Убранство «Шехерезады», идею которого оформителю явно подсказали сказки «Тысячи и одной ночи», было великолепным и создавало соответствующее настроение. Икру здесь подавали только высшего сорта; изящные и стремительные, словно танцовщики, официанты легко несли на вытянутых руках блюда с сочными шашлыками; а цыганская музыка пьянила не хуже водки и шампанского. И все же Альдо Морозини скучал...

Такое крайне редко случалось со знатным венецианцем, ставшим антикваром, более того. – выдающимся антикваром, одним из нескольких европейских экспертов по историческим драгоценностям. Но ведь в жизни каждого выпадают дни, когда все идет не так, как хотелось бы, когда люди и вещи, словно сговорившись, превращают приятную жизнь в унылую равнину, на которой не растет ни единого дерева, и потому не за что зацепиться глазу.

Такое с Альдо Морозини случалось крайне редко, однако именно это произошло с ним в дождливый и скучный мартовский день. Князь-антиквар приехал в Париж ради покупки гарнитура из сапфиров и бриллиантов, принадлежавшего одному американцу: тот уверял, будто получил его от некоей особы – само собой, вконец разорившейся! – числящей среди своих предков Людовика XV и небезызвестную девицу из Оленьего Парка. И почти сразу же один за другим посыпались неприятные сюрпризы. Во-первых, чертов янки собрал всех ювелиров, каких только мог найти в Париже, и в номере Морозини в «Ритце» было не протолкнуться. Во-вторых, весь «гарнитур» свелся к одному-единственному колье. В-третьих, два камня оказались с дефектами, так что вряд ли колье действительно имело хоть какое-то отношение к щедротам короля: Людовик Возлюбленный прославился как человек со вкусом и не мог подарить любовнице сомнительную драгоценность. Едва с экспертизой было покончено, Морозини выбежал из отеля, донельзя взбешенный тем, что приехал в столицу Франции из-за предмета, который того не стоил, вместо того чтобы отправиться во Флоренцию на весьма интересные торги у Строцци. Конечно, там его заменит друг и компаньон Ги Бюто, но мысль об этом служила довольно слабым утешением.

В довершение всего, те места, где Альдо обычно бросал якорь в Париже, на этот раз оказались для него недоступными. Его лучший друг Адальбер Видаль-Пеликорн, археолог и ученый, чьи ловкие пальцы оказали такую бесценную помощь во время охоты за камнями, пропавшими с пекторали Великого Первосвященника, а потом – за священными изумрудами пророка Илии, только что отбыл в Египет.

– Уехал в Асуан, чтобы встретиться с коллегой, который пригласил его по поводу... по поводу одной недавней находки, – объяснил Теобальд, верный слуга и повар Адальбера, в отсутствие последнего исполнявший обязанности сторожевого пса.

Отставной полковник, конечно, был уже не первой молодости, но машину тем не менее вел решительно, быстро и с великолепным пренебрежением к опасности. Бросившись в погоню, он поминутно совершал настоящие подвиги: в числе прочих – выделывал головокружительные виражи и так накренял при этом машину, что колеса с другой стороны отрывались от асфальта. Бешеная гонка оказалась не напрасной: не прошло и десяти минут, как такси уже двигалось вдоль Сены поблизости от Сент-Уана на некотором расстоянии от преследуемого, не теряя его из виду, но и не попадаясь ему на глаза.

Внезапно водитель затормозил столь резко, что Морозини, которого демонстрация скоростной езды в большой восторг, прямо скажем, не приводила, скатился с сиденья на пол и, упав на колени, едва не ткнулся носом в стекло, отделявшее его от шофера.

– Что это вы вдруг остановились? – разозлился он.

– Здесь находятся мастерские завода Ситроена, заброшенные из-за наводнения. Туда-то они и пошли, – уверенно заявил Карлов.

– Вы что – видите в темноте, как кошка? – восхитился Морозини, который и сам на зрение пожаловаться не мог.

Оказалось, что снадобье Франка, при условии, что им не злоупотребляют, действует совсем неплохо. Альдо оно помогло, по крайней мере, в одном: ему пришла в голову удачная мысль – вернуть жемчужину ее законному владельцу, попросив того, если он ее продаст, сделать что-нибудь для малыша Лебре. А там будет видно, может быть, ему и самому придется постараться, хотя вряд ли, поскольку Феликс Юсупов слыл очень щедрым и великодушным человеком. Словом, как бы там ни было, Маша останется довольна, а он избавится от хлопот.

