Мэрил Глассман провела основательные, великолепные исследования средневековой Франции, без чего мне не удалось бы создать соответствующие реалиям и одновременно живые характеры персонажей четырнадцатого века. Чудесные люди из «Делакорт-пресс», в особенности мой драгоценный редактор Джеки Кантор, помогли реализации этого очень трудоемкого проекта, однако сам факт его осуществления был бы невозможен без Дженифер Робинсон, Питера Миллера и Делин Кормени из «PMA Literary» и «Film Management». Друзья и семья своей поддержкой внесли неоценимый вклад и подарили мне огромную радость. Я благодарна всем, кто так или иначе помогал мне на пути.

Когда Алехандро Санчесу последний раз довелось читать на том языке, каким написана лежащая перед ним рукопись? Спросонья вспомнить никак не удавалось.

«В Испании… — подумал он. — Нет, во Франции, когда я впервые оказался здесь. Ах да, — вспомнил он, — это было в Англии. Письмо отца, которое он оставил, когда мы спасались бегством».

Он силился мысленно вернуться в то время, сорвать завесу лет, поскольку под горькой мудростью зрелости скрывалась свежая пылкость мальчика, каким он был в пору, когда под испытующими взглядами родных изучал эти буквы при свете свечи. Он получал удовольствие от этого занятия, хотя сверстники его роптали.

«Что толку заучивать все это? — говорили они. — Скоро нас все равно заставят говорить по-испански».

«Если не убьют прежде», — думал он тогда.

Джейни Кроув подрезала кустарник на заднем дворе под неподражаемое пение Марии Каллас, когда в кармане у нее завибрировал мобильник. Она ожидала звонка, но полная погруженность в музыку заставила ее слегка подпрыгнуть, и, резко сдирая наушники, она зацепилась ими за прядь волос. Пока она выпутывала их, в незащищенные уши хлынул птичий гомон слишком теплого для весны дня. Она подняла взгляд на верхушки деревьев и крикнула:

— Замолчите!

На мгновение воцарилась тишина, а потом щебет зазвучал снова.

Однако эти птицы, которые ежедневно роняли на ее драгоценные цветы свой мерзкий помет, обладали одним замечательным свойством: они поедали огромных москитов, переносчиков самых разных заболеваний, которые мигрировали с севера в эту область Западного Массачусетса. Поскольку еды здесь было в изобилии и атмосфера стала заметно чище, птицы воспринимались как признак возвращения к нормальной жизни по сравнению с тем ужасом, который царил в этих местах всего несколько лет назад.

Она с сожалением сняла наушники. К несчастью, в обозримом будущем ожидать возвращения Марии Каллас не приходилось, как бы тщательно ни очищалась атмосфера и сколько бы москитов ни поедалось птицами.

В другие времена наверняка под рукой нашелся бы более подходящий материал, однако сейчас Кэт пришлось пойти на жертву, чтобы сделать то, что требовалось. Она с болью смотрела, как Алехандро разорвал одну из двух оставшихся у нее сорочек на длинные полосы, чтобы надежно закрепить раненого на столе.

— Мы купим тебе новую, — заверил он ее.

— И ты, конечно, уверен, что солдаты не тронули портних и те продолжают трудиться над женскими нарядами, — с горечью ответила она. — Раздобыть новую будет не так-то просто, père.

— Знаю, — с извиняющейся улыбкой сказал он. — Будь у меня лишняя рубашка, я использовал бы ее.

— А почему не одежду с мертвеца?

Рядом с постелью Абрахама Прайвеса в Мемориальном госпитале Джеймсона сидела женщина, в которой любой безошибочно узнал бы мать мальчика, если не из-за их явного внешнего сходства, то по удрученному выражению ее лица. Джейни вскинула руку, собираясь постучать в приоткрытую дверь, но потом передумала. Миссис Прайвес сжимала руку сына и что-то негромко говорила ему; не стоило им мешать.

«Скорее всего, он все слышит», — с грустью подумала Джейни, хотя не была уверена, появится ли у нее возможность проверить слух мальчика.

А мать тем временем будет ждать — малейшего признака того, что сын слышит ее, и, более того, возвращения того мальчика, которого она знала. Она не одинока в этих чувствах; в мире всегда есть матери и отцы, ждущие возвращения своего ребенка, что бы под этим ни подразумевалось.

Несколько лет назад Джейни стояла у этой самой больницы, перед поспешно возведенной оградой — леденящей душу данью военному положению, с которым до Вспышки не сталкивались ни она, ни кто-либо из тех, кто тогда стоял рядом. На протяжении всей жизни Джейни не происходило ни войн, ни гражданских волнений, однако сама эта ограда воспринималась как чужеземный захватчик. Ненавистный барьер продолжал делать свое грязное дело и после того, как был убран, и его вид навсегда отпечатался в памяти Джейни. Она и сотни других людей умоляли пропустить их за него, но их не подпускали копы с ружьями наготове, выглядевшие такими же испуганными, как толпа, которую им вменялось в обязанность сдерживать. У многих из этих противостоящих друг другу людей в больнице лежали родственники, или друзья, или просто знакомые, которые внезапно стали жертвами смертоносной бактерии. Чума изменила все, всех, везде, и хотя сейчас условия стали гораздо легче и жизнь почти вошла в нормальную колею, она больше никогда не будет такой, как прежде.

Джейни стояла у входа в палату Прайвеса и ждала, рассеянно потирая ладонь и погрузившись в воспоминания о тех мрачных временах. Все словно снова ожило перед ней: ощущение холодных металлических звеньев заградительной цепи, металлический запах, который они оставляли на пальцах, мигалки на машинах «скорой помощи», караваном медленно тянущихся по девятому шоссе в сторону временного крематория, который так до сих пор и не демонтировали. В сырые дни Джейни иногда казалось, что она чувствует запах сажи — тела сжигали, чтобы зараза, сгубившая людей, не распространялась дальше. Однако она распространялась, а кое-где не угасла и до сих пор. Наверное, ее никогда не удастся искоренить полностью, можно лишь все время подавлять.