Поезд мчался во мраке ноябрьской ночи. Римский экспресс, пересекая Италию, по обыкновению, опаздывал на два часа. Пассажир взглянул на часы и вздохнул: раньше девяти вечера до Парижа не добраться…

Стараясь устроиться поудобнее, он оттянул пальцем целлулоидный воротничок, давивший шею. Отец Андрей не привык к традиционному облачению священнослужителя, так он одевался, только когда покидал аббатство, а случалось это редко. Эти итальянские вагоны, должно быть, еще помнят эпоху Муссолини! Сиденья, обтянутые искусственной кожей, жестки, как кресла в монастырской приемной, окно можно опустить только до половины, кондиционера нет…

Ладно, в конце концов, уже осталось не больше часа пути. Промелькнули огни станции Ламот-Веврон. На длинном прямом прогоне до Солони экспресс развивал максимальную скорость.

Заметив, что монах беспокойно вертится, пассажир, сидевший напротив, поднял от газеты темные глаза и слегка улыбнулся, но его бледное лицо тут же снова стало замкнутым.

«Вроде бы улыбается, — подумал отец Андрей, — а глаза холодны, как галька на берегу Луары».

Преподобный Алессандро Кальфо был доволен. Прежде чем покинуть большую продолговатую залу в доме близ Ватиканского дворца, Одиннадцать предоставили ему полную свободу действий: нельзя было допустить ни малейшего риска. Вот уже четыре века они стерегут бесценное сокровище Римской апостольской католической церкви. Любой, кто приблизится к нему, должен быть устранен.

Кальфо поостерегся сказать кардиналу всю правду. Долго ли тот сможет хранить молчание? Если тайна будет предана огласке, это станет концом католической церкви, да и всего христианства. И ужасным ударом для Запада, который и без того сильно ослаб в противостоянии с исламом. Ответственность, что лежала на плечах двенадцати человек, огромна: Союз Святого Пия V создан с единственной целью — сохранить тайну, а он, Кальфо, был его ректором.

Итак, в беседе с кардиналом он ограничился заверениями, что известно лишь об отдельных разрозненных знаках, понять и интерпретировать которые способны лишь немногие. Но о главном он умолчал: кто угодно, окажись он достаточно упорным или догадливым, собрав воедино и сопоставив знаки, получит возможность докопаться до истины. Вот почему так важно, чтобы эти знаки оставались разрозненными.

Кальфо встал, обошел стол и остановился перед распятием:

— Учитель! Твои двенадцать апостолов охраняют Тебя!

Поезд, похожий на огненную змею, мчался по равнине Солони. Отец Андрей все еще продолжал упираться, сопротивляясь тем, кто толкал его в бездну, но вдруг обмяк.

«Боже, с юных лет я искал Тебя, и вот жизнь моя подошла к концу».

Поднатужившись, убийца толкнул еще раз, и отец Андрей исчез в пустоте за окном. Второй пассажир неподвижно стоял у дверей купе.

Тело жертвы, перевернувшись в воздухе, рухнуло и распласталось на щебне.

Римский экспресс упорно стремился наверстать время — минуты не прошло, а он уже скрылся, только на обочине железнодорожного полотна осталось лежать тело монаха, как сломанная кукла. Куртка отлетела далеко в сторону. Странное дело, левая рука отца Андрея, зажатая во время борьбы оконной рамой, осталась согнутой, а кулак, по-прежнему сжимающий клочок бумаги, словно тянулся к немому черному небу, по которому катились на восток тяжелые тучи.

Евангелия от Марка и Иоанна

Досадливо скривившись, он подвинул повыше съехавшую подушку: сам пожелал придать этой трапезе некоторую торжественность. Только богачи могли завести привычку есть как римляне, полулежа на диване, а бедные евреи едят где придется, сидя прямо на земле. Влиятельный хозяин дома позаботился обо всем как нельзя лучше, но Двенадцать, возлежа в этой зале вокруг столов, поставленных покоем, чувствовали себя немного неловко.