Оставалось только добраться до Юсупова. Морозини никогда с ним не встречался и не знал его адреса. Франк сказал только, что тот живет где-то вблизи Булонского леса, но не уточнил, где именно. Не в правилах «Ритца» называть адреса клиентов, даже если это и не составляет государственной тайны. И все же бармен прибавил к этим скудным сведениям, что русский князь – владелец небольшого ресторана на улице Мон-Табор, то есть совсем недалеко от отеля, и что ресторан назывался «Русский домик». По словам все того же Франка, там хорошо обслуживают и вкусно кормят... Кроме всего прочего, хозяину случается туда заглядывать... Так что Альдо решил для начала пообедать в «Русском домике».

Примерно в половине первого он вышел из отеля и пешком направился к улице Кастильоне. Он спустился до пересечения с улицей Мон-Табор и, свернув за угол, угодил в середину собравшейся на тротуаре толпы. Прохожие с видом знатоков любовались тем, как два человека приблизительно одного роста и комплекции энергично выясняли отношения, а попросту говоря, тузили друг друга, причем один из них отчаянно вопил, то взывая о помощи, то призывая полицию. Движение, и без того на этой тихой улочке не слишком оживленное, окончательно прекратилось из-за маленького ярко-красного «Амилькара» с черными кожаными подушками, вставшего поперек мостовой. Должно быть, водитель выскочил из него и, не теряя времени, набросился на свою жертву...

Едва увидев знакомую машину, Альдо рванулся вперед, если не в бой, то, по крайней мере, напролом через небольшую толпу. Он безжалостно расталкивал зевак, пробираясь в первый ряд. Добившись своей цели, он смог наконец увидеть во всей красе искусство того из противников, на чьей стороне к этому времени оказался перевес и который изо всех сил трудился над физиономией врага: удары сыпались с регулярностью метронома, и беднягу уже не держали ноги. И вот победитель добил его великолепным апперкотом в челюсть, отправив в нокдаун – то есть под аплодисменты зрителей отбросил в дверной проем, где тот окончательно и рухнул...

– Надеюсь, это послужит тебе уроком, бесстыжий обманщик! – выкрикнул Адальбер Видаль-Пеликорн. (Это был, конечно же, он!) – А если в ближайшие двадцать четыре часа не вернешь обратно то, что у меня украл, ты у меня еще получишь!

Прекрасная черкешенка, – и впрямь прекрасная! – жила на тихой улочке поблизости от Трокадеро

[2]

, в маленькой квартирке на четвертом этаже османовского дома, где стекла в лифтах были украшены гравировкой, а на лестнице лежал темно-красный ковер, прижатый к ступенькам блестящими медными прутьями. Дверь Альдо открыло странное существо женского пола, которое вполне могло бы родиться от брака Бекасины с Чингисханом. Совершенно круглое лицо обрамлял черный шелковый платок, сколотый под подбородком золотой булавкой. Кругленький носик соседствовал на этом лице с жестокими монгольскими глазами, черными, словно яблочные семечки. Что касается рта, то, пока женщина не заговорила, казалось, будто его нет совсем: всего-навсего узкая щель в пышке не так уж часто открывавшаяся.

– Я – князь Морозини, – объявил Альдо.

– Госпожа графиня ждет князя... Существо проводило Альдо в гостиную, поразившую его банальностью своего убранства: стулья и кресла, обитые ярко-желтым шелком, вокруг дивана в том же стиле Людовика ХV из большого магазина бархатные шторы в тон обивке, подделка под персидский ковер, люстра с хрустальными подвесками и такие же подвески на подсвечниках по обе стороны камина, на котором гордо высились часы в корпусе из белого мрамора. На стенах – два скучных пейзажа, зато на одноногом столике в хрустальной вазе – великолепные темно-красные розы на длинных стеблях.

Только эти розы и оживляли комнату, где ничто, кроме них не указывало на присутствие в доме молодой и красивой женщины. Впрочем, в гостиной любого дорогого отеля можно было увидеть такие же. Альдо подумал, что красавица Таня, скорее всего, сняла эту квартиру вместе с обстановкой. Но стоило графине появиться на пороге, и все вокруг словно озарилось светом ее волшебной красоты.

Как и накануне, она была в черном, – позже Альдо узнает, что других цветов в одежде она не признавала, – и пусть для любой другой жгучей брюнетки это было бы совершенно неприемлемо, Тане все оказывалось к лицу: ее сияющие голубые глаза и кожа оттенка камелии словно излучали собственный свет. Крепдешиновое платье графини, скорее всего, было от Жана Пату. Благодаря Лизе, хотя сама она одевалась по преимуществу у Жанны Ланвен, Альдо научился распознавать стиль едва ли не всех парижских кутюрье. Но, разумеется, особенно его заинтересовала брошь из светлых сапфиров и бриллиантов, придерживающая у плеча складки платья. Он просто не отводил от украшения взгляда.

Как и всегда во время крупных аукционов, большой зал особняка Друо был переполнен. Прессе понадобилось всего несколько дней на то, чтобы завладеть информацией о «Регентше» и под грохот сенсационных заголовков состряпать для нее историю, – вернее, несколько историй, не имевших почти ничего общего С действительностью. Контора мэтра Лэр-Дюбрея ограничилась упоминанием о покупке ее Наполеоном для Марии-Луизы, о ее пребывании у императрицы Евгении и о том, что во время распродажи королевских драгоценностей она была куплена ювелиром, который впоследствии перепродал ее кому-то из членов семьи российского императора. И больше никаких подробностей. Как и хотел князь Юсупов, его имя не упоминалось... почти до самого дня торгов, но накануне журналист из газеты «Утро», Мартин Уолкер, добыв сведения одному богу ведомо где, раскатал на четыре колонки заголовок «Кровавая жемчужина» с подзаголовком «Распутин пришел за ней к Юсупову, но встретил там смерть». Под этим была напечатана статья, впрочем, неплохо написанная, в которой Морозини с недоверчивым изумлением прочел все то, о чем рассказал ему князь Феликс, хотя рассказ, как всегда в газетах, был сильно приукрашен. Среди прочего сообщалось и такое: Феликс с Распутиным условились о том, что княгиня Ирина, с которой «старцу» не терпелось сблизиться! – сама преподнесет ему жемчужину, повесив ее себе на грудь и предоставив ему право снять ее оттуда...

– О господи! – воскликнул Морозини, смяв газету и отбросив ее подальше. – Где этот чертов сукин сын такое отыскал?

– Ты же сам говоришь – чертов сукин сын, так что одному черту это и известно! – вздохнул Видаль-Пеликорн, подбирая газету с пола. – Но такого рода фокусы удаются лучше всего, когда к ним примешана доля истины...

– Как бы там ни было, но, если мне попадется под руку этот Мартин Уолкер, я заставлю его назвать свои источники!

И Альдо отправился на аукцион в самом воинственном настроении. Рядом вышагивал Адальбер, ни за что на свете не хотевший упустить многообещающее зрелище.

Кабинет комиссара Ланглуа на набережной Орфевр нисколько не походил на своего хозяина, несмотря на то, что рабочий стол украшал букетик пармских фиалок в трогательной вазочке из голубого опалового стекла. Все остальное – зеленые папки, темная мебель и потертая «чертова кожа» обивки, – совершенно не вязалось с элегантностью обитателя кабинета. Даже довольно красивый красно-синий персидский ковер, расстеленный под столом, не намного улучшал общее впечатление, так как прикрывал паркет, который натирали уж точно никак не чаще, чем раз в году. Впрочем, помимо запаха пыли, в кабинете можно было различить тонкий аромат английского табака, а это было уже лучше.

– Наверное, ваш кабинет выглядит совсем не так, как наши здесь, в Префектуре, – произнес Ланглуа, который стоял, прислонившись к картотеке, и, покуривая коротенькую трубку, наблюдал за посетителем. – Что поделаешь, республика небогата. Прибавлю, что ковер мой собственный.

Сегодня утром комиссар был одет в темно-синий саржевый костюм со скромным гранатовым галстуком. И впервые Морозини заметил у него на лацкане маленькую розетку ордена Почетного легиона.

– Цветы, думаю, тоже вы принесли? Им редко случается расцветать в полицейском участке...

– Тем не менее в этом кабинете они стояли всегда, и я всего лишь продолжаю традицию моего предшественника, который был и моим наставником: комиссар Ланжевен, чей портрет вы видите перед собой. Великий сыщик, сейчас он уже на пенсии.

– Мне очень жаль, что приходится вас беспокоить в момент, который вы, вероятно, сочтете неподходящим, – произнес полицейский с тонкой улыбкой, финал которой был обращен к Морозини. – Вы, кажется, собрались уходить? – Нет, я не ухожу, наоборот, только что пришел. Был приглашен к магарадже Альвара на обед, который затянулся несколько дольше, чем я предполагал.

– Что же до меня, я и вовсе с места не двигался, – подал голос Адальбер, домашняя одежда которого уж точно никак не подходила для светской жизни. – Но садитесь же, господин комиссар, и расскажите, что вас к нам привело. Выпьете что-нибудь?

На этот раз Ланглуа откровенно рассмеялся.

– В высшей степени уместный вопрос, господин Видаль-Пеликорн! Вы хотите знать, на службе я или нет? Что ж, я с удовольствием чего-нибудь выпью: денек выдался тот еще!

Получив стакан коньяка с водой, Ланглуа со вздохом облегчения уселся в одно из уютных старых кожаных кресел археолога.

– Поверить невозможно! Самая нелепая, дурацкая, бессмысленная история, самая невероятная, бессвязная, бредовая, самая... самая... Дайте мне стакан воды, План-Крепен!

