Целый месяц провела Изабель в Шатийоне, и все это время гнев если и оставлял ее, то только во сне. Впрочем, и это не так. Ей и ночами снились полные гнева сны.

Дни молодой герцогини были полны хлопот. Изабель старалась вновь наполнить пустые амбары и кладовые. Принц де Конде со своими молодчиками успел уничтожить все припасы в замке и опустошил погреба горожан, хотя и объявил во всеуслышание, что «из уважения к памяти покойного герцога Гаспара, который сражался с ним рука об руку», не будет ни у кого ничего забирать. Низкий лицемер! По счастью, у герцогини Шатийонской не было недостатка в деньгах. Она снабдила ими своего верного Бастия и отправила его вместе с другими слугами в Монтаржи. Городок этот имел неоспоримое счастье принадлежать непотопляемому Месье – герцогу Орлеанскому, брату короля Людовика XIII. Герцог обладал завидным умением с выгодой менять друзей и взгляды, однако с самого начала Фронды поддерживал де Конде и именно поэтому сохранил зерно в ригах и бочки с вином в подвалах.

Затем герцогиня занялась приведением в порядок самых пострадавших домов в городке, и, конечно же, своего многострадального замка.

Сделав что было возможно, вернув жизнь в привычное русло и отдав необходимые распоряжения слугам, Изабель поспешила в столицу, где расположился де Конде со своим главным штабом, воспользовавшись тем, что юный Людовик XIV, его мать, Анна Австрийская, и немногочисленные преданные им придворные находились в летнее время в замке Сен-Жермен.

Изабель не хотела вновь оказаться в Монтаржи, где, вполне возможно, по-прежнему пребывала герцогиня де Лонгвиль, и она решила добраться через Питивье и Бельгард до Этампа, а дальше следовать в Париж по орлеанской дороге. Бельгард

[1]

, соответствуя названию, был хорошо вооруженной крепостью, и принц де Конде, снова встав на путь мятежа, назначил главным в ней Франсуа де Монморанси-Бутвиля, младшего брата Изабель. Любимого младшего брата! А он и пальцем не пошевелил, когда де Конде, обожаемый им военачальник, разорял земли и замок сестры, которую Франсуа будто бы очень любит!

Перед сном Изабель приняла теплую ванну, которая помогла ей успокоиться. Но спала она все-таки плохо, часто просыпалась, взволнованная неожиданным поворотом событий. Еще накануне утром она была окружена привычной пустотой, и вдруг ее сердечная жизнь бурно закипела, что привело ее в смущение. Завоевание героя, которого она полюбила еще девочкой, наполняло ее сердце радостью, хотя и не безоблачной. При этом она не могла не сознаться, что измена де Немура, попавшего в сети ее ненавистницы, причинила ей боль. Амадей был очаровательным человеком, чудесным любовником, чего нельзя было сказать о де Конде, грубом, излишне торопливом… Словом, хотя она сама прогнала де Немура, она горевала, узнав, что он утешился, отдав предпочтение главной ее врагине…

Оказавшись в положении буриданова осла, томимого голодом и жаждой и вынужденного выбирать между охапкой сена и ведром воды, Изабель в отличие от несчастного животного, которое умерло, потому что так и не сумело сделать выбор, на рассвете сделала выбор. С де Немуром она решила сохранить дружбу. Сочла, что совершит благое дело, если отвратит его от постыдного союзничества с испанцами, и таким образом, возможно, спасет и своего брата Франсуа. Не менее благое дело совершит она и для Конде, если поможет ему наладить отношения с двором. Хотя в эту возможность она не очень-то верила.

Ближайшее будущее подвергло ее чаяния и дипломатические ходы жестоким испытаниям.

Де Конде, который возымел намерение стеречь теперь свою возлюбленную, словно молоко на плите, возымел расчудесную мысль – разумеется, с его точки зрения! – попросить наблюдать за ней потихоньку своего друга де Немура, который, очень вовремя вернулся в Париж. Принц не сомневался, что де Немур отныне и навсегда пленен госпожой де Лонгвиль и никогда уже не сможет покинуть богиню, если она снизошла к нему. В самое ближайшее время он попросит герцога оказать ему эту услугу, объяснив, что следить нужно как можно более незаметно.

Уже на следующее утро принц появился у Изабель ранним утром, считая ее теперь чуть ли не своей собственностью. Изабель плохо спала ночью, выглядела не лучшим образом и попросила передать принцу, что заболела, приняла лекарство и просит ее извинить. Однако принц настаивал: он не собирается ее тревожить, но ему необходимо увидеть ее и сказать несколько слов.