В этот вечер четверга 6 апреля 30 года сын Иосифа, которого вся Палестина знала как Иисуса из Назарета, готовился принять свою последнюю трапезу в окружении двенадцати апостолов.

Оттеснив других учеников, они образовали вокруг него что-то вроде доверенной охраны — группы избранных, куда вошли только они — Двенадцать — число в высшей степени символическое; напоминающее о двенадцати коленах Израиля; Когда они возьмут штурмом храм, главный, единственный, а этот час близок, — народ поймет. Тогда они, Двенадцать, будут править Израилем во имя Господа, давшего Иакову двенадцать сыновей. На сей счет между ними было полное согласие. Вот только одесную от Иисуса, когда он воцарится, будет лишь одно место, и они уже теперь яростно соперничали, торопясь узнать, кто станет первым среди них, Двенадцати.

Уже скоро. После бунта, который они разожгут, пользуясь пасхальной суматохой. Через два дня.

Колокольчик зазвонил — уже во второй раз. В этот ранний смутный час во всем селенье освещено было только аббатство Сен-Мартен. В такие зимние ночи ветер так тоскливо воет над унылыми берегами реки, что Валь-де-Луар начинает смахивать на далекую незнакомую Сибирь.

Отголоски колокольного звона еще звучали в стенах обители, когда отец Нил вошел туда, едва успев сбросить широкий балахон певчего — утренняя служба только что завершилась. Обычно монахи соблюдают полную тишину до «терции», девятичасовой утренней молитвы, и колокольчик на воротах никогда не звонит раньше восьми.

Прозвучал третий звонок — настойчивый, требовательный.

«Брат привратник не отзовется, таково предписание. Тем хуже, придется идти мне».

С тех пор как обнаружились ранее скрытые обстоятельства смерти Иисуса, недомогания отца Нила участились. Он не любил отлучек отца Андрея, как ни редки они были: библиотекарь стал его единственным, не считая Господа, доверенным собеседником. Монахи хоть и живут общиной, но особых отношений между собой не поддерживают, а отцу Нилу было необходимо рассказывать кому-то о своих изысканиях. И вот вместо того, чтобы вернуться в келью, где его ждали еще не законченные записки об обстоятельствах пленения Иисуса, он вошел в привратницкую и отпер тяжелые ворота, отделяющие монастырь от внешнего мира.

Пелла, Иордания, год 58

— Как твои ноги, аббу?

Возлюбленный ученик вздохнул. За прошедшие годы его волосы побелели, щеки запали. Поглядев на мужчину в полном расцвете сил, сидевшего рядом, он промолвил:

— Вот уже двадцать восемь лет прошло с тех пор, как умер Иисус, и десять — с того дня, когда я покинул Иерусалим. Моим ногам пришлось нелегко, они привели меня сюда, Иоханан, и, если то, что ты говоришь, верно, им, может быть, еще придется нести меня дальше…

Они сидели, укрывшись от солнца в тени перистиля, пол которого был выложен великолепной мозаикой, изображавшей бога Диониса. Пустыня начиналась в двух шагах отсюда, дюны подступали к перистилю.

— Объявляю это торжественное заседание открытым.

Ректор Союза Святого Пия V с удовлетворением отметил, что некоторые из братьев избегают опираться на спинки кресел: бичуя себя металлическим хлыстом, они читали длинный псалом «Помилуй меня, Боже».

В зале появилось два новых предмета обстановки: прямо перед ректором, у подножия окровавленного распятия, был установлен самый обычный стул. А на пустом столе напротив — рюмка с бесцветной жидкостью, слегка пахнущей горьким миндалем.

— Брат мой, займите место согласно процедуре.

Один из присутствующих встал, обошел вокруг стола и сел на стул. Ткань, скрывавшая его лицо, трепетала так, словно он задыхался.

— Добро пожаловать в Сан-Джироламо! Я отец Иоанн, — приветствовал его хозяин гостиницы.

Выйдя из Римского экспресса, отец Нил как будто вновь почувствовал себя беспечным студентом и без колебаний устремился к остановке автобуса, идущего к катакомбам Присциллы. Радуясь встрече с городом своей юности, он и думать забыл о недавних событиях.

