Давно это было: годов шестьдесят, или семьдесят прошло с тек пор. Худо жилось в ту пору в Сибири. Хоть и просторно было, а народ жил бедно — подати тяжелые были, неурожаи случались, скот часто падал. А в наших местах и совсем тошно было: кругом лес да болота, летом гнус заедал, а зимой такие морозы да бураны были — птица на лету замерзала. Наша деревня стояла в самом глухом месте: от города верст полтораста и от тракта верст сорок. Многие мужики до старости доживали и не знали — какой есть город и в которой стороне стоит. Даже поп и тот к нам один раз в год приезжал — когда по сбору ездил, да сразу за весь год ребят крестил и покойников сверх земли отпевал. Начальство по десять лет не заглядывало. Я до двадцати лет в деревне прожила, а заседателя один раз видала — когда большая беда у нас стряслась.

Жила в нашей деревне вдова, крестьянка Пенкина с сыном. Люди были небогатые… А хорошие, уважительные. Хлеб сеяли, две лошади имели, корову, овец, домишко свой.

Михайле Пенкину в то время годов двадцать было.

Красавец парень был: высокий, волосы черные в кольцо; лицо хоть и смугло, а чистое, с румянцем; глаза, как угли и брови черные — дугой; усы пробивались. И по характеру хороший парень был: тихий да уважительный. Работал и всем хозяйством правил — как настоящий мужик. А с бедностью справиться не мог — то скотина падет, то хлеб не родится. По бедности и одевался: серый азям в заплатах носил, да бродни дырявые, а наши девки глаз с него не спускали — любовались глазами черными, да кудрями непокорными. А он кроме сестры моей Варвары ни на кого смотреть не хотел. Бывало, девки с парнями выйдут в праздник на полянку — в хоровод играть, или в лес пойдут — венки завивать, Михайлу с Варварой водой не разольешь. Смотрят друг на друга, молчат, зубы скалят и рук не разоймут.