Отдыхом? Как же! Едва утолив жажду обладания своей обожаемой любовницей – и не один только раз! – принц вместо благодетельного сна, который был так ему необходим, вновь вспыхнул гневом, не оставлявшим его в течение всего дня. Ему не давала покоя мучительная мысль. Париж, тот самый Париж, который недавно обожествлял его, теперь от него отвернулся и не открыл ворота! Не приди им на помощь Мадемуазель, парижане позволили бы им всем погибнуть перед накрепко закрытыми воротами, равнодушно наблюдая, как они умирают! Но они заплатят ему за равнодушие и подлое предательство! И в первую голову парламент и эшевены, которых он обвинит в измене!

Негодовал принц и на испанцев. Негодяи не выполнили своих обещаний! Пошли они хотя бы небольшой отряд, и он бы помог им в сражении!

Принцу и в голову не приходило, что именно флаги союзников-испанцев, которые он присоединил к своим собственным, вызывали особое недоброжелательство парижан.

Сражались вместе с Конде только люди де Бофора, который воевал из ненависти к Мазарини.

Изабель смотрела на разъяренного Конде с ужасом, но ничего не могла поделать, так как он пригрозил запереть ее, если она посмеет вмешиваться в его дела! После чего уселся за стол и написал гневное послание в Мадрид. Затем призвал – в дом Изабель! – своих офицеров, отдал им приказ, и вскоре они привели к принцу немало сомнительных личностей, какие всегда появляются во время смут. День третьего июля проходил в суете, появлялись, исчезали какие-то люди, о чем-то переговаривались и договаривались. Изабель в этих переговорах не участвовала. Она могла лишь волноваться за верных друзей, которые, сильно пострадав, залечивали раны.

Изабель больно ранило наказание за измену после того, как она всеми силами старалась вернуть принца де Конде на праведный путь. Она тратила силы и деньги без счета, чтобы спасти своего возлюбленного от самого себя, а ее сравняли с бесчестной де Лонгвиль, которая уже давно призвала испанцев хозяйничать на берегах Жиронды. Одна мысль об этом была для Изабель нестерпима. Ее соперница признала и откровенно антикоролевскую партию Ормэ

[16]

, опиралась на нее, не противясь созданию в Бордо подобия республики, символом и богиней которой стала бы она сама – «великолепная герцогиня»! На руках Изабель не было ни капли крови, чего никак нельзя было сказать о руках герцогини, которая к тому же запятнала себя противоестественной связью с обоими своими братьями. А ее бесчисленные любовники! И среди них несчастный де Ларошфуко, теперь почти ослепший, который был отправлен в изгнание в свой замок Вертей. Свой горький опыт он запечатлеет в «Мемуарах» и блестящих «Максимах»

[17]

.

Госпожа де Бриенн и Мари де Сен-Совёр, бессильные свидетельницы горя Изабель, не отходили от нее, прилагая все силы к ее спасению. Трудно было сказать, что больше повергало Изабель в отчаяние: гибельное решение принца де Конде или не менее гибельная привязанность к нему ее любимого брата. Когда она металась в горячечном бреду на постели, ее подруги слышали, как, заливаясь слезами, она шептала:

– Третий Монморанси на эшафоте! Третий Монморанси на эшафоте!

Три дня и три ночи Изабель не приходила в себя, но на четвертый очнулась в полном сознании. И узнала, что ей дано еще два дня на восстановление здоровья, после чего она должна отправиться в Мелло. Если же не сделает этого, то будет отправлена туда силой, так как закон об изгнанниках уже начал действовать.

Человека менее стойкого эта жестокость раздавила бы, но на Изабель, к радости ее подруг, подействовала как лекарство, взбодрив ее.

Какой бы жаркой ни была их страстная встреча, она оставила у Изабель чувство неудовлетворенности. Может быть, потому что она чувствовала, что увидятся вновь они еще очень не скоро. Если вообще увидятся. Несмотря на свой многолюдный эскорт, ее принц рисковал жизнью. Он совершил безумство, которое могло стоить ему головы. Но он пошел на риск, надеясь увезти ее с собой, а она отказалась ехать. Своего безумства он больше не повторит.

При мысли, что могло бы быть этим утром при ярком свете торжествующего солнца, Изабель закрыла глаза. Но продолжала видеть в своем воображении счастливую пару, что скачет рядом, смотрит друг другу в глаза и смеется, предвкушая сладостную ночь, которая скоро наступит. И еще множество других сладостных ночей… Изабель открыла глаза. За сладкие часы любви ей пришлось бы расплатиться бесчестьем. Те самые люди, что сейчас прискакали за ней, стали бы относиться к ней с пренебрежением, видя перед собой всего лишь любовницу принца, а не вдову героя. Кто знает, может быть, ее дорогой и любимый брат, который командует теперь армейским корпусом, почувствовал бы себя униженным из-за того, что сестра открыто живет с его командующим на глазах высокомерных и спесивых испанцев?