Он вышел незадолго до конечной, там, где берет начало виа Салариа. Окруженное пышной зеленью, аббатство Сан-Джироламо было основано папой Пием XI, который собрал здесь бенедиктинцев со всего света, чтобы заново перевести Библию на латынь.

Отец Нил поставил свой чемодан у входа в грязно-желтую монастырскую галерею, посреди которой стояла чаша с уныло поникшим пучком бамбука. Лишь слабый запах олеандра и макарон со специями напоминал, что ты в Риме.

— Вчера Конгрегация предупредила меня о вашем прибытии. В начале месяца нас также извещали и о приезде отца Андрея, он провел здесь несколько дней…

Старик в белом стихаре взял протянутую ректором рюмку, поднес к губам и залпом проглотил бесцветную жидкость. Поморщившись, опустился на стул.

Дальше все произошло очень быстро. На глазах одиннадцати апостолов, по-прежнему стоявших соединив руки, он дернулся, захрипел и со стоном перегнулся пополам. Его лицо исказилось в страшном оскале, и он рухнул на пол. Судороги продолжались около минуты, потом он затих. Из приоткрытого рта стекала на подбородок вязкая слюна. Широко раскрытые глаза смотрели на распятие, нависшее над ним.

Апостолы медленно опустили руки и сели. Тело старца, лежавшее перед ними, было недвижимо.

Брат, сидящий с краю по правую руку от ректора, встал было, держа в руках кусок ткани.

— Подожди! Наш брат еще должен встретиться со своим преемником. Прошу вас, откройте дверь.

Перед Эмилем Катцингером стоял высокий стройный человек с широким лбом, с очками в прямоугольной оправе. Кардинал жестом предложил своему посетителю садиться. — Прошу вас, монсеньор…

Глаза Ремберта Лиланда блестели даже за стеклами очков. На продолговатом англосаксонском лице выделялись полные губы артиста. Он устремил на его преосвященство вопрошающий взгляд.

— Вы, должно быть, спрашиваете себя, почему мы вас вызвали… Но сперва скажите: ваше время полностью отдано связям с нашими братьями — евреями?

Лиланд улыбнулся, и в его чертах мелькнуло что-то по-студенчески озорное:

— По правде сказать, не совсем, ваше преосвященство. К счастью, у меня есть еще мои работы по музыковедению.

В тот же вечер, уже совсем поздно, в апартаментах замка Сан-Анжело зазвонил телефон — Алессандро Кальфо раздраженно потянулся за трубкой. Ему только что наконец-то удалось уговорить Соню — она все легче уступала его настояниям — следовать в их очередной любовной игре тому сценарию, который он придумал. И на самом интересном месте их прервали.

В такой час звонить ему мог только кардинал.

Это действительно был Катцингер, только что возвратившийся в Ватикан из Академии Святой Цецилии, расположенной поблизости. По его голосу Кальфо сразу понял: что-то неладно.

— Монсеньор, вы в курсе?

— В курсе чего, ваше преосвященство?

В это самое время Лев поднял бокал, приветствуя своих сотрапезников:

— За нашу встречу!

Он привел обоих монахов в тратторию в Трастевере — одном из обычных римских кварталов.

Посещали это место в основном итальянцы, заказывавшие гигантские порции знаменитой пасты.

— Я вам рекомендую попробовать их свежеприготовленные гребешки. Настоящее домашнее блюдо. После концерта я всегда прихожу сюда. Они закрываются очень поздно, поэтому у нас хватит времени, чтобы познакомиться поближе.

Легкое вино из Кастелли слегка кружило голову. Отец Нил с удивлением увидел, что гарсон ставит перед ним чашку кофе; всецело поглощенный рассказом Льва, он незаметно для себя проглотил и пасту, и последовавший за ней эскалоп по-милански. Между тем Лиланд с озабоченным видом мешал ложечкой свой кофе. Он решился задать Льву тот вопрос, на который натолкнул его Нил тогда, во дворе бельведера:

— Скажи-ка, Лев… Почему ты прислал мне два билета на твой концерт, да еще в записке уточнил, что это может заинтересовать моего друга? Откуда ты узнал, что он в Риме, да и просто о его существовании?

