его открытой искренней улыбкой. Мальчик просиял ей в ответ, и это, увы, не укрылось от глаз герцогини Вандомской, пребывавшей в этот день в отвратительном настроении. Ведь ей пришлось исполнять роль главы семьи на церемонии, которая никак не могла доставить ей удовольствия. Дела удерживали герцога Сезара, ее супруга, в Бретани, где он был губернатором. Дела эти заключались в доставлении всевозможных неприятностей лично кардиналу Ришелье, министру короля Людовика XIII, которого герцог ненавидел до умопомрачения. А она здесь, одна… Ах, да стоит ли об этом! Одним словом, взгляд юного Франсуа был замечен его матерью не в добрый час. Герцогиня ничего не сказала сыну, когда они возвращались домой, но приняла свои меры.

Франсуаза Вандомская стояла перед открытым окном, вдыхая благоуханные запахи ночи. Не обращая внимания на суету служанок, снующих туда-сюда с кожаными кофрами или стопками одежды, герцогиня пыталась справиться с тревогой, охватившей ее в ту же секунду, когда она узнала, что ее муж в тюрьме. Сезар — узник, может быть, закован в кандалы! Немыслимо!

Решение мчаться к нему на выручку она сочла единственно возможным. И все-таки сейчас она в который раз спрашивала себя, не приведет ли ее вмешательство к совершенно другому результату. Стоит ей оказаться под перекрестным огнем гнева короля и злобных нападок его министра, и все может закончиться очень печально. Ведь герцогиня Франсуаза осталась единственным взрослым членом семьи — ее неугомонная золовка Екатерина, герцогиня д'Эльбеф, едва ли заслуживает этого звания, — еще свободным в своих поступках. Если ее тоже заключат под стражу, у детей, еще таких маленьких, не останется другой защиты, кроме придворных. Все они, конечно, очень преданы семье. Это дворяне, чья верность многократно испытана, но они как-никак чужие. И кто знает, как себя поведут эти люди перед лицом угроз, которые вполне могут на них посыпаться. А уж как умеет пригрозить кардинал, известно всякому. Смогут ли они защитить от посягательств потрясающие владения — княжество Вандомское с городом-крепостью, носящим то же имя, почти королевские дворцы Ане, Шенонсо, Верней, Ансени, Ла-Ферте-Але, огромный особняк Вандомов в Париже и множество других богатств?

Герцогиня села в одно из кресел, затянутых голубым шелком и расшитых серебром, откинула усталую голову на подголовник и уставилась в потолок. Его роспись изображала ночь, богиню Диану, которая только что разбудила бога охоты, и ее любимых гончих. В этой спальне любили друг друга. Да и по всему дворцу переплетенные буквы, почти слившиеся друг с другом Г и Д, с гордостью напоминали, какая здесь царила женщина. Диана де Пуатье на протяжении всей своей жизни и до рокового удара копья на турнире удерживала здесь пленником венценосного любовника Генриха II. Король был на двадцать лет моложе, чем она. Эта дама и вправду была необыкновенно красива!

Франсуазе всегда хотелось иметь другую спальню, а не этот храм любви. Но именно эта была богаче украшена и, без сомнения, предназначалась для хозяйки замка. Сезар настаивал, чтобы его жена жила здесь.

— Почему вы считаете, моя крошка, что она вам не подходит? — со смехом уговаривал он ее. — Вы так же очаровательны, и хотя несколько преувеличенно стыдливы, но вы настолько моложе!

Если посмотреть на замок Лимур, то сразу же возникает вопрос: почему это кардинал Ришелье три года назад купил именно это обширное, но несколько обветшалое жилище? Когда-то оно принадлежало герцогине д'Этамп, фаворитке короля Франциска I. В то время состояние кардинала было весьма средним, и ему еще не удалось преодолеть отвращение, которое испытывал к нему Людовик XIII.

Поговаривали, что ради покупки Лимура ему пришлось расстаться с семейным владением в Оссаке и продать свою должность духовника королевы-матери.

Кардинал объяснял, что ему хотелось когда-нибудь принять Марию Медичи в доме, достойном ее, но внешний вид замка заставлял задуматься совсем о другом. Это не был особнячок для удовольствий, созданный ради соблазнения представительниц прекрасного пола. Зато Лимур мог стать надежным убежищем.

В самом деле, миновав первую крепостную стену и передний двор, вы оказывались перед внушительным зданием, сохранившим все признаки средневековой крепости. Четыре стены, по углам мощные круглые башни. Все вместе составляло основательный квадрат вокруг внутреннего дворика. И все сооружение окружено глубокими рвами, через которые перекинут легкий мостик, который очень легко взорвать. Короче говоря, строение скорее мощное, чем изящное…

— ..И которое может стать надежным укрытием, если ты не слишком уверен в своем будущем, — вздохнул Персеваль, охотно разговаривавший сам с собой вслух, когда никого не было поблизости. Правда, потом кардинал приобрел для себя очаровательный замок в Рюейе и прелестное владение во Флери, что только подтверждало догадки де Рагнеля.

С первых дней января Париж пронизывал почти арктический холод. По Сене плыли такие огромные льдины, что они отправили на дно не один корабль, груженный пшеницей и не только. Выловить их оказалось невозможно. Длиннющие сосульки спускались с крыш домов. Они были весьма опасны. Старые разбитые мостовые заросли обледеневшей и превратившейся в смерзшиеся комки грязью. Многие спотыкались и падали, ломая кости, или отделывались синяками и ушибами. Поэтому прохожие и передвигались словно по хрустальной мостовой, ступая с невероятной осторожностью, согнув спину и втянув голову в плечи, чтобы уберечься от холода. Только мальчишки осмеливались отважно скользить по замерзшим ручьям.

Подкованные специально с расчетом на лед, лошади герцогини Вандомской не замечали трудностей и двигались вперед уверенным шагом. Карета только что въехала в город через ворота Сент-Оноре и катилась медленно, как того требовала погода, по длинной улице с тем же названием. Эта улица переходила в улицу Ферронри, потом в улицу Ломбар, потом в Сент-Антуан, пересекая Париж с запада на восток, пока не упиралась в Бастилию.

Жаровня с углем поддерживала некоторое тепло внутри кареты. Герцогиню сопровождала только Сильви, как это случалось теперь довольно часто. Но на этот раз им предстоял не благотворительный визит, не поездка в Сен-Лазар, чтобы поприветствовать господина Венсана, и не паломничество в одну из церквей. Через несколько минут мадемуазель де Лиль должна была стать одной из фрейлин королевы Анны Австрийской. Большая честь. Сильви даже не понимала, отчего она оказана именно ей. Радовалась ли она этому? Девушка и сама толком не знала.

Для нее это означало только, что ей придется сменить величественный и почти новый особняк Вандомов в Париже на черные башни старого Луврского замка. А летом вместо очаровательных замков Шенонсо и Ане ее ждут дворцы в Сен-Жермен или в Фонтенбло. Их она еще ни разу не видела. Полная перемена жизни.

— Королева добра, — уверяла ее Элизабет, помогая собирать вещи. — Ее величество, безусловно, к вам благоволит, ведь это именно она требует вас к себе. Говорят, вы совершенно очаровали ее с тех пор своим пением и игрой на гитаре. Королеве также весьма приятно, что вы говорите по-испански. Должность фрейлины — это большая милость. Вы не тревожьтесь, герцогиня часто бывает при дворе и позволяет мне сопровождать ее. А мои братья посещают его еще более усердно…

Королю и в самом деле захотелось побыть наедине с той, кого он так любил. При отъезде к королевскому кортежу, и без того достаточно внушительному, присоединилась длинная красная карета, которой пользовался в поездках кардинал Ришелье. Здоровье королевского любимца неумолимо подтачивала болезнь. Более просторная, чем обычно, эта роскошная спальня на колесах создавала максимум удобств. Окруженная всадниками в красных широких плащах, она произвела на Сильви неприятное впечатление. Но юная фрейлина сообразила, что неожиданное решение отправиться мерзнуть в летний дворец, хотя и в Сен-Жермен жилось бы совсем неплохо, было связано с какими-то политическими интересами.

— Потрясающее зрелище, не правда ли? — произнесла мадемуазель де Отфор, путешествующая с Сильви в одной карете. — У его высокопреосвященства отменный вкус по части декораций и драмы. Он артистично пользуется пурпурным цветом. Вне всякого сомнения, именно потому, что он напоминает о палаче. А кардиналу нравится, когда его боятся…

— И ему это отлично удается! Но сам королевский кортеж, согласитесь, впечатляет.

Сильви и в самом деле впервые видела, как вокруг карет короля и королевы скачут мушкетеры господина де Тревиля. Их единственной обязанностью было защищать монарха во время путешествий. Они не несли караул во дворцах. Мушкетеры — все как один отличные наездники — носили голубые плащи с серебряными крестами и королевскими лилиями, белые перья покачивались на серых шляпах. Попоны на лошадях тех же цветов довершали великолепное зрелище.

Толпа, собиравшаяся всякий раз, когда выезжал король, встречала мушкетеров улыбками и приветственными возгласами. Гораздо более сдержанно публика вела себя по отношению к гвардейцам кардинала. Что же до легкой кавалерии и швейцарцев, они вовсе не пользовались большим успехом. Сильви, очарованная увиденным, захлопала в ладоши.

Прошло совсем немного времени, и Сильви встретилась с тем, кто по какой-то таинственной, одному ему известной причине просил ее руки у герцогини Вандомской.

Это случилось праздничным вечером в Лувре. Их величества принимали герцога Веймарского, принца, протестанта. В Большой галерее Луврского дворца, построенной когда-то Екатериной Медичи на месте куртины крепостной стены Карла V, актеры из Марэ играли спектакль «Сид».

Старый Лувр был освещен от садов до самой крыши, тысячи свечей горели в залах дворца. Присутствовал весь двор, и юная фрейлина Сильви де Лиль смогла впервые увидеть его во всем великолепии. По случаю праздника кавалеры и дамы блистали немыслимой роскошью и элегантностью нарядов. Кругом переливались всеми цветами атлас и парча, сиял белоснежный батист, блестели золотые и серебряные кружева, извивались ленты, клубились перья и притягивали взгляд вышивки. Но все это служило лишь фоном для бесчисленного множества жемчуга и разноцветных драгоценных камней.

Король Людовик XIII любил одеваться скромно. Правда, он не следовал примеру своего отца, прославившегося, кроме всего прочего, еще и тем, что выходил к придворным в одном нижнем белье. Но в этот вечер костюм его величества сверкал, словно солнце. Но ему так и не удалось затмить главных героев праздника — королеву и кардинала Ришелье. И ее величество, и его высокопреосвященство поражали всех своими нарядами одинакового пурпурного цвета. И трудно было сказать, что выглядело более внушительно — сутана из ослепительного ярко-красного муара, на которой сверкал большой крест Святого Духа, усыпанный бриллиантами, или платье Анны Австрийской из генуэзской парчи. Она в этот вечер выбрала одеяние любимого цвета ее соперника, чтобы не позволить ему одному завладеть вниманием присутствующих. И ей это отлично удалось, потому что к великолепию наряда прибавлялось сияние ее красоты.

Глубокий вырез платья королевы обрамляло тончайшее кружево, припорошенное бриллиантовой изморозью. И все могли любоваться белизной ее груди, которую украшало знаменитое ожерелье из огромных грушевидных рубинов и ограненных в форме квадрата бриллиантов. Эту драгоценность ей подарил в день свадьбы ее отец, король Испании. Но носить его королева смогла, только став взрослой, настолько оно было тяжелым. Диадема и шесть браслетов из таких же камней делали эти украшения почти варварски прекрасными и превращали королеву Франции в идола, перед которым только и оставалось, что преклонить колени.

—

Этой ночью убили еще одну, — объявил Теофраст Ренодо. Он нагнал Персеваля де Рагнеля под сводами Большого Шатле. Отсюда, идя по улице Сен-Дени, можно было попасть на мост Менял. — Это уже третья за последние два месяца.

— И кто же на этот раз?

Газетчик пожал плечами:

— Она была проституткой, как и предыдущие две жертвы. Одна из тех, кто работает на улицах. Им не понять, что так они более уязвимы.

— Ее можно увидеть?

Спутник Персеваля подошел ближе, и Сильви узнала человека из «Газетт», того самого Теофраста Ренодо, которого она видела однажды в доме крестного. Его присутствие смутило девушку, и она решила, используя типично женскую уловку, которой она уже научилась, ответить вопросом на вопрос:

— А вы сами? Что вы делаете так далеко от дома?

— Мы преследуем преступника. Нам не повезло. Мы опоздали. Преступление уже совершено. И кроме того, он от нас удрал… — Если бы я знала, то вцепилась бы в его одежду. Он сбил меня с ног. Вы едва не поступили так же.

— Вы видели его лицо?

— Возможно ли в такой темноте? Я только почувствовала, как от него пахнет. Фу! Просто ужасно! Грязь, пот и почему-то горячий воск. Вот этого я никак не могу понять.

Франсуа изнывал от нетерпения в Шенонсо до середины ноября. Оставаясь равнодушной к вздохам королевы, не обращая внимания на душераздирающие записки, приходящие от отчаявшегося влюбленного, Мария де Отфор терпеливо ожидала, в надежде что король все-таки решится провести ночь со своей женой. Весь двор ждал этого вот уже три года с каким-то жадным любопытством. К несчастью, ничего не происходило. Людовик XIII был приветлив с женой, выказывал ей всяческое уважение, но отнюдь не собирался исполнять супружеские обязанности. И все это несмотря на беспрестанные просьбы Марии де Отфор. Она по-прежнему пользовалась расположением короля.

Вместо этого, по крайней мере два раза в неделю, король отправлялся в монастырь Посещения на улице Сент-Антуан, чтобы поговорить там с сестрой Луизой-Анжеликой, бывшей в миру Луизой де Лафайет. Только ему дозволялось приблизиться к решетке в темноте комнаты свиданий. Она появлялась перед ним белой тенью за железными прутьями, за которые он цеплялся порой с безумной надеждой вернуть любимую.

Несмотря на постоянно одерживаемые победы, атмосфера при дворе снова стала невыносимой. Для начала все опять были в трауре. На этот раз скончался герцог Виктор-Амедей Савойский, которого Людовик XIII очень любил. Эта смерть очень усложнила дела в Италии, потому что наследником остался пятилетний малыш, права которого надо было защищать.

Устав просить безрезультатно, Мария де Отфор решила, что настало время доставить удовольствие королеве, и призвала де Бофора. Тот примчался немедленно, едва не загнав лошадь. Тогда же Мария отправилась в монастырь навестить бывшую фрейлину, испросив предварительно разрешения поговорить с ней. Их беседа продолжалась долго. Вышла она из монастыря довольная. Теперь ей надо было подготовить все для весьма опасного предприятия. Франсуа предстояло посетить королеву ночью в самом Лувре.

Однажды юный герцог де Бофор уже побывал здесь. В тот раз, помнится, он переодевался врачом, а предлогом послужило воображаемое недомогание Стефанильи. Но тогда он оставался совсем недолго, только переговорил коротко с королевой и взял письма. А теперь необходимо было предоставить любовникам время насладиться друг другом, а потом молить господа, чтобы свидание дало свои плоды. Обстоятельства складывались удачно. Король продолжал стремительно переезжать из одного замка в другой в окрестностях Парижа. Последней его фантазией стало частое посещение дворца Сен-Мор, принадлежавшего когда-то Екатерине Медичи. Это было очаровательное местечко в излучине Марны, где грусть и мечты сплетались в нежной меланхолии. Король уже несколько раз бывал там, выезжая из Версаля, не забывая, впрочем, сделать остановку на улице Сент-Антуан.

В эту ночь, как раз в полнолуние, Персеваль и его друг Теофраст отправились к Малому Арсеналу, что у ворот Сен-Бернар. С недавних пор здесь изготавливали порох для пушечных ядер, хотя раньше эти работы выполнялись в Большом Арсенале недалеко от Бастилии. Это место, пустынное и несколько тревожное, облюбовали жаждущие покоя нищие и бродяги. Здесь же расположились несколько кабачков, где договаривались о прибыльных сделках. Разумеется, дело не обошлось и без продажных женщин, ставших неотъемлемой частью этого мирка.

Приятели отправились именно сюда отнюдь не случайно. На столе у Ренодо каким-то образом оказалась записка. Грязная, помятая бумага, всего несколько слов, нацарапанных дрожащей рукой. Вероятно, неизвестный осведомитель просто трясся от страха. Он, в частности, советовал Ренодо быть крайне осторожным, так как убийца с красной восковой печатью очень опасен.

— Но почему он предупреждает именно вас? — спрашивал Рагнель, которому вся эта история показалась довольно странной. — Вы ведь, я полагаю, не решили заменить собой всех лучников городской стражи?

— Я не знаю, заметили вы это или нет, но эти господа, которым следовало бы следить за порядком в Париже по ночам, не отличаются излишней храбростью. А от этой истории попахивает адской серой, и этот запах пробирает до самых костей. И потом, вполне вероятно, что у нашего осведомителя не совсем чистая совесть и ему не слишком хочется иметь дело с властями. Они зачастую легко путают осведомителя с виновным. — Мудрая мысль. Значит, мы отправимся сегодня вечером.

Влажная, но теплая для этого времени погода предвещала близкую весну. Лодка Ренодо высадила мужчин около ворот Сен-Бернар. По небу неслись друг за другом облака, скрывая порой белый диск луны. Возле Малого Арсенала, длинного здания, окруженного по бокам низенькими домишками, стояла глухая тишина. Но в соседнем квартале, представлявшем собой собрание более или менее развалившихся построек, явно никто не спал. За грязными стеклами светились огни, а в харчевне, чья вывеска скрипела на ветру, кто-то пел…

Недовольство, испытываемое Сильви, сменилось беспокойством, когда она увидела, что ее спутник забился в другой угол кареты и не произносит ни слова.

— Так чего же вы ждете? Мне кажется, вы хотели поговорить со мной?

— О, у нас будет достаточно времени!

— Ехать до Сен-Жермен не так уж долго!

— Я же сказал, что везу вас домой, а Сен-Жермен принадлежит королю, насколько мне известно!

Огонь, раздуваемый ветром, яростно гудел, выбрасывая в небо снопы искр и густые клубы дыма. На пожар с ужасом взирали крестьяне соседней деревни, рядком, словно птицы на ветке, стоявшие на склоне холма. В гуле пламени были слышны громкие хлопки — это взрывался один из погребов с порохом — им был набит почти весь замок, — взметая новые языки огня. Скоро от замка Ла-Феррьер останется только груда развалин, и свое право на них утвердит лес, который со временем скроет их зарослями плюща и колючих кустов. Уцелеет лишь часовня, защищенная от огня широкой пустынной эспланадой. Так решил Франсуа де Вандом, герцог де Бофор, предавая замок сожжению.

Въехав на коне на вершину холма, за которым пряталась деревушка, он смотрел, как свершается огненное отмщение, задуманное и совершенное за муки Сильви. Впрочем, месть не была окончательной, ибо кара настигла пока одного из двух палачей, но всему свое время, и сейчас Франсуа чувствовал себя довольным.

Когда пламя чуть спало, он направился по склону к крестьянам, застывшим с шапками в руках. Они еще теснее прижались друг к другу, завидев, что к ним приближается герцог. Они были готовы пасть ниц перед ним, так им было страшно. Молодой герцог в окровавленной одежде, с почерневшим от дыма лицом не внушал им доверия, но он улыбался крестьянам, обнажая ослепительные зубы, а его светлые глаза утратили недавнюю жестокость.

— Когда огонь потухнет и остынет пепел, вы найдете останки сгоревших и захороните их по-христиански, — приказал он. — А все, что вы найдете, ваше.

К самой холке коня герцога подошел старик. Это был деревенский староста.

На следующий день — это было воскресенье — в пять часов утра скромная чета молодых горожан заняла места в почтовой карете, которая через неделю должна была доставить их к месту назначения, в Ренн. В муже — он был в камзоле из плотного серого сукна, который украшал отложной воротник из белого голландского полотна, в тяжелых башмаках с пряжками и черной шляпе с круглой тульей — никто не узнал бы Пьера де Гансевиля, элегантного конюшего герцога де Бофора. Он чувствовал себя весьма неуютно без своей шпаги: ее пришлось спрятать в сундук, привязанный на крыше кареты.

Подобные мелочи ничуть не беспокоили его «жену»; в те времена костюм горожанки не отличался от наряда горничной при дворе. Обычно Жаннета носила серое платье, украшенное кружевным стоячим воротником и кружевными манжетами, и безукоризненно накрахмаленный чепчик, но сейчас ее туалет дополнял свободный черный плащ с капюшоном, укутывающий ее с головы до ног. Жаннета уже не выглядела печальной; погода стояла прекрасная, и эта поездка, хотя девушка и не знала ее цели, развлекла Жаннету тем более, что в этой предназначенной лишь для простолюдинов, а значит, неудобной и зловонной колымаге трястись придется не так долго в Витре они должны были сойти, предполагалось, что почтовые лошади через Шатобриан домчат их в Пириак, где они взойдут на корабль. Главное заключалось в том, чтобы покинуть Париж, сбив с толку слежку, которую, как ожидал герцог де Бофор, установит за ними начальник полиции. К этому времени Лафма уже знал, что произошло в замке Ла-Феррьер, да и Рагенэль заметил, что какие-то сомнительные личности заинтересовались его домом, едва он вернулся из Бастилии. Поэтому накануне своего отъезда Франсуа привез Жаннету в Отель Вандом, где она служила и жила с того дня, как там появилась Сильви.

Думая о своем господине, Гансевиль испытывал грусть: пока он трясется в этой колымаге по булыжным мостовым и ухабистым дорогам, Бофор в сопровождении Брийе и двух слуг несется галопом во Фландрию, и впереди их ждет азарт боев, грохот пушек, треск мушкетных выстрелов, раскаты барабанной дроби, может быть, слава… одним словом, жизнь! Его утешало лишь то, что его путешествие с Жаннетой было секретной миссией, имеющей отношение к тайне, в которую его посвятил любимый господин.

С попутчиками Гансевилю повезло: они не вынуждали его поддерживать разговор: священник весь день молился, вдова беспрестанно лила слезы скорби, пожилые супруги, шептавшиеся друг с другом, так же дружно засыпали, прервав разговор на полуслове. Приехав в Витре, Гансевиль обнаружил, что ноги его совсем затекли. В древнем городе, словно застывшем в своем феодальном великолепии, им достаточно было ненадолго остановиться в особняке Дю-Плесси, хозяева которого были старыми друзьями семейства Вандомов, чтобы Пьер вновь обрел бодрый вид. Теперь пришлось переодеваться Жаннете: став прелестным всадником — юная госпожа требовала, чтобы ее горничную обучили ездить верхом и та смогла бы вместе с ней совершать конные прогулки в окрестных лесах Ане или Шенонсо, — она вскочила в седло с уверенностью, которая порадовала ее спутника, поначалу очень обеспокоенного тем, как он будет добираться до места с женщиной, чье общество ему навязали.

— Скажете вы мне, наконец, куда мы едем? — спросила девушка, когда они сделали первую остановку в Бене. — В дороге вы рта не раскрыли. Хорош муж был у меня в глазах людей, окружавших нас!

С 28 августа вся Франция стала молиться, прося Небо о счастливом разрешении королевы от бремени — она была на сносях, — но особенно о том, чтобы Анна Австрийская подарила стране дофина. В соборах Парижа денно и нощно были выставлены святые дары. Ожидание родов королевы, которые, по мнению докторов, должны были произойти через неделю — дней десять, было отмечено торжественными молебствиями.

Иначе обстояло дело в Сен-Жермене, который Анна Австрийская не покидала после объявления о ее беременности. Здесь уже готовили квартиры для принцев и принцесс, обязанных присутствовать при этом событии. Король, сначала уединившийся в Старом замке, последние два дня пропадал в своем Версальском поместье. Кардинал уехал в Шоне.

От всей этой суеты Мари д'Отфор оберегала королеву, словно волчица своего детеныша. В значительной степени король бежал из Старого замка потому, что не выносил воинственного настроения камеристки своей жены. Он действительно снова пленился чарами Мари: после того, как его единственная настоящая любовь Луиза де Лафайет ушла в монастырь, Людовик XIII искал плечо, на котором мог бы выплакаться, и поэтому вернулся к прежней возлюбленной. Но сострадательного плеча он не нашел: всей душой преданная королеве, гордая девушка жестоко злоупотребляла своей властью, заставляя этого истерзанного душой и больного человека расплачиваться за все те унижения, которые претерпела от него Анна Австрийская, и особенно за ту драму, что разыгралась в прошлом году. Это была изнурительная борьба ссор и примирений, тем более тягостная, что чувства не принимались в ней в расчет. Не могло быть и речи, чтобы молодая камеристка королевы принесла свою девственность в жертву, которой, впрочем, никто не посмел бы от нее потребовать, сколь бы жестоки иногда ни были муки желания.

В этот день мадемуазель д'Отфор — к ней обычно обращались «мадам», потому что она занимала должность камеристки, — стоя у окна, наблюдала за тем, как во двор въезжают одна за другой парадные кареты. В них прибывали знатные дамы — родственницы королевской фамилии: принцесса де Конде и ее очаровательная дочь Анна-Женевьева, графиня де Суассон, герцогиня Буйонская, юная мадемуазель, дочь брата короля Гастона Орлеанского и, наконец, герцогиня Вандомская с дочерью Элизабет.

Парадный двор наполнился шумом, яркими красками, среди которых преобладали цвета золота и серебра. Зрелище было восхитительным: казалось, будто садовники вдруг решили расстелить у подножия парадной лестницы все цветы из дворцового парка и сопроводить это зрелище музыкой — пением птиц… Принцессы приехали одновременно, словно заранее договорились о встрече, но из мужчин их сопровождали лишь слуги, лакеи, кучера и прочая челядь…

В тот вечер мэтр Теофраст Ренодо ужинал у своего друга шевалье де Рагенэля. Между господином Ренодо — создателем «Газетт де Франс» и бывшим конюшим герцогини Вандомской возникла дружба, которую еще больше упрочило приключение, которое довелось им испытать; в итоге первый оказался опасно ранен, второй попал в Бастилию по обвинению в убийстве. Оба любили провести время в долгих разговорах за столом, отдавая дань блюдам, что готовила экономка Персеваля Николь Ардуэн. У нее в жизни, казалось, не было другой цели, как накормить получше своего хозяина, чья неизменная худоба могла бы нанести урон профессиональной репутации Николь, если бы она не знала, что причина ее кроется в тяжелом горе. Да и сама Николь Ардуэн была в последнее время меньше расположена к готовке, особенно с тех пор, как милая мадемуазель де Лиль и Корантен Беллек, верный слуга шевалье, загадочным образом исчезли, оставив всех в полном недоумении. А однажды герцог Бофор забрал у них даже Жаннету под тем предлогом, что ее место в доме Вандомов и что она необходима герцогине. Николь, конечно, очень хотела бы узнать о Жаннете, но ни за что на свете она не решилась бы отправиться в большой дворец, чтобы там о ней расспросить… Все это Николь втолковывала своему вечному суженому Дезормо, сержанту полиции. Именно своему жениху она была обязана появлением в доме Пьеро, мальчишки лет тринадцати, который помогал Николь и умело прислуживал за столом.

В этот вечер сотрапезники начали ужин в полном молчании, потом неторопливо обсуждали последние новости, опубликованные в «Газетт де Франс», где много писали о волнениях, поднятых в Нормандии. Король выслал против восставших войска во главе с маршалом де Гасьоном…

— Нищета, чьими жертвами стали бедняки, это страшная примета нашего времени. Кардинал, сам будучи священником…

— …восприимчив к этому, уверяю вас, — перебил Ренодо шевалье де Рагенэля. — Я знаю тому примеры, но он стоит слишком высоко, чтобы заботиться о том, что ему представляется второстепенным эпизодом. Он отдает себя Франции…

— Но Франция — не отвлеченное понятие. Франция — это ее люди. А кардинал безжалостен и непреклонен.

Мари д'Отфор, подобно Теофрасту Ренодо, ошибалась, считая, что герцог де Бофор разлюбил королеву. Скандальная связь герцога с красавицей Марией де Монбазон прежде всего объяснялась необходимостью заставить говорить о себе достаточно громко, чтобы слухи дошли до ушей королевы, и выставлять напоказ любовницу, способную возбудить ревность любой женщины.

Франсуа пустился в эту авантюру после того, как прочитал в «Газетт де Франс» сообщение о новой беременности Анны Австрийской. Отлично зная, что на сей раз он ни при чем, разъяренный Франсуа немедленно примчался в Сен-Жермен, куда, покинув старый Лувр, где велись ремонтные работы, переселился двор после ликующего сообщения о долгожданном рождении дофина. Воздух в Сен-Жермене был гораздо чище, чем в Париже, а расположенные террасами сады, которые с наступлением погожих дней источали нежные ароматы, сменили шум и зловоние столицы. Этот новый переезд навел Франсуа на одну-единственную мысль: та, кого он любит, живет слишком далеко от его родного поместья, и во дворце Сен-Жермен, где нельзя ничего утаить, с ней невозможно будет встретиться с глазу на глаз. Однако он, сжигаемый безумной ревностью, прискакал сюда из Парижа один, без конюшего, с навязчивой мыслью, что с первого взгляда разгадает мужчину, который сменил его в сердце и в постели возлюбленной: Франсуа отказывался верить, что этим мужчиной был король.