Нет! Она поступила правильно, даже если разлука далась ей еще тяжелее, чем раньше, но она была не напрасна. Она должна отрезвить принца, вернуть его к исполнению своего долга и примирить с законным королем! Тогда и Франсуа последует за своим кумиром.

Если Изабель полагала, что авантюра де Конде пройдет незамеченной, то она глубоко ошибалась. Бастий поставил ее об этом в известность на следующий же день, и впервые с тех пор, как стал телохранителем герцогини, говорил с ней прямо и без обычной любезности.

– Если господин принц понадеялся, что его приезда никто не заметит, то он ошибся. В наших краях только и толкуют, что о его визите. Трудно не заметить отряд в пять сотен человек, что мчится галопом под покровом ночи. И еще труднее поверить, что пятьсот солдат приехали в гости. Для чего господину принцу понадобилось брать с собой такой эскорт?

Смерть сына – такая жестокая, такая неожиданная – раздавила Изабель. Целыми днями она не выходила из спальни, сидела в полутьме, смотрела на языки пламени в камине и не видела их. Она почти ничего не ела, почти не спала и слабела с каждым днем все больше. Мать и госпожа де Бриенн, которая не покидала Изабель, смотрели на нее с отчаянием. Единственный, кого принимала Изабель, был курьер из Брюсселя. Письма были единственной ниточкой, которая привязывала ее к жизни.

Из Брюсселя приходили письма не только от принца де Конде. Госпожа де Лонгвиль выразила ей свои соболезнования, а главное, попросила прощения.

Просить прощения было настолько не в привычках божественной Анны-Женевьевы, что Изабель трижды перечитала письмо, чтобы увериться, что она не грезит. Но нет! В письме черным по белому было написано, что прежде всего Анна-Женевьева желает примириться с Богом. И путь к этому примирению, как она справедливо полагает, немыслим без примирения с той, чьей гибели она желала с такой страстью, что готова была послать ее на эшафот!

Даже если эти строки были уступкой обожаемому брату и написаны из желания угодить ему, для Изабель они были необыкновенно важны. Она заплакала, испытав неимоверное облегчение. Больше ей не придется воевать и обороняться. Враг сложил оружие. Ей почудилось даже, что бывшая соперница указывает ей дорогу, которой должна последовать и она. Может быть, самое лучшее решение это сложить оружие к подножию алтаря?

Фронда окончена, а вместе с ней и война герцогинь. Не пора ли отвернуться от земных дел и начать торить путь к небесам?..

Нравилось это придворным или не нравилось, но они были вынуждены провести конец года в Венсене, и причина для этого была более чем серьезной: Мазарини, слабевший день ото дня, решил, что умрет в этом замке. Король следил за кардиналом, словно за молоком на огне, и последовал за ним в Венсен, а за королем все придворные. Принц де Конде обосновался в Сен-Море, не желая потерять ни единого мгновения агонии своего заклятого врага и… желая быть рядом с королем, который едва скрывал свое нетерпение. Королевская власть – уже всерьез! уже подлинная! – была на расстоянии протянутой руки!

Из почтения к матери, которая не могла скрыть своей печали, Людовик старался не показать снедающего его нетерпения и занимался подготовкой французско-английской свадьбы, решение о которой было окончательно принято на Рождество.

Королева Генриетта-Мария с дочерью уехали в Лондон и должны были вернуться во Францию весной.

Изабель не покидала своего парижского особняка, проводила время с госпожой де Бриенн и ждала возвращения Бастия. Принц де Конде с каждым днем ценил его все больше и давал ему самые сложные и деликатные поручения. Сначала он отправил его в Рим, а затем брал с собой в путешествия на восток Франции, которых было несколько. Вернувшись из последнего, принц навестил Изабель. Лицо его излучало удовлетворение.

– Вот славно слаженное дельце! У меня в кармане разрешение папы и согласие нашей печальницы-монахини. Не буду скрывать, ее согласие я получил без труда. Бедняжка до смерти тоскует в монастыре, куда кинулась, уж не знаю, по какой глупости. Она была несказанно рада возможности снова оказаться при дворе, да еще с титулом принцессы! Так что она готова передать все свои права, титулы и имущество сестре.

Посоветовав Мадам вернуться в Париж, Изабель лила воду и на свою мельницу. В Фонтенбло было мало места, все теснились, натыкаясь друг на друга, и теперь Изабель вновь наслаждалась удобствами своего уютного и просторного особняка на улице Сент-Оноре, неподалеку от королевского дворца. Она вернула – а не продала! – своей сестре, маркизе де Валансэ, особняк, который купила у нее несколько лет тому назад, и приобрела для себя другой, более удобный.