Истощив запасы воздуха и набор прилагательных, лишь в слабой степени способных отразить овладевший ею гнев, маркиза де Соммьер перестала метаться по своему зимнему саду, размахивая смятой газетой, и рухнула в кресло, к которому ее вот уже несколько минут как пытались осторожно подвести. Сев, она вроде бы немного успокоилась, особенно после того, как выпила стакан воды, принесенный Мари-Анжелиной дю План-Крепен, ее компаньонкой, отдаленной родственницей и неизменной рабыней. И, немного отдышавшись, продолжала:

– Альдо! Моего Альдо! Князя Морозини, потомка одной из десяти семей, основавших Венецию, где правили два дожа из его рода! Наконец, моего племянника – вернее, внучатого племянника! – подозревают в том, что он изнасиловал и зарезал любовницу, а потом сбежал, как какой-нибудь кот, укокошивший свою курочку? До чего мы докатились!

Последние слова потонули в перепуганном квохтании Мари-Анжелины:

– О!.. Да где же это мы набрались подобных слов? – воскликнула она, по обыкновению, употребляя первое лицо множественного числа, как делала всегда, обращаясь к старой даме.

Появление Мари-Анжелины на бульваре Рошешуар было обставлено со вкусом... Нельзя было допустить, чтобы у хозяйки возникли хоть малейшие сомнения насчет почти официального характера этого визита, а главное – чтобы не было ни малейших подозрений в наличии своего рода заговора. И потому она отправилась к дочери Распутина в черном авто маркизы – старом, но таком ухоженном, что от него за километр веяло хорошим домом, – с Люсьеном в серо-стальной шоферской ливрее. Сама Мари-Анжелина оделась в скромный, но хорошо сшитый костюм, а шляпка с вуалеткой в достаточной степени скрывала ее лицо, чтобы у нее создалось приятное чувство защищенности от любопытных взглядов. Впрочем, она приподняла вуалетку, когда Люсьен, с фуражкой в руке, открыл перед ней дверцу, и ее большая нога в великолепно начищенной туфле на низком каблуке ступила на тротуар, где между лавчонками и тележками уличных зеленщиков кипела неугомонная жизнь.

Старая дева на мгновение остановилась, чтобы с достоинством обозреть вполне пристойное с виду здание с консьержкой, проводившей большую часть времени за болтовней с соседями и разглядыванием прохожих. Машина Мари-Анжелины произвела на нее сильное впечатление, и потому она самым торжественным тоном объявила посетительнице, что «мадам Соловьева живет на третьем этаже налево, но у нее уже есть посетитель».

– Может, вам лучше подождать, чтоб она ушла? – предупредила консьержка. – Это, знаете ли, не ваш стиль.

– А что у нее за стиль?

– Цыганка! И к тому же опасная. Я не хотела ее впускать, потому что у нас здесь, знаете ли, приличный дом, так она мне ткнула прямо в глаза двумя пальцами и незнамо что забормотала, так я ее и пропустила. И она, знаете ли, всю лестницу собой заняла, вот как.

Оказавшись в своем номере, окна которого выходили в сад Тюильри, путешественница открыла одно из них, чтобы подышать свежим, пронизанным солнцем воздухом, потом разобрала чемодан, разложила вещи, оставив на поверхности лишь смену белья, позвонила, чтобы заказать завтрак, потом наполнила ванну и заперлась в ванной комнате.

Когда она оттуда вышла, завернутая в махровый халат, внимание молодой женщины привлекло ее же собственное отражение в старинном зеркале над консолью, и некоторое время она себя разглядывала, на что не решилась, пока приводила себя в порядок. Похоже, она с трудом себя узнавала. Так бледна, что глаза походят на два глубоких провала. И кажется еще бледнее из-за темных волос, которые только что выпустила на свободу из-под резиновой шапочки. И потом, эта горькая складка в углу рта... Но время явно не подходящее для того, чтобы жалеть себя самое!..

Женщина резко отвернулась от неприятной картины и села за стол, который успели накрыть, пока она была в ванной. Ей не очень-то хотелось есть, но она знала, что силы ей вскоре понадобятся. И потом, кофе был хорошим и горячим, так что от одного этого ей стало легче.

Подкрепившись, она снова оделась, гладко причесалась, скрутив волосы в узел на затылке, надела шляпку, пальто и большие очки, в которых чувствовала себя защищенной, словно под маской, взяла сумку, толстый кожаный портфель, вышла из номера и из гостиницы...

Но ушла она недалеко: всего-навсего до почты на той же улице Кастильоне, откуда позвонила по указанному номеру. Данные ей инструкции предусматривали, что она ни в коем случае не должна звонить из отеля. Она не знала, куда звонит, предписано было просто спросить Луиса. Он почти сразу же взял трубку.