В эти первые дни января дороги были отвратительны: неожиданная оттепель превратила снег в грязь, замерзшие лужи — в вязкие рытвины. Длинная вереница карет медленно ползла к дворцу. Взбешенный всадник обгонял их, вызывая протесты пассажиров карет; когда он наконец спрыгнул с коня у парадной лестницы Нового замка, то заметил, что его сапоги и свободный дорожный плащ забрызганы грязью — в таком виде он не мог появиться в замке. Плащ он швырнул слуге, который оказался столь предупредительным, что почистил ему сапоги, чтобы они не слишком пачкали ковры в королевских покоях. Все-таки вид герцога де Бофора был небезупречен, когда он вошел в большой кабинет, в котором принимала королева.

Здесь собралось многолюдное общество, видеть которое Бофору явно не хотелось. Тем более, что милую госпожу де Сенесе сменила самоуверенная мадам, довольно красивая, но напускавшая на себя вид испанской дуэньи; Аврора уже не оживляла салон своим звонким смехом и язвительными репликами. Хотя лица фрейлин, столпившихся в углу, были хорошо знакомы, герцог де Бофор поймал себя на мысли, что ищет среди них бойкое личико и блестящие волосы, перевязанные желтыми лентами…

Сама атмосфера при дворе тоже стала иной. Герцог не сомневался, что видеть его при дворе не желали; ни король, ни кардинал, но Бофор не предполагал, что его будут разглядывать с таким нескрываемым, даже вызывающим любопытством. Кто-то попытался остановить его, крепко взяв за руку, но герцог резко отстранился, даже не взглянув на задержавшего его человека. Он видел только королеву в розовом атласном платье с белыми кружевами, которые обрамляли ее прелестную грудь. Она, улыбаясь, беседовала со смуглым, худым, приятным мужчиной в черном, отделанном фиолетовым бархатом облачении придворного аббата. Незнакомец разговаривал с Анной Австрийской весьма непринужденно.

В собственном прекрасном доме на улице Сен-Жюльен-ле-Повр Исаак де Лафма проводил теперь не самые радостные дни: он больше не мог выходить на улицу без надежной охраны. Кончились его ночные эскапады, когда он без всякого для себя риска утолял тайные страсти с женщинами, которые для него не имели лица, ибо мысленно он ко всем неизменно прикладывал одну и ту же маску, повторявшую образ Кьяры де Вален, страсти его жизни, страсти, неутоленной даже тогда, когда дьявол отдал ему в руки ее дочь! Однако, овладев юным телом Сильви, таким свежим и нежным, он пережил блаженство и столь сильную радость, что с сожалением покинул замок Ла-Феррьер, проклиная себя за то, что отдал девушку этому ослу Жюстьену, который был рабом Лафма. Ему следовало бы оставить ее при себе, запереть в комнате, чтобы всегда иметь под рукой. Лафма также радовался, что после известия о смерти Сильви покровительство кардинала помешало этому безумцу, который сбил его с ног на лестнице замка Рюэль, лишить его жизни.

— Он не тронет вас, пока вы будете мне нужны! — сказал кардинал. — Но если это несчастное дитя чудом еще живо, вы поплатитесь головой, если посмеете снова посягнуть на нее!

В то время угроза кардинала не показалась ему страшной. И какой она имела смысл, если Сильви мертва? Лафма, естественно, опять предался своим ужасным ночным наслаждениям, которые стал позволять себе после смерти жены, красивой недалекой женщины: Лафма уморил ее чудовищными издевательствами, когда понял, что она бесплодна. Медлен была лишь бледным подобием Кьяры, жалкой ее заменой…

Но он прочел неосторожное письмо де Гонди мадемуазель д'Отфор, и у него возродилась надежда. Раз она жива — пусть надежно спрятана, но жива, — то для Лафма это означало, что когда-нибудь Сильви опять окажется у него в руках. В тех руках, которые начинали дрожать при одной мысли: найти Сильви. Насиловать ее снова и снова! И плевать ему на угрозы кардинала! Он даже может жениться на Сильви!

В итоге в этих тайных безумных мыслях Лафма Сильви заняла место своей матери. Она стала единственной страстью стареющего мужчины, находившего высшее наслаждение в пытках, каким он подвергал свои жертвы. На поиски Сильви Лафма бросил Никола Арди, лучшего своего сыщика, которого избавил от каторги, когда понял, что этот верзила обладает таким же изощренным и злым умом, как и он сам. И Лафма отправил Никола Арди на остров Бель-Иль. Исаак Лафма знал, что остров принадлежал семейству де Гонди, издавна связанному узами дружбы с семейством де Вандом. И не без оснований предполагал, что Сильви именно там могла найти убежище. Но Арди вернулся ни с чем.

С тех пор как Лафма узнал, что Сильви поселилась в монастыре на улице Сент-Антуан, он пребывал в состоянии возбуждения, которое вытеснило мысли о постоянно угрожавшей опасности. То, что Сильви так близка и вместе с тем недоступна, возбуждало острое желание, не дававшее ему заснуть в долгие ночные часы. Не в состоянии следить за монастырем сам — по должности заниматься слежкой Лафма не полагалось, — он приказал денно и нощно вести наблюдение за монастырем под тем неопределенным предлогом, будто среди монахинь укрываются некая знатная заговорщица и ее служанка. Он даже намекал, что подозревается герцогиня де Шеврез. Агенты Лафма обязаны были следить за обеими женщинами, если те случайно выйдут из монастыря. Зная, что «Шевретта», хорошо известная полиции, — а она по-прежнему находилась в Мадриде, — вряд ли появится на улице Сент-Антуан, он постарался со скрупулезной точностью приписать мнимой служанке черты Сильви. Естественно, что на дежурство чаще всего отправлялся Никола Арди, посвященный в суть дела, но его это мало волновало. Он ненавидел эту девушку, за которой его отправляли на край света, откуда он вернулся искалеченным. У Сильви не было никакого Шанса ускользнуть от Арди, но он, будучи далеко не глупым человеком, решил не упускать ни малейшей Детали и для этого заручился помощью двух мальчишек, иногда доставлявших в монастырь свечи. От них он узнал, что мадемуазель де Вален принята в послушницы; это известие привело начальника полиции в полное отчаяние: можно еще было надеяться похитить из монастыря Сильви-беглянку, но, надев покрывало будущей монахини, Сильви становилась неприкасаемой.