Сестра ее жила мирной семейной жизнью и растила уже пятерых детей. Одна из девочек была крестницей Изабель. Состояние родителей по-прежнему было весьма значительным, но постоянные улучшения замка успели поглотить немалую его часть. Изабель, предвидя всяческие хлопоты по части устройства племянников и племянниц, сочла, что семье нужно иметь в Париже надежное и достойное пристанище, и не только благородно вернула сестре особняк, но и содержала двух слуг, мужа и жену, которые следили за тем, чтобы дом всегда был готов принять своих хозяев.

Передышка, выпавшая на долю Мадам, переселившейся в свой дворец, оказалась недолгой. Беременность жены и скверная погода, которая будто нарочно испортилась после отъезда Орлеанов, поторопили короля, и весь двор снялся с места. Но пути в Париж были выбраны разные. Жену король усадил на оборудованную со всеми удобствами роскошную баржу, которая должна была, спокойно и не торопясь, доставить ее в столицу по реке, а сам вскочил в седло и, сопровождаемый свитскими дворянами, через несколько часов прискакал в Париж. Приведя себя после скачки в порядок у себя во дворце Пале-Рояль, король поспешил в Тюильри узнать новости о Мадам.

– Как? Уже? – воскликнул Месье, у которого такая поспешность вновь разбудила подозрения. Теперь он и у себя дома будет спать вполглаза. – Свою жену он надумал утопить, а сам прискакал за моей?! Какой муж стерпит такое? – жалобно простонал он.

– Монсеньор преувеличивает, – спокойным тоном возразил своему господину маркиз д’Эффья, который вместе с де Гишем и юным шевалье де Лорреном составляли троицу сердечных друзей принца. – Королева ничем не рискует. Сена никогда не пугала бурями и волнами, а уж лошади, что тянут баржу, тем более, они наверняка мирного нрава.

– Если вы знали, мама, из-за каких неприятностей пустились в путь, почему приехали одна? Разве сестра или зять не могли сопровождать вас?

Госпожа де Бутвиль подняла голову от чашки с травяным отваром, который пила не только без удовольствия, но чуть ли не с отвращением, и посмотрела на дочь.

– Хотела бы я знать, что ваш любимый Бурдело рекомендовал вам для этого напитка? Судя по горечи, думаю, что полынь. И скажу откровенно, что предпочла бы молоко. А еще лучше горячее вино с корицей!

– Вам принесут и то и другое, но чуть позже. Если хотите, можете пить вино и запивать молоком. Но насколько я вас знаю, вы не из тех, кто мечтает как можно дольше лежать в постели, а значит, нужно три раза в день пить отвар. Через десять минут вас наградят ложкой меда!

– Почему бы не положить этот мед в мою чашку с адским дегтем? Мне кажется, так было бы гораздо лучше.

Если не считать малоприятных ночей, число которых Изабель постаралась свести к минимуму, она проживала самое радостное время в своей жизни, лестное для ее гордости и тщеславия. Ей улыбались все – король, обе королевы и, конечно же, Мадам, очень довольная счастьем подруги. Папское бреве, одобренное императором, об отмене первого брака Кристиана было зачитано при дворе вслух. Супруг не жалел для нее драгоценностей, и всюду, где бы Изабель ни появлялась, она была самая красивая, самая нарядная и в самых роскошных украшениях. Это было чудесно! Это возбуждало, волновало. Это длилось… целых две недели!

Почему две недели?

Да потому что члены дома Мекленбург-Густров во главе с Густавом-Адольфом уперлись, как упрямые ослы, объявили себя поборниками интересов оставленной жены Кристины и дошли до того, что посмели упрекнуть короля Франции в том, что он дал согласие на невозможный ни с какой стороны брак. Вместе с тем они выразили надежду, что король объявит заключенный брак «несостоявшимся и отменит его, так как он наносит ущерб той самодержавной власти, которой королева Кристина обладает в своей стране»…

Требование вызвало немалое замешательство короля Людовика и министра Гуго де Льона. Замешательство, неожиданное для короля, который от макушки до пят был проникнут ощущением собственного величия. Ответ готовился чуть ли не месяц и был откровенно натянутым. Суть его сводилась к тому, что единственная забота короля это вернуть мир и покой в дом Мекленбургов. Затем, нимало не смущаясь, король сообщал, что «не был предупрежден о вышеозначенном браке и узнал о нем только из общей молвы». В заключение он обещал отправить «особого посланника» сьера Хейса, чтобы обсудить с принцами, каким образом «привести дело к доброму концу и ко благу и удовольствию и той, и другой стороны». Не сон ли это?

Однако Изабель, узнав о разразившемся скандале, времени терять не стала. В то время как ее супруг предавался печали, не зная, что еще ему предпринять, она засучила рукава и ринулась в чернильную битву. Взяв перо и окунув его в чернильницу, она не замедлила изложить свою точку зрения на происходящее, адресовав письмо супругу: