Знаменитые исторические романы Ж. Бенцони покорили весь мир.
Миллионы читателей не устают восхищаться ее захватывающими произведениями — произведениями, в которых смешаны история и вымысел, приключения и страсть.
Такова история Жиля Гоэло по прозванию Кречет, бесстрашного искателя приключений, рожденного в нищете и своим мужеством и отвагой добившегося всего, о чем можно мечтать, история странствий и опасностей, заговоров и интриг, история великой любви Кречета к прекрасной аристократке, ради которой он ставил на карту жизнь и совершал невозможное…
ПРОЛОГ. ГНЕЗДО КРЕЧЕТА. Осень 1783 г.
Осенний ветер раздирал тучи на длинные полосы, скатывал их, уносил клочьями и подвешивал на вершины деревьев, но лес, казалось, отвергал их. Лес встряхивал своей громадной шевелюрой, сгоняя птиц с разметанных гнезд. Птицы вновь возникали средь ветвей с громкими криками, хлопаньем крыльев, снова взмывали в мрачное небо, сбивались в стаи и направлялись к теплому югу.
Лишь скворцы невозмутимо описывали круги вокруг валов Лаюнондэ, мрачного и молчаливого, подобного заброшенной могиле. Однако строгая крепость Турнеминов, обновленная благодаря стараниям последующего хозяина Рие, вовсе не была похожа на развалины. Над пятиугольником стен возвышались пять все еще грозных башен, соединенных толстенными куртинами, пять башен с уцелевшими навесными бойницами, славными свидетелями прошлого. Глубокий, наполненный ров, выходящий в соседний пруд, окаймлял весь замок.
Наступала ночь. День быстро угасал. Однако три всадника будто застыли у самой воды. Они, неестественно выпрямившись, сидели в седлах, не обращая внимания на ветер, проникавший под тяжелые складки их плащей, неподвижные, словно изваянные из того же гранита, что и сам замок. Как будто они чего-то ждали… и не могли дождаться.
Рожденные под разными небесами, они представляли собой странную группу, разнородную, но в то же время и слитную.
Высокий, мощный, но без тяжеловесности. Жиль де Турнемин казался таким же несокрушимым, как и его родная Бретань. Его загорелое лицо не могло считаться совершенным из-за высокомерного носа, холодной голубизны глаз, энергичной челюсти, небрежной ироничной улыбки, открывавшей безупречно белые зубы.
Часть первая. НОЧЬ АРАНХУЭСА. Весна 1784 г.
КОРОЛЕВА МАЯ
Мелодия песни уносилась в утреннее голубое небо. Стайка девушек весело напевала. Эти звуки, исходившие из глубины сада, становились все громче, накатывались подобно реке, выходившей из берегов. По мере того как пение приближалось, замолкали птицы.
Словно яркий, пестрый букет вдруг появился на лужайке под сводами виноградных лоз. Красные юбки и разноцветные фартуки хлестали девушек по ногам в белых, туго натянутых чулках с перекрещивающимися лентами, а длинная бахрома шалей развевалась на легком ветерке.
Девушки шли попарно, первая пара несла большую арку, сплетенную из веток цветущей сирени, другие же держали в руках букеты из голубоватого вереска, скрашивающего суровость гористого пейзажа. Последняя несла венок из жасмина и шиповника. Она держала его с серьезностью епископа, шествующего с чашей для Святого причастия.
Жиль готовился покинуть замок Сан-Педро де Карабаншель, в котором он провел ночь у своих друзей перед тем, как выехать в Аранхуэс. Он уже надевал перчатки и готов был вскочить в седло, когда увидел это зрелище.
— Что там происходит? — спросил он лакея, который держал под уздцы Мерлина.
ПРЕСЛЕДУЕМЫЙ
Итак, это была она! Мария-Пилар-Каэтана де Сильва Альварес де Толедо, тринадцатая герцогиня д'Альба, обладательница восьми герцогских корон, пятнадцати маркизских, двадцати графских и многих других титулов. Самая знатная дама Испании, как она сама заявила, впрочем без всякой спеси. Для нее это была лишь правда.
Самая знатная, но также и самая капризная, и самая странная. Каждый день во дворце и в городе возникали все новые и новые слухи о ее выдумках, о непрерывной войне, которую она неустанно вела с двумя наиболее знатными женщинами высшего общества: принцессой Астурийской и герцогиней Бенавенте.
С первой из них борьба была скорее абстрактной. Запертая в королевских замках под бдительным надзором своего тестя, Мария-Луиза совсем не участвовала в мадридской жизни. С ней Каэтана д'Альба обменивалась булавочными уколами и вызывающими, дерзкими туалетами в дни «приложения к руке», церемонии, на которую она, как правило, являлась в небрежном утреннем одеянии, а следующая за ней свита несла сказочные драгоценные украшения.
Эти-то драгоценности и составляли то единственное поле боя, где происходили их открытые столкновения. Обе они действительно питали одинаковую страсть к прекрасным драгоценным камням. Этой страстью отличным образом пользовались ювелиры, договариваясь между собой, хотя при этом и возникали сложности дипломатического характера. Герцогиня была гораздо богаче, чем принцесса, но для них было бы большой неосторожностью всегда отдавать ей предпочтение.
Что же до доньи Жозефы, герцогини де Бенавенте-и-д'0ссуа, то здесь война была совсем другая. Здесь воевали с открытым забралом за влияние в испанском обществе.
ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР ФОНТАРАБИ
Это было странное путешествие, о котором шевалье де Турнемин должен был сохранить воспоминание волнующее и в то же время раздражающее. Для него была отвратительна эта старушечья одежда, но именно она и была его спасением.
Он сгорал от желания забросить ее куда-нибудь в крапиву в то время, когда они проезжали по пустынным плато древней Кастилии. Но Каэтана так категорически противилась этому, что он заподозрил ее в том, что этот маскарад доставляет ей особое удовольствие.
Каждый вечер на стоянке кошмар превращался в приятную реальность. Как только перед постоялым двором объявлялась герцогиня, хозяева склонялись в поклоне и не находили ничего особенного в том, что она ни за что не хотела расставаться со своей старой дуэньей.
Как только за ними закрывалась дверь. Жиль, освободившись от своих юбок, с удовольствием и радостью отстаивал свои мужские прерогативы в постели прекрасной герцогини. Каждая ночь была более восхитительна, более безумна, чем предыдущая, но… также и более изнурительна. Так что из-за такой жизни ночной бабочки, как только утром он опускался на подушки кареты, то забивался в угол, широко улыбался Каэтане и сразу засыпал сном праведника, а просыпался как можно позже.
Что до Понго, так ему вне Мадрида нечего было опасаться. Его одели в ливрею, искусно загримировали, наклеили на лицо пластырь, совершенно изменив его слишком экзотический даже для Испании вид. Он мирно и спокойно ехал на Мерлине, исполняя роль немого слуги. Впрочем, он достаточно понимал по-испански.