Проходили недели, и Лафма охватывала ярость — из ворот с зарешеченным окошечком никто не выходил. Лафма был даже лишен надежды увидеть Сильви за решеткой монастырской приемной, ибо ему был запрещен доступ во все святые дома, кроме приюта Венсана де Поля, который принял бы у себя дьявола, если бы тот проявил хоть один признак раскаяния. Но настоятельница монастыря госпожа де Мопу была женщиной непреклонной. К тому же между семьей настоятельницы и семьей Лафма существовала давняя вражда, и черные дела Ришелье лишь усиливали ее.

Но Лафма вопреки всем доводам разума не мог смириться с мыслью, что дочь Кьяры потеряна для него навсегда… Он был готов цепляться за любой даже самый призрачный намек на надежду…

Именно в это время ему нанесла визит мадемуазель де Шемро.

Из-за своих тесных отношений с кардиналом фрейлине королевы иногда приходилось встречаться и с начальником полиции. Оба испытывали от этого взаимное удовольствие, которое, правда, не имело ничего общего с плотской связью. Очень хорошенькая и очень кокетливая, большая транжира, но, увы, небогатая. Прекрасная нищенка, как ее прозвали, ценила прибавки наличными, получаемые от Лафма в обмен на не слишком важные сведения, которые не заинтересовали Ришелье, но вполне могли пригодиться начальнику полиции. Озабоченная своей репутацией, она никогда не заходила в Гран-Шатле, предпочитая спокойствие дома на улице Сен-Жюльен-ле-Повр, а темноту — дневному свету. Но все это не мешало тому, что между ними возникла своеобразная дружба.

Выйдя из кареты во дворе дворца, Сильви поняла, что здесь готовятся к отъезду. Вокруг некоего странного сооружения, обтянутого пурпурной тканью с вышитыми на ней гербами кардинала, суетились слуги и гвардейцы: одни укладывали на телеги сундуки и прочий скарб; другие проверяли собственную экипировку, тщательно осматривали лошадей и оружие.

— Разве его преосвященство покидает Париж? — прошептала Сильви; она уже вполне пришла в себя, чтобы осмелиться задать вопрос.

— Его преосвященство направляется на юг, к королю, чтобы вместе с ним разделить славу наших недавних побед. Постарайтесь не раздражать его преосвященство! Кардинал болен и предпринимает эту поездку ценой невероятных усилий воли.

В том, что кардинал серьезно болен, Сильви смогла убедиться, когда ее ввели в спальню, где слуги заканчивали облачать его преосвященство. Яркое пламя в камине яростно боролось с холодом. В комнате было почти нечем дышать, но кардинал был бледен как мертвец. Худоба Ришелье превратилась в изможденность, и его лицо, еще больше вытянувшееся из-за острой, почти побелевшей бородки, казалось не шире лезвия ножа… Глаза ввалились, а на шее и запястьях из-под длинной сутаны из красного муара белели кружева, прикрывавшие язвы, которые, как говорили, было покрыто все его тело. Однако спину Ришелье держал прямо, а взгляд у него был властный. Двигаясь медлительно, кардинал с трудом добрался до кресла у маленького стола, заставленного пузырьками и баночками, потом повелительным жестом удалил из спальни слуг.

Сильви впервые видела Ришелье без его кошек, но ее удивление продолжалось недолго: вдруг откуда-то возник великолепный кот с густой пепельно-серой шерстью и вскочил на худые колени кардинала, который поморщился от боли. Длинная бледная ладонь сразу же погрузилась в шелковистую шерсть, и одновременно грудной, несколько хриплый голос спросил:

Последующие недели для обитателей дома на улице Турнель прошли спокойно. Лафма пребывал между жизнью и смертью, кардинала, находившегося на другом конце королевства, поглощали другие заботы. Пока король, возродившийся к жизни, блестяще начал осаду Перпиньяна, каждый день отправляя с курьером собственноручно написанную депешу о ходе событий в «Газетт де Франс», Ришелье держался в стороне, в Нарбоне, где боролся не только с недугом, но и с королевой. После того как Ришелье добился для преданного Мазарини кардинальской шляпы, — король вручил ее счастливцу, потерявшему от радости голову, — шпионы первого министра донесли ему о странных слухах, касающихся заговора, главарями которого были Анна Австрийская, Сен-Мар, король Испании и Месье, брат Людовика XIII. Кардинал действовал стремительно: Анна Австрийская, которая еще не поняла, что королева Франции не имеет права участвовать в заговоре против королевства, наследником которого является ее сын, была лишена права попечения собственных детей. Результат не заставил себя ждать: перед лицом серьезной опасности, которая могла грозить ей изгнанием, а может быть, и перспективой кончины в нищете где-нибудь в медвежьем углу Германии, как это случилось с Марией Медичи, матерью Людовика XIII, Анна заставила себя попытаться помириться с кардиналом Ришелье. Ришелье ограничился тем, что прислал к ней Мазарини, чтобы тот «принял поздравления королевы по случаю возведения в сан кардинала».

О чем говорили при встрече опальная королева и новый прелат? Это неизвестно, но Мазарини, чьего обаяния она не отрицала, обладал великой силой убеждения. Итог их долгой беседы в одно прекрасное утро обнаружился на письменном столе Ришелье в виде одного из трех экземпляров договора, заключенного в марте де Фонтраем с герцогом Оливаресом и добровольно переданного королевой в руки Мазарини. Договор, который должен был начать действовать после убийства кардинала, предусматривал возвращение Испании всех крепостей, завоеванных французами на севере, востоке и юге Франции. При исполнении этого условия королева становилась регентшей — заговорщики не сомневались, что Людовик XIII сойдет в могилу сразу же после своего первого министра. Предполагалось, что королева будет править с энергичной помощью Месье и получит значительные денежные вознаграждения взамен отданных крепостей… Господин де Сен-Мар станет первым министром и женится наконец на принцессе де Гонзага; все изгнанники будут возвращены, и на каждого из них прольется золотой дождь. Без сомнения, это был самый чудовищный заговор, когда-либо замышлявшийся против Ришелье, а главное — против Франции. Мазарини, когда королева передала ему экземпляр договора, почувствовал, как у него на лбу выступил холодный пот.

