Сегодня красный гигант Эрр поблек, почти потух, заслоненный сияющей, ослепительной звездой-солнцем Фиоль накатившейся на его размытый приплюснутый диск. И теперь она будет катиться по нему, долго-долго катиться, красный гигант Эрр велик, очень велик. Давно, давно такого не случалось. Обычно все-таки солнце чиркало вскользь. Зашевелились, выползли на страницы газет-журналов, пропахшие нафталином астрономы, надо же, еще водились такие птицы, древние такие птицы-нелёты. Расправили, отряхнули перышки, прочистили глотки астрологи, оттеснили, отволокли за ножки потоптали и бросили прорвавшихся нелётов, запели трелями, рассортировали карты-схемы без циркулей из головы построенные и без калькуляторов рассчитанные, за-го-во-ри-ли таинственным шепотом, часто повторяясь, дабы вникли, уши развесившие, загипнотизированные неучи; развернули талмуды предсказатели, изречения наспех ночью сочиненные, и в старинные обложки завернутые; разложили карты гадалки, стали гадать на них и на чем придется, что под руку попадется. Гадание на пауке: берем паука, садим в банку, держим так дней шесть под тряпкой (можно двенадцать, не суть важно, главное принцип), затем тряпку поднимаем и смотрим, если жив паук – то жив на кого гадаем, а если мертв паук, тогда и… Принцип ясен, возможности безграничны. Так же по собачьему лаю. Выходим утречком во двор, слушаем, просим: ну-ка, собаченька, полай на суженого, или на звезду Фиоль (без разницы, суть не в том). Если долго лает собачка и близко, то близко суженый, уже после опохмелки подбирается к дому родному, или звезда Фиоль уже опасно близко к красному гиганту, может и упасть, нырнуть в газовый шлейф, в массе увеличиться и бубухнуть сверхновой, гореть нам тогда в аду кромешном тысячу лет и еще две остывать; а если далеко собаченька лает и коротко, то далеко суженый-ряженый, может и куда в другой домик забрел по ошибке впотьмах, или звездочка родная, ясно солнышко Фиоль, исказила орбиту, от происков гравитационного разбойника Эрр, удаляется теперь в дали неведомые и жить нам теперече без нее, сухари сушить, от ледника погибать, в цунами купаться; ну а если собаченька белая, да еще и большая, и вдруг она хромает на ногу заднюю левую, тогда… Суть методов ясна, возможности возрастают по экспоненте с увеличением исходных данных. Главное все всем понятно, зависимость прямая, а не какая-то косвенная, вероятностная, как у этих выскочек астрономов, ух, глаза бы не видели, спустились со своих гор, обсерваторий – кто вас звал? Кто на вас денежки государственные давал? Где результат – четкий однозначный? Какова зависимость между лаем и… Нет зависимости! Как нет зависимости? А вот один мой знакомый загадал и… Получилось же точь-в-точь. Флюктуация вероятности, говорите? А вот другая моя подружка взяла паука, держала его год (нет не кормила, так же нельзя, нарушится весь ход процесса, тряпку то нельзя до сроку поднимать). Ну, а когда подняла… Где паук? Так ведь и суженый же ряженый исчез. А вы флюктуация. Навыдумывают всякой галиматьи, слов вычурных, а сами бездельничают на государственной шее.

Однако настоящая наука занималась воистину серьезными вещами, а не какими-то парадами кратных звезд. Ведь, по логике вещей, те без нее успешно обходились многие миллионы лет, влиять на них непосредственно она покуда не могла, а потому и распылять свои силы на бессмысленное созерцание не собиралась.

Сегодня министр Науки был в приподнятом настроении, и дело было не в банкете, он ушел оттуда в самый разгар веселья, староват стал для оргий ученого совета, нет, ему очень понравилось утреннее совещание на кафедре Стратегии. Вначале все было как обычно, скучная рутина повторяющаяся всегда: доклад о неуклонном росте мощи и о том, что надо крепить и крепить ее родную; о вероломстве Республики, о ее реваншистских поползновениях, ползущих все дальше; о возможности адекватного, сокрушительного ответа-привета, если позовет труба; о том, сколько надо их – родимых кровинушек, собранных руками умелыми, сколько их требуется для полной адекватности с перевыполнением и о всяких таких прочих скучных, набивших оскомину вещах. А вот прения получились интересными. Рассмешил этот, как его бишь, подающий до сего момента надежды, бас-доцент. Весь зал рассмешил, даже заулюлюкали, когда увидели, что и министр, в гостевой ложе сидящий, слезы вытирает от смеха. Надо же такое выдумать? И ведь главное серьезно так говорил. Потому, наверное, и смешно получилось, если б улыбался, эффекта бы не получилось. Может, его в министерство Культуры перевести, поспособствовать, все равно накрылась его карьера научно-исследовательская, пусть там каким-нибудь цирком заведует, вдруг, будет больше толку, найдет свое новое призвание. Ну, надо же, что предложил: теоретически рассмотреть возможность ведения войны без ядерного оружия. Ой, рассмешил.

Поднимаясь в индивидуальном лифте, министр все еще улыбался. Он перестал улыбаться только когда зазвонил телефон. Обычно никто так поздно его не беспокоил. Улыбка совсем пропала, когда он понял

что

звонит: звонил, подпрыгивал на столе от нетерпения, красный телефон. Дрожащей рукой, моментально вспотев, министр Науки поднял трубку:

– Слушаю, Вас, Ваше Величество.

– Так, э-э, – сказали в трубке. Они были знакомы с говорившим очень долгое время, но тот опять запамятовал его имя. Министр подсказал.

Так случилось, что это убийство было первым за очень продолжительный период. И нужно было не стрелять куда-то с дальней дистанции, в едва различимый, плоский, выплывающий из тени силуэт, когда только воображение может ставить препоны, будоража совесть, нет, нужно было убить глаза в глаза, к тому же голыми руками, потому как никакого оружия в наличии сегодня не имелось. У него не имелось, а вот у жертвы? Этого он не знал, и это еще более увеличивало диапазон вероятностного исхода. А еще, ко всему прочему, нужно было действовать тихо. Не безразличные горы и молчаливые овраги расстилались вокруг – город, большой, новый для него город. И нужно было решаться быстрее, он и так потерял около часа, кружа по улицам, простейшим способом проверяя свои подозрения. Лумис плохо знал Эйрегиберг, особенно те районы в которые забрался сейчас. В ночной тишине громко отдавались его ритмичные шаги и стекломильметоловое покрытие чуть-чуть пружинило под толстой подошвой сандалий военного образца. Теперь он шел прямо, не оглядываясь. В правой руке, словно игрушка, в его огромной сжатой ладони, покачивался миниатюрный, черный, с зелеными полосами чемоданчик. Лумис прибыл в этот старинный город по очень деликатному делу, но уже высаживаясь из подвесного монорельсового вагона, он понял, что планы придется менять. Этот тип никак не желал отставать и, ясное дело, что-то замыслил.

Лумис скосил глаза и справа, в фосфоресцирующем сиянии рекламы, с изображением чего-то наиновейшего, наивкуснейшего, наидешевейшего и наинужнейшего, увидел низкое здание входа в «пневмо». Людей, в такое время, рядом не наблюдалось. Он понял, что не зря выжидал, подготавливал, пестовал своими блужданиями госпожу Удачу. Эта маленькая история двигалась к завершению и надо было постараться, чтобы вход в ловушку выглядел естественным продолжением прогулки. Лумис осмотрелся вокруг, делая это намеренно заметно, а затем упругим шагом направился в сторону подземной станции. Но он не вошел внутрь, а двинулся вдоль строения, нарочно громко стуча сандалиями. Шаги его зависали, таинственно звенели в ночной прохладе, заманивая жертву, приближая ее к тайне, подсовывая крючок-приманку. Обойдя сооружение Лумис поставил чемоданчик и неслышно приблизился к стене. На мгновение он замешкался, извлекая из кармана и разворачивая, очень тонкие, почти невесомые, но хитро устроенные перчатки. Он замер, прижал раскрытые ладони к гладкой, вертикальной поверхности, а затем, упираясь ногами в стену, повис на ней, словно приклеенный. Отлипла от камня правая ладонь и поползла, нащупывая, быстро перебирающими пальцами, самые малые впадины и выпуклости. Она оцепенела найдя трещинку, за которую можно зацепиться, и сразу двинулась вверх левая нога и обнаружив устойчивое положение застыла. Теперь это же действие произвела левая рука, затем правая нога и снова человек затаился, словно огромное насекомое, вжавшись в отвесную стену. Вновь пошла вперед правая ладонь.

Уже слышались быстрые чужие шаги. И надо было спешить: незнакомый субъект, по-видимому, являлся новичком в охотничьих делах, он не догадался о маневре, решив, что жертва пытается ускользнуть, или, наконец-то, добралась до своей тайной цели. А наживке, меняющейся с преследователем местами, нужно было использовать случай – подсекать. Трудное, опасное это дело – охота на человека, дилетантский подход чреват… Полезла вверх левая рука. Шаги становились громче. А пальцы нащупали край сферической крыши. Вот и все, подумал Лумис и, подтянувшись, тихо опустился на живот. Шаги замерли. Этот тип что-то заподозрил, а было важно чтобы он не струсил и не пошел назад. Но теперь, в дело вмешивался господин Случай. Лумис на четвереньках заскользил в сторону, откуда доносились, ставшие более осторожными, шаги. Лумис искусственно разжигал в себе ненависть, подбрасывал в мышцы адреналин. Глупости, что убивать можно холодно, и даже если это выглядит так, там под слоем льда кипит плазма. Этот подонок, паршивое, убогое, недоделанное творение, смело преследовать его. Он замер на краю здания впившись взглядом в идущего внизу человека. В полумраке, сверху нельзя было рассмотреть его лицо, но это сейчас не имело значения. Существовал противник, подлежащий уничтожению, охотник-любитель, которого необходимо превратить в бездыханный труп. А лицо – разве оно имеет значение. Лучше не видеть его, потому что в глазах можно прочесть растерянность, мольбу, ужас, вызванные таким резким поворотом жизненной трассы. Но прочь, прочь ненужные мысли, он должен сделать это и сделать быстро. Теперь на крыше не осталось человека, лишь сжатая пружина нависала, изучала границы своей зоны поражения. Стучали каблуки о тротуар. Маленький, неопытный человечек приближался к своей смерти. Он еще не догадывался о своей судьбе, хотя колени замедляли ход, тормозили, но он еще не научился распознавать голос тела, и уже никогда не научится, не даст ему судьба такого права. Может его случай был предрешен, предсказан в книге судеб, в которую каждый может взглянуть только один раз. Один раз, в момент, когда это произойдет. Тук-тук, подошвы касались тротуара и с ними стукало, поворачиваясь колесо времени, часы отсчитывали последние мгновения жизни этого индивида. Таинственные силы распоряжающиеся смертью уже присутствовали здесь. Тук, произошло пересечение незримой границы. Ботинок оторвался от мостовой, а вверху сработала, привела отработанную механику в действие, пружина. Лумис отделился от крыши. Человек оказался внизу, прямо под ногами. Оттуда, с бездонной для него теперь ямы, приговоренный успел поднять голову – все же водились у него в мозгах зачатки интуиции. В этот момент в воздухе возник нарастающий посторонний шум, а полумрак ночного города залил мертвенно белый свет. Тени описали полукруг. Немигающие глаза уставились снизу на Лумиса. Время останавливалось, он рассмотрел сжатые губы. Время дробилось на мельчайшие дискретные отрезки темноты и света. Во тьме носок сандалии коснулся горла, а в молочном мерцающем освещении он уже наблюдал перекошенный рот и прижатые к беззащитной шее руки. Тени вновь описали свой узор. Лумис приземлился на четыре конечности, а перепонки все еще давил невыносимый свист. Зрачки не успевали перестраиваться в этом частоколе сияния и призрачных теней, но на стекломильметоловом покрытии извивался, бьющийся в судорогах организм.

Нужно было убрать его и при этом постараться не испачкаться в крови и не увидеть лица, но последнее, конечно чисто для психологического комфорта. Похожая на привидение тень переместилась по кругу. В полной тьме Лумис стащил и аккуратно сложил перчатки-прилипалы, а уже после нащупал вздрагивающие плечи. Но гигантский калейдоскоп продолжал изменять рисунки и, в слепящей яркости ночи, Лумис невольно рассмотрел то, что не хотел – лицо. В нем было выражено все, смерть уже коснулась его, но оно еще жило и Лумис наблюдал, не слышное в окружающем гуле, захлебывающееся дыхание. И чтобы продолжать действовать, нужно было неотрывно держать в мозгу импульс-строб с надписью пояснением о том, что это враг, и если бы у него имелось больше опыта, они могли бы поменяться местами, но из подсознания выплывали вредные мысли, к примеру о том, что этот человек мог уже покончить с ним, но не сделал этого, там у памятника жертвам войны за Мирандолу. Быстрые тени снова описали полукруг. Надо было тащить и не думать: ведь неизвестный не воспользовался возможностью только потому, что хотел выследить, выследить, не только Лумиса – их всех. Не смотря на отвлекающие размышления, Лумис лихорадочно шарит по карманам убитого. Он никак не мог найти это проклятое оружие. Снова воцарился предательский свет. Этот чертов, подвешенный к высотному монорельсу, сияющий поезд, все никак не хотел кончаться. Поезд был пассажирский, теоретически его могли увидеть, но практически он за это не опасался, что можно рассмотреть в мешанине, раздробленных на составляющие, сумерек без специальных приборов? Абсолютно ничего. Совмещенные вагоны продолжали разгон и отдельные пылающие окна слились в непрерывную цепочку. Двести пятьдесят километров в час. Лумис наконец нащупал тоненький металлический ствол. Ему стало легче: преследователь был вооружен и это несколько заглушало совесть. Он отстегнул от кисти умирающего игломет и сунул в карман своей туники. Свист затихал, но звон все еще стоял в ушах. Длиннющий обтекаемый снаряд монотрона с сотнями людей внутри уносился во тьму, он проскочил между пирамидальными, закрученными спиралью минаретами и исчез.

Поскольку главное было сделано и сделано быстро (в голове Лумиса, с момента начала процесса четко заработал и затикал хронометр, регистрируя секунды), он решил бросить труп под пневмотрон для полного запутывания будущих следопытов. Он уже прикинул, что на это уйдет минуты две, никак не меньше и надо было спешить. Лумис приподнял теплое податливое тело. До входа он тащил его двадцать секунд. На станции продолговатые лампы заливали все окружающее голубоватым огнем. Он радовался, что здесь никого нет, он вовсе не собирался расправляться с какими-нибудь свидетелями, да и наверняка не стал бы это делать. Но зато он снова невольно пронаблюдал агонию. На него смотрели уже потускневшие глаза. При последних конвульсиях Лумис едва не уронил свою ношу. В момент когда смерть забирала дань, Лумис начал спускаться по лестнице неподвижного эскалатора, уходящей в глубину. Остекленевшие зрачки все еще смотрели на него. Лумис бежал мимо стен, расписанных изображениями древних битв, но они оставались за границей его восприятия. Сквозь собственное оглушительное дыхание и рев потока лейкоцитов в артериях он услышал мелодичный сигнал. Приближался маршрутный пневмотрон. Лумис уже ни о чем не думал, он торопился. Бросив тело на пол, он достал из своего неистощимого кармана продолговатый предмет. Это была всесокрушающая отмычка, в умелых руках творящая чудеса. Он вставил ее в отверстие двери с предостерегающей надписью: «Входить только при полной остановке транспорта». Еще через секунду дверь ушла вниз. Воздух с шумом устремился в отверстие. Едва держась на ногах, упираясь в стену, Лумис подтолкнул покойника в эту страшную дыру. Он еще успел заметить как закипает, в разряженном воздухе туннеля, вытекающая из убитого кровь. Когда створка закрылась, Лумис уже штурмовал эскалатор, а включившееся воображение выдавало ему цветную картинку удара остроносого, снарядообразного пневмотрона о тело, удара, который он не мог слышать сквозь толстую стену тоннеля.

Металлические заслонки медленно разошлись в стороны. Первое, что он увидел, было ночное небо, казавшееся светлым на фоне абсолютной темноты трюма. Затем темнота надвинулась снизу: небо исчезло. Дико заревела трансмиссия и гусеницы, лязгая, поползли по внутренней палубе. Браст почувствовал, как рука Пексмана легла ему на плечо. Он рванул рычаги на себя и молча надавил на «газ». Это была условность, старинное название: на самом деле, никакого «газа» или чего-то похожего не было, все работало на совершенно других принципах. За спиной рыкнул и содрогнулся тысячесильный двигатель и Браст ощутил привычное подрагивание сиденья. Темный силуэт впереди приобрел четкие очертания – покатая башня с торчащим сверху угловатым пеленгатором. Башня резка ушла вниз и на миг исчезла из виду. Впереди осталось только небо. Звезд на нем не было, никто и никогда не наблюдал с этой планеты звезд. Браст отпустил педаль. Как всегда ноги действовали привычно, автоматически.

– До берега девятьсот двадцать метров, – металлическим голосом произнес Пексман. – Но нам достаточно пятнадцати блоков.

– Понял, Пекс, – Браст нащупал рукоятку и нажал тумблер.

Что-то зарычало вверху и опорная плоскость пошла вперед постепенно заслоняя собой небо. Одновременно из-за горизонта взошла Странница. Это было хорошей приметой, по всем поверьям, хотя Браст относился ко всяким предрассудкам с сомнением, но если бы на небе сейчас засияла Мятая, второй, уродливый спутник Геи, несущий несчастья, он бы наверняка призадумался. Темная поверхность воды засверкала изумрудными бликами, а впереди, вырисовалась стена тропического леса. Где-то в искрящихся блесках, растворился плавающий транспортер разведчик. Опорная плита полностью отрезала небо. Браст расслабился в кресле водителя, а сзади Пексман, шмыгая носом, шарил по карманам, по-видимому, искал носовыжималку – «соплесос», по народному. «Снова у него насморк, – подумал Браст и расплылся в улыбке, – бедненький, бедненький Пекс». Неожиданно в сознании всплыл и овладел им образ Маарми. «Девочка моя, сколько же мы с тобой не виделись? Кажется очень, очень долго». И прощание было кратким: словно расстались на день. Он просто позвонил и когда люк ушел вниз, он увидел ее всю целиком: короткая зеленоватая туника выше колен, распущенные золотистые волосы, торчащая в них брошь. Ему почему-то больше всего запомнилась эта дорогая безделушка, он еще подумал, что в ней можно уместить десяток магнитофонов и передатчиков на ульма-схемах. Она ждала его прихода. Она протянула к нему свою необычайно горячую, всю в браслетах руку и повлекла в дом. А он не двинулся с места, только взял ее миниатюрную ладошку в свою большую, страшно грубую и шершавую, но сказать ничего не смог, а только отвел взгляд в сторону. А она еще что-то лепетала о том, что отец уехал по срочному делу и не вернется до утра. А ее, отливающая бронзой, тоненькая, но сильная рука все еще пыталась увлечь его за собой, когда внезапно ослабла... Она уже поняла. И он, облизнув, неожиданно пересохшие, губы посмотрел ей в глаза: бездонные, голубые и ужасно манящие. И тогда он сказал. И красивые, бездонные глаза вдруг стали необычайно тоскливыми, и ее чувственные губы страшно тихо и совсем незнакомым голосом спросили: «Когда?». И он, глядя мимо, скороговоркой произнес что-то о том, что через несколько часов, и, даже не попытавшись поцеловать ее, шагнул в сторону и уже на ходу бросил: «Пока». И затем, не оглядываясь, ничего не видя перед собой шел по стекломильмитоловому покрытию мостовой, и чувствовал на себе ее взгляд.

Перчатка Пексмана вновь коснулась плеча. Это вывело Браста из дремотного состояния. Впереди вода переливалась золотистыми бликами и прямо по ней рассекая светящуюся дорожку протянулся идеально прямой отливающий перламутром мост. Браст произвел манипуляцию рычагами и тяжелый мостоукладчик, лязгая гусеницами, пополз по металлическому тракту. В перископе заднего вида Браст наблюдал, как, соблюдая дистанцию в пятьдесят метров, из шлюза выползла следующая боевая машина, а за ней еще и еще.

Радлиф Тоу волновался. Внешне это было ничем не выражено, для всех окружающих, особенно для соучастников их тайной организации, он представлялся непоколебимым скальным монолитом, посреди бушующей вокруг песчаной бури, бушующей много дней, месяцев, а может и циклолетий, бури желающей сломать, перелопатить его в пыль. Они называли его Стариком, мало кто из них видел его лично, но имя его было известно многим и многим. Для тех из них, кто его никогда не встречал, он вообще был легендой. Однако для внешнего, ничего не ведающего о его тайной жизни наблюдателя, он являл собой образ примерного потребителя. У него была только одна странность, он жил вместе со своей дочерью, правда те кто не знал этого точно считали ее малолетней любовницей и для них он становился вообще идеально нормален.

Сегодня он ждал связного. В принципе он ждал его со вчерашнего вечера, он так и не смог ночью задремать. Всю длинную ночь он ходил из угла в угол и так и не сумел заставить себя чем-то заняться, он просто убил время. Какими длинными теперь стали ночи, небывало длинными. Обычно или та или другая звезда сияли в небесах: гигант Эрр, конечно, не давал ощущение полноценного дня, так, скользкие розовые сумерки, однако все же не тьма. Было особо обидно не спать добросовестно эти благостные месяцы пока оба светила находились в одном ракурсе.

Всю ночь он посматривал на приоткрытый ящик тумбы в углу кабинета. Один раз, он даже достал оттуда прибор. К этой заразе – психоменитометру он пристрастился давно. Тогда они даже были не такие совершенные. Случилось это после тюрьмы, маленького лагеря смерти Завеса-3 под городом Эльбломг. Его смогли оттуда вытащить, пришлось делать пластическую операцию, маскировать внешность, чтобы снова вписаться в общество обывателей без риска быть возвращенным назад. И сейчас, он знал это доподлинно, у «патриотов» хранилось его не закрытое досье. Именно после того случая, он вынужден был стать навсегда лысым. Впрочем, давно привык. И также тогда, возвращая его к нормальной жизни, после месяцев пыток, доктора вынуждены были прибегнуть к элекро-наркотику – психоменитометру, восстанавливая нормальную мозговую активность, ликвидируя кошмары. Потом, со временем, все это вмешательство требовалось все реже и реже, но наркотик, он и есть наркотик, какой бы природы он ни был – создалось привыкание. Он не знал всей природы происходящих в мозгу процессов, но кто их, в принципе, знает? То ли нейроны без периодического стимулирования прекращали общаться между собой, то ли мозг разучился (совершенно позабыл, как это делается) вырабатывать медиаторы – вещества необходимые для образования новых информационных связей, главным теперь было то, что Радлиф Тоу, таково было его теперешнее имя, вынужден был прибегать к психоменитометру вновь и вновь. Это могло кончиться только одним – полной зависимостью, когда мозг функционирует лишь подключенный к прибору, стоит оборвать эту связь, и наступает помешательство, навсегда. Это было одно из немногих вещей в жизни, которых боялся несгибаемый Старик.

Ночью он выдержал, не натянул на голову эту дьявольскую сеть. Но уже светало, а ожидаемого посланца с информацией не предвиделось. Возможно, они потеряли еще одного человека, и, вполне может быть, сейчас, его уже обрабатывает «патриотическая полиция». Радлиф Тоу не мог об этом думать. Он открыл ящик.

Солнце Фиоль успешно пересекла диск гиганта Эрр и те, кто не в курсе дела, кто не читает зудящей сенсациями прессы, кто с каменным лицом, не моргая, сморит на ее лопающиеся фурункулами экстренные новости, кому ажиотажные репортажи что горох, отскакивающий ото лба, как от каменной кладки, те голым глазом видели, как с каждым днем расходятся звездные соседи, наращивая расстояние. Но, здесь природа зрения млекопитающих приматов играла шутку, не создано оно было для космических далей и его бинокулярная оптика, произведенная десять миллионов циклов назад для скачков по лианам и опознания полового партнера, не давала стереоизображения объектов протяженностями миллионы километров и расположенных на сотни миллионов от наблюдателя. Здесь надо было видеть третьим глазом – мозгами, однако не каждый это умеет – задавливать воображением оба привычных, нацеленных вовне оптических прибора. Сегодня, учитывая несовершенство своего случайного отпрыска – человека, добрая природа пошла ему на встречу – она вывела на небе визуально наблюдаемый знак, эдакую гигантскую измерительную линейку – ненавязчивый сервис для умных, тест на сообразительность, выявление интеллекта умеющего абстрагировать по вопросам оторванных от добывания пищи и телесных удовольствий. И поэтому в слепящий полдень, раненько поутру или безоблачным вечерком, взяв в руку вовсе не телескоп, а маленькую закопченную стекляшку и нацелясь на звезду-маму, можно было увидеть тончайшую серебристую ниточку, эдакий бессмысленный волосок (моргни – исчезнет), направленный к тусклому, незримому сквозь копоть, красному гиганту Эрр. Волосок-мираж не доходил до гиганта, утончался, резался до полного пропадания. И только, когда всплывали в памяти не представимые цифры-расстояния, помещенный в голове кинозал, плел, вязал нитями воображения голограмму-модель. И тогда размеры волоса-паутинки били молотом понимания: не дай бог попасть в нее планете снаряженной воздухом и водой – сдует, испарит начисто. Да и лететь сквозь ту паутинку надо будет не один день – скалы спекутся, а горы затупятся.

Наличие этой малюсенькой волосинки-пуповины показывало миру, что звездный симбиоз вовсе не расходится, наоборот, на некоторое время, колоссальные газовые шары обратились в сиамских братьев: меньший по масштабам компонент, солнце-радость Фиоль, откачивало из рыхлого, мордатого, тяжеловесного Эрр вещество и энергию, маленькую часть его жизни. Там, где серебряный волосок исчезал, он расширялся, охватывая большую площадь короны гиганта, но при этом терял плотность до невидимости.

Что было до этого космического представления цивилизации микробов на Гее? Непосредственно, вроде бы, ничего. Косвенно? Не знаю, что и ответить. Говорят, звезды влияют на биологические объекты, и чем те сложнее – тем надежнее, и вовсе не в астрологии здесь дело.

Однако млекопитающие микробы, мелкие и краткие в масштабах космоса, словно виртуальные частицы, о которых нельзя сказать даже самого главного – существуют они иль нет, продолжали жить и считать себя способными на что-то великое. Святая наивность!

Писк зародился в бесконечности, но существовал только в летящее мимо мгновение, он обрастал подробностями, находил свой голос и наконец стал реальным вместе с родившимся вокруг бытием. Лумис перевернулся на другой бок и еще не сознавая происходящего вынул из мрака маленький, поместившийся в пальцах, шарик. Когда он поднес его к уху, писк затаился в предыдущей секунде.

– Что стряслось? – изрыгнул Лумис в темноту, все еще не открывая глаз.

– Поздновато, конечно, – поведал голос Бегра Лона, даже не пытаясь извиниться. – Но спишь ты крепко, по-богатырски. Завидую. Так можно конец света проспать.

– А что, объявлена атомная тревога? – Лумис уже понимая, что отдых испорчен бесповоротно, тон Бегра был совершенно спокоен, а это не предвещало ничего хорошего.

– Чедри,

бант распустился

!

Была лунная, а может вовсе безлунная, затянутая тучами ночь. Кто мог это ведать здесь, в самом подвальном этаже леса. Однако вокруг начинало происходить волшебство. Браст отстранился от перископа и в полумраке глянул на спину Пека, ведущего вездеход. «Видит он, или не видит. Может в свете передней фары

это

незаметно». Браст внезапно вспомнил о том, как совсем недавно выклянчил у Пексмана новую порцию мекра. Ему стало неловко при воспоминании, он даже покраснел. Но нога тогда разболелась нестерпимо, он бы наверное в тот момент согласился вообще ее ампутировать. В таких условиях любые средства стали хороши, тем более что никаких страшных последствий первоначальное употребление не вызвало. Пекс поначалу давать не хотел, ссылался на то, что кустарник мекра перестал попадаться по дороге, и возможно никогда более не встретится, а он решил по возвращению в Эйрарбию несколько подлохматиться в материально-денежном отношении, продав хотя бы наличествующий на сегодня порошок. Это конечно была словесная завеса для отказа, а на самом деле Пексман обижался на Браста за запрет на употребление этого сушеного дефицита. Но Браст считал свое решение вполне правильным, он не собирался возить потом подчиненного по джунглям в летаргическом сне, и к тому же, ведь все равно Пексман не получил от зелья никакого кайфа. Но сдался Пексман, только когда тенор-сержант пригрозил ему выпотрошить все запасники и заначки, по всем темным углам вездехода, в целях наведения идеального порядка.

Теперь Браст снова приник к окулярам. Посидел некоторое время. Вот, опять увидел. Или все-таки мерещится?

– Пекс, – позвал он негромко, – я высунусь в верхний люк на секундочку.

– Не стоит, командир. Ночь.

– Я быстро.

Полицейский геликоптер все еще висел на одном месте, когда экипированный и вооруженный Лумис осторожно выглянул из подземного гаража. Он очень быстро проанализировал обстановку и пути своего отхода после исполнения задуманного. «Белых касок» стало больше, высыпав из крупного резино-гусеничного транспортера они по спущенной лестнице поднимались вверх в летающую машину. Лумис чуть подождал, пока их поднялось достаточно много, затем снял предохранители и включил батарею питания электрического прицела. Он несколько переместился: пусковой трубе реактивного гранатомета нужно было открытое пространство.

Опустив защитные очки, он дважды выстелил, наводясь в верхнюю часть летающего механизма, а затем, не целясь, в стоянку автомашин – шесть оставшихся зарядов. Там сразу стало очень шумно и светло, но Лумису некогда было любоваться яркими красками. Подобно привидению, он бесшумно отступил, задвинул засов ворот подземного гаража изнутри, разбил прикладом пульт открывания двери, аккуратно, сказывалась привычка, положил на пол ненужный теперь гранатомет и, метнув взгляд на связанного охранника, бросился вверх по лестнице к приготовленному, с другой стороны здания, электромобилю: нужно было уносить ноги.

Он стрелой пронзил несколько кварталов, когда впереди возникло первое препятствие. Две угловатые фигуры вынырнули из-за угла более чем неожиданно, но их тяжелые десятиствольные иглометы говорили сами за себя. Можно было бы проскочить, но не для этого его подняли в такую рань, и не для того готовили половину цикла кряду. Лумис надавил кнопку тормоза и стал ждать когда подойдут «стражи безопасности». Они приближались не торопясь, с сознанием своего превосходства, а он обдумывал свои дальнейшие действия. Даже не обдумывал, а так, перебирал отработанные до автоматизма вариации. Он не успел перебрать все доступные – требовалось услужливо откинуть дверцу. Игломет лежал в ладони очень удобно, а предохранитель он не уважал вообще, но полицейский не знал об этой антипатии и доверительно наклонился к мобилю. Пожалеть об этом он уже не успел... Три серебристых иглы вошли в кожу кучно, чуть выше переносицы – ничего другого не оставалось: охранники закона любили носить нижнее белье из титановых сплавов. Дверца закрылась, бесшумно щелкнув в пазах и сразу в окно забарабанил град тугоплавких игл. Ели бы это было простое стекло – все бы уже кончилось, однако это был стеликет, он выдержал. Но долго так продолжаться не могло: четыре электродвигателя взвыли, проворачивая колеса и машина сорвалась с места, прорезиненные шасси вывернули влево, человек отлетел в сторону, но он был еще жив и не исключалось, что на его ремне висели кумулятивные гранаты. Лумис видел только зеркало заднего вида: вот отражение человека встало на четвереньки, но электромобиль уже рванул задним ходом. Выставленная вперед рука... Что-то зашуршало под колесами.

Лумис вырулил к первому убитому. Было неприятно и задержка могла стоить дорого, но слишком ценными вещицами стали в такую ночь десятиствольный игломет и гранаты. Второй заслон его не ждал, похоже они контролировали новую границу – именно здесь пролегла разделительная полоса между имперскими силами и Объединенными революционными армиями. Так что тутошних «стражей безопасности» волновали пришельцы с той, а не с этой стороны. Но пытаться пройти здесь или напасть на них было бы самоубийством. И на этом посту его тоже приняли за «заблудшую овечку»: индивидуальный транспорт имели только сливки общества, а потому он сумел спокойно развернуться перед восьмиосной бронированной крепостью, испещренной булавочными ушками стрелковых ячеек. Счастье, что мобиль был выкрашен с малиновым отливом и свежая кровь на буфере не бросалась в глаза.

Позже, заметая след, Лумис бросил электромобиль. Теперь он передвигался пешком, но это не делало его менее опасным для полицейских. Очень скоро он нос к носу столкнулся сразу с пятью представителями обанкротившейся власти, но в отличие от них, он уже в течение двух часов функционировал по нормам военного времени, и на вражеской территории, а они, все еще, считали окружающее пространство своим. Он перемолол их подобно мясорубке, почти не применяя оружие.

Дворец императора возвышался над площадью гигантской трехступенчатой пирамидой. Первая ступень подножие представляла из себя стометровую неприступную скалу отполированного мрамора. С близкого расстояния она закрывала собой небо и вообще перспективу, поэтому не были видны вторая и третья ступени – уменьшенные копии первой. Издали, особенно, если смотреть с правильного угла, то есть, с фронта, откуда в былые времена народ глазел на военные парады и лицезрел главу Эйрарбии, они казались страшно удаленными и из-за этого общая высота сооружения представлялась много больше, чем на самом деле. Такое зрительное восприятие достигалось общим смещением каждого следующего уступа пирамиды, относительно центра в сторону противоположную площади Окончательной Победы. А на самом деле (Кор Баллади узнал про это изучая подробные чертежи), вторая и третья ступень были много меньше первой: одна шестьдесят, другая тридцать пять метров. Вообще, резиденция главного человека континента была удивительным сооружением. Начать с того, что официальные данные по поводу времени ее закладки расходились друг с другом, но то, что ей, как минимум, десяток сотен циклов, никто не оспаривал. Особо отчаянные утверждали, что Великой Дворцовой Пирамиде две тысячи циклов или более того, что первая шестигранная ступень существовала извечно, еще до появления человека, а уже потом создатели Империи использовали её как основание последующих построек. Действительно, эта опора, возможно, даже монолитная скала, внушала уважение: семьсот двадцать миллионов тонн, вот сколько она приблизительно весила. Последующие этажи, были, конечно, гораздо скромней. Ну, а там, на самом верху, и возвышался, собственно, дворец – очень красивая монументальная постройка с сотней колонн. Там был вход внутрь всего комплекса. Дело в том, что все эти строения были только вершиной айсберга, внутри, под этими громоздящимися друг на друге пьедесталами, хоронилось зеркальное отражение видимой глазу конструкции, с небольшими отличиями. Это было пятиступенчатое сужающееся книзу, от уступа к уступу строение, общей антивысотой пол километра от основания. Вот эти глубины были разрыты известно когда, совсем недавно – в период подготовки ко Второй Атомной, когда же еще. Вся верхняя постройка, некогда ритуальная сооружение и крепость, а ныне, скорее, только крепость, укреплялась и совершенствовалась много поколений подряд. Наверх, со стороны фасада, вела широченная лестница, давным-давно по ней скатывались вниз отрубленные головы, принесенных в жертву врагов, и бывало их, иногда, тысячи и тысячи в славный день Трех Солнцестояний. С двух сторон, невидимых с площади, к вершине добирались две единообразные, более узкие чем Ритуальная, каскадные лестницы. Устроены они были несколько хитрее: хотя снизу они представлялись продолжением друг друга, это было несколько не так, попадая на вершину первой террасы, человек оказывался не перед следующей лестницей, а чуть сбоку и ему приходилось менять направление движения, чтобы попасть еще выше. Это же повторялось на последующем уровне. Вообще, пирамида доставляла службам, ее содержащим, массу проблем. Ясное дело, что сотни циклов назад, когда альтернативы мускульной силе не существовало, не было ничего удивительного в доставке всего необходимого при дворе пешком по ступенькам, но после появления механики, это явно было анахронизмом. Однако этот способ все же использовался. Одно время, в короткий период авиационного бума, доставку продуктов и всего остального наверх, а также спуск отходов перепоручили автожирам и летающим платформам, но то славное время давно миновало. Поскольку там, под землей, существовал город в миниатюре, только переправка мусора потребовала расходов, при взгляде на цифирное выражение которых у императора Грапуприса отвалилась челюсть. Но ведь потребности развитого общества не ограничены только вывозом отходов – требуется еще ой как много всего и вся. И потому службе охраны дворца пришлось, скребя зубами, разрешить эксплуатацию внешней канатной системы подъема грузов. Она доставляла им сплошную головную боль, поскольку теперь вдоль самых дальних стен, противоположных площади, тянулось бесчисленное количество разных отвесов и противовесов, а внизу громоздилась куча всякой техники, за любой из которой мог спрятаться террорист. Никто уж не жалел об издырявленной перфораторами древней гранитной кладке, давно перевелись архитекторы переживающие за древности. Охрана тыловой части здания стала особо бдительна, потому что дальняя сторона теперь представляла собой слабое место дворцового сооружения. А вообще, службы защиты периметра всегда были привычны к переменам. Ведь крепость постоянно совершенствовалась. Весь день из недр Геи на вершину, а затем оттуда вниз, в кузова великанских самосвалов отгружали грунт это продолжалась углубка нижних этажей или рытье новых коридоров, а кроме того, где-то в бесчисленных подземных комнатах шел плановый и внеплановый ремонт, оттуда подавали мусор. А несколько циклов назад, начали совершенствовать противоатомную оборону, теперь вся площадь была перекопана, оттуда, снизу, выгребали почву и увозили прочь. Со временем ее должен был заменить стекломильметол. Сколько будет стоить данное мероприятие трудно было себе представить, учитывая углубку дворца, счет шел на миллиарды тонн стеклоцемента, но, видимо, кто-то из монстров строительного бизнеса обеспечил себе контракт на долгие времена. Это был тем более удивительно, что дворец и так представлял из себя прочную противоядерную крепость. Нельзя себе представить мощность взрывного боеприпаса способного выворотить из нутра города такую циклопическую конструкцию.

Кроме защиты от бомб, Великая Пирамида была прекрасно спланирована в защите от любого другого нападения. Конечно, в настоящий момент, оборона сильно проигрывал от наличия на площади строительной техники, если бы искусственная равнина представляла из себя тот бильярдный стол, каким являлась первоначально, безопасность начинала бы обеспечиваться с максимально далеких рубежей. И тем не менее, те, кто попытался бы предпринять штурм, столкнулись бы со следующими мешающими факторами: главная лестница за несколько секунд заливалась специальным составом уменьшающим трение; первичная вертикальная стена, хотя и не имела боевых ячеек-окон, сама по себе представляла труднопреодолимое препятствие; попадая на первую террасу, нападающие оказывались под перекрестным огнем, ведущимся из углубленных бойниц. Каждая из огневых точек имела малый угол обстрела, но их было достаточно много и под этим огнем атакующий должен был продвигаться от ста до двухсот метров в зависимости от стороны сооружения на которой находился. После изобретения иглометов, не нужно было быть снайпером, чтобы попасть в бегущего человека с такого расстояния. Это же повторялось на следующей ступени. Даже если бы удалось добраться до верха, штурмующие должны были очутиться в бесчисленных лабиринтах наземных, а далее подземных коридоров, и во всех была хорошо вооруженная охрана.

И тем не менее, Кор Баллади имел задачу захватить дворец с минимальными силами и за минимальное время. Он не был верующим, но сейчас, глядя в светоусилительный ночной бинокль на эту циклопическую махину, он молился. Даже тогда, неделю назад, когда они обсуждали последние моменты предстоящего восстания, это не казалось ему таким страшным. Он был профессионалом, то, что на взгляд дилетанта, могло казаться авантюрой чистой пробы, на его опыт, представлялось вполне осуществимым делом. Оно не переставало быть рискованным и шансов было больше против чем за, но он знал: хорошая подготовка и уверенность в выполнимости невозможного исполнителями – решают дело. История войн знает множество примеров, когда более слабая, на первый взгляд, армия, била более сильную, имели место случаи, в которых менее подготовленные солдаты, даже ополченцы, разбивали наголову профессионалов при умелом руководстве и дисциплине. Но история хранит, в основном, эпизоды боев большого масштаба, если опуститься глубже, то есть, до столкновений взводов и рот, тут мы увидим невероятные аномалии. Происходили сражения в которых несколько десятков солдат заставляли дрогнуть и откатиться наступающие батальоны. В основном это имело место при обороне, но бывали и наступательные случаи такого характера: так, однажды, менее двадцати специально подготовленных парашютистов в двух бронированных машинах захватили объект прикрытый четырьмя танками и двумя сотнями пехотинцев, к тому же, хорошо укрепленный, и потеряли они при этом только четырех убитыми. А как-то, шестьдесят солдат за сутки заставили сдаться вмонтированную в гору крепость с кучей дотов и дзотов, и еще двумя тысячами внутреннего гарнизона. Бывали еще более невероятные случаи. Всех их объединяло одно: операции проводились внезапно и очень быстро.

И тем не менее, законы больших чисел были против него. Все это были случаи, но не система. Обычно, те, кто в обороне, всегда имели преимущество перед наступающими, особенно если нападающие уступали в количестве. А сейчас было именно так, по крайней мере в первой фазе операции. Ведь в случае ее срыва, последующие не происходили.

Кор Баллади посмотрел на часы. Стоят они что ли? Он невольно поднес их к уху. Часы шли. Это все нервы. Он готовил этих ребят три месяца, здесь были его лучшие люди, кроме тех, кого он отстоял перед Советом из политических соображений. В случае неудачи, у него должны были остаться хоть какие-то силы, иначе он бы перестал представлять интерес для главарей других военно-революционных группировок. Они не были гангстерами, они не собирались делить наживу, но у каждого из них были какие-то свои политические причуды. Среди тех кого он уберег от этой, вот-вот готовой включиться, кровивыжималки был и Лумис Диностарио, который, разумеется, ничего не ведал об этом. В операции участвовали не только солдаты Баллади, но и представители других групп, и тренировались они вместе. Это были страшные тренировки, самым ужасным было это лазанье по отвесным скалам и стенам: не смотря на предварительный отбор, на занятиях разбились пятеро и все, конечно, насмерть. Сейчас он молил несуществующего бога, ограничить свой аппетит теми, уже принесенными жертвами. Он не получил ответа, или не воспринял его, но время уже пришло. Он поднес к губам передатчик и дал короткую команду.