Лев удивленно поднял брови:

— Но… ты же сам мне сообщил! На следующий день после твоего приезда я получил в отеле на виа Джулиа письмо с гербами Ватикана. В конверте было несколько строк, напечатанных на машинке — если память мне не изменяет, что-то типа «монсеньор Лиланд и его друг отец Нил были бы счастливы присутствовать…» ну, и так далее. Я еще подумал, что ты поручил своей секретарше известить меня, и, по правде сказать, нашел, что это уже слишком по-деловому, но так уж, видимо, принято у вас в Ватикане.

Лиланд мягко возразил:

Лиланд играл прелюдию Баха, когда отец Нил вошел в квартиру на виа Аурелиа. Он до рассвета вспоминал рассказ Льва Барионы. Под глазами у него наметились круги, беспокойство, что грызло его, отчетливо проступало во взгляде.

— Я всю ночь глаз не сомкнул — слишком много навалилось сразу! Ладно, это не важно, пойдем в книгохранилище, займусь рукописями твоих григорианских песнопений, надеюсь, это поможет мне собраться с мыслями. Однако, Ремберт, ты понимаешь, что случилось? Письмо тринадцатого апостола находится в Ватикане!

— Мы сможем провести в хранилище только утренние часы. Мне только что звонил монсеньор Кальфо, меня вызывает кардинал, сегодня в два я должен явиться к нему в кабинет.

— Зачем?

— О… — Лиланд закрыл крышку рояля, лицо его стало смущенным. — Я, наверное, знаю, в чем дело, но предпочел бы тебе сейчас об этом не рассказывать. А это таинственное послание… Если оно и правда в Ватикане, как ты рассчитываешь добраться до него?

В тот же вечер Кальфо созвал экстренное совещание Союза Святого Пия V. Обстоятельства требовали абсолютной сплоченности Двенадцати вокруг своего распятого Учителя.

Ректор быстрым взглядом окинул апостолов. Антонио, скромно опустив глаза под надвинутым капюшоном, ждал начала заседания. Кальфо поручил ему взяться за Бречинского, указав, какая у поляка слабина, испанец почему-то не явился к нему с докладом, как было условлено. Неужели, оказав ему особое доверие, он ошибся в выборе? Прежде с ним такого не случалось, это был бы первый подобный промах… Да нет, вряд ли, прочь неприятную мысль! Он пребывал в состоянии эйфории после вчерашнего священнодействия, которое совершил с Соней, преображенной в живую икону. Румынка в конце концов уступила всем его настояниям, до конца их игры сохранив на своей точеной головке рогатый чепец монахини.

Окрыленный таким успехом, он, отпуская ее, предупредил, что в следующий раз он ей покажет другой культовый обряд, который интимнейшим образом соединит их в жертвоприношении пред Господом. Когда он описал, в каком ритуале им предстоит слиться, Соня побледнела и в смятении бросилась наутек.

Это его не беспокоило, вернется. Она никогда еще ни в чем ему не отказывала. В этот вечер надо быстренько закруглиться, чтобы после собрания пораньше вернуться домой, где его ждут долгие и кропотливые приготовления. Он встал, прокашлялся:

— Братья мои, текущая миссия принимает неожиданный и весьма, удовлетворительный оборот Я устроил так, чтобы Лев Бариона, который сей час дает в Академии Святой Цецилии серию концертов, встретился с отцом Нилом. Сказать по правде, мое вмешательство было излишним, израильтянин и сам планировал выйти на контакт нашим монахом. Это показывает, до какой степени Моссад — да, и он тоже! — интересуется его изысканиями. Короче, они встретились, и Лев выложил этому безобидному интеллектуалу информацию, за которой мы так долго гоняемся. Послание тринадцатого апостола не исчезло. Один экземпляр сохранился, и он, без сомнения, находится Ватикане.