— Я преклоняюсь перед вашим величеством и благодарю вас за то, что вы поняли, в чем состоит ваш долг, — взволнованно проговорил он. — Если королева хочет, чтобы монсеньер дофин однажды вступил на престол, вашему величеству необходимо, и немедленно, научиться быть француженкой! Его преосвященство сумеет оценить все, чем обязан вашему величеству.

Ришелье же не проявил никакого беспокойства. Осада Перпиньяна закончилась блестящей победой, и увенчанный славой король спешил к кардиналу. Завтра Людовик XIII будет в Нарбоне и остановится в епископстве. Ришелье вручил экземпляр договора своему верному Шавиньи со словами:

— На утреннем выходе вы передадите это королю, затем отправитесь к Месье и попросите, чтобы он отдал вам его собственный экземпляр. Это необходимо сделать на тот случай, если король откажется поверить в виновность господина Главного!

С башни Венсеннского замка донеслось три пушечных выстрела.

Кучер придержал лошадей и, нагнувшись с козел, крикнул:

— Кажется, в замке что-то случилось, госпожа герцогиня.

— Остановитесь, Грегуар, и узнайте, в чем делo — ответила госпожа де Фонсом, внезапно охваченная каким-то странным волнением.

Каждый раз, когда она ехала из поместья Конфлан в парижский особняк или наоборот, Сильви, как и сейчас, делала крюк, чтобы проехать мимо башни Венсеннского замка, ссылаясь на то, что ей нравится въезжать в Париж через ворота Сент-Антуан. Это давало Сильви возможность долго смотреть на древнюю башню и заставляло ее сердце биться сильнее, как в те прежние, полные любви и мучительных тревог дни, таившие в себе не гаснувшие с годами прелесть. Ведь на самом верху башни, под облаками и вдали от земли, по-прежнему томился тот, кого она продолжала называть Франсуа и кого стерегли, как самое бесценное из сокровищ…

Возвратившись домой, Сильви почувствовала себя вполне успокоенной. Дом казался тихой гаванью, островом, на котором не ощущалась начинавшаяся на море буря. Правда, среди прислуги чувствовалось какое-то волнение, но строгий дворецкий Беркен и его супруга экономка Жавотт вполне справлялись с лакеями и горничными, поддерживая порядок. Они отрядили лакея и поваренка, чтобы не быть захваченными врасплох в случае возможного мятежа.

Весь день было жарко, но с наступлением сумерек над городом поползли грозовые облака. Сильви, с удовольствием освежившись в ванне, сменила парадное платье на белый, украшенный кружевами батистовый халат. Есть она не хотела, поэтому, слегка перекусив, отослала горничных, сказав, что больше не нуждается в их услугах и ко сну приготовится сама. После этого Сильви спустилась в сад, намереваясь пробыть там как можно дольше, если только ее не выгонит оттуда гроза…

Но гроза никак не желала разражаться, а необычный шум, как оказалось, шел отнюдь не с небес: казалось, он доносился из-под земли, как будто все жители Парижа одновременно занялись строительством, что и создавало в ночи какие-то странные звуки. Сегодня вечером танцев не устраивали, и Сильви, углубившись в заросли, увидела безмолвный соседний дом. От вида темных окон ей стало даже легче: она уже не столь сильно ощущала какую-то вину и, укрывшись в увитой розами беседке, могла без угрызений совести наслаждаться прохладой сада, заботливо политого слугами перед заходом солнца. Это одиночество вдали от домашней суеты — в доме готовились ко сну — очень ее успокаивало. Это одиночество было так приятно, что Сильви даже задремала, когда на соседней церкви святого Жиля часы пробили десять…

Внезапные звуки шагов вернули ее к реальности.

По ту сторону стены кто-то осторожно шел — шаги были едва слышны.

Проходили недели, но ни Бофор, ни Фонсом не появлялись, и никто не знал, что с ними. Принц де Конде находился на водах в Бурбоне — лечил свою рану. Париж почти успокоился, но спокойствие это было непрочным. Город словно замер в ожидании. Ободренный недавним успехом парламент твердо стоял на своем, не отказываясь от возможности добиться реформ.

Однако было невозможно повторить День баррикад. По воле судьбы, пришедшей на помощь Мазарини, брат короля принц Филипп, герцог Анжуйский, подхватил оспу. Это стало великолепным поводом удалить из Парижа и короля, и его мать! Жизнь короля следовало всячески оберегать! Больной мальчик остался в Пале-Рояле, сердце королевы разрывалось от жалости к сыну. Поскольку она очень боялась за Филиппа, ее первый конюший де Береген тайком вернулся в Париж. Завернув в одеяла еще мечущегося в жару ребенка, он спрятал его в багажном сундуке своей кареты и доставил Анне Австрийской. Новый переворот и волнения были бы в это время очень некстати: в нескольких сотнях километров от Парижа, в Германии, представители Франции, Швеции и Священной империи обсуждали последние статьи Вестфальского договора, которому суждено было положить конец Тридцатилетней войне. 24 октября подписали мир, закрепляющий за Францией все права на Эльзас, три епископства (города Мец, Туль, Верден), а на правом берегу Рейна — на Филиппсбург и Брейзах. Несколько сот немецких князей по этому договору получали самостоятельность, хотя и под опекой императора. В договоре отсутствовал один, но важный участник — Испания, с которой Франция, казалось, не развяжется никогда… Двор возвратился в Париж для участия в торжественной благодарственной мессе.

В Конфлане Сильви слышала, как звонят колокола всех церквей, возвещая столь долгожданный мир, и радовалась ему, надеясь на скорое возвращение Жана. Два последних месяца она прожила спокойно, проводя долгие часы с малышкой Мари.

Королева, принимая во внимание здоровье Мари, разрешила Сильви не приезжать в Рюэль, за что Cильви была благодарна Анне Австрийской.

Но теперь, услышав веселый колокольный перезвон, она поняла, что он означает конец счастливых Дней, что возвращение на улицу Кенкампуа, которое она откладывала каждый день, неизбежно.