Она скрывается от врагов среди живописной россыпи островов общим счетом 118. Сырая, темная, тесная и многолюдная, она стоит на скалах и речных намывах. Крепости и живописные дворцы опираются на фундамент из сосновых свай и коринфского камня. В Венеции времен Марко Поло лишь немногие здания — за исключением огромной византийской базилики и других больших церквей — стояли ровно; остальные были как будто подмыты водой.

Марко Поло взрослел в городе ночи, стремящейся к рассвету: туманном, потайном, полном суеверий и конфликтов. Даже старожилам Венеции случалось заплутать в тупиках и переулках, очутившись внезапно в каком-нибудь зловещем закоулке среди знакомых мест. Заговорщицкий шепот и смешки влюбленных невесть откуда разносились по гулким улочкам. За тусклыми стеклами скромно перемигивались огоньки свечей и факелов. Вечерами над каналами поднимались паутинные пряди тумана, приглушая звуки, затемняя свет фонарей над дверями и в окнах над тихо вздыхающими каналами. Крысы были повсюду: выскакивали из каналов, шмыгали по причалам и по улицам, подгрызали хрупкое основание города, разносили чуму.

Узкие улицы и переулки, где человек плечами задевал стены, за многочисленными извивами и поворотами вдруг распахивались на широкую, залитую солнцем гладь Большого канала, делившего город пополам и впадавшего в лагуну, а за ней — в просторы Адриатического моря.

Зимой в городе шумел карнавал (буквально: «прощание с мясом» перед Великим постом). Карнавал давал повод для оргий, разворачивавшихся прямо за стенами высоких дворцов и задрапированных полупрозрачными занавесями. Слухи о нечестивых делах пробивались сквозь веселье и чувственные радости Республики. Склонные к злу венецианцы предпочитали убивать без шума, ядом или удушением, и обычно убийство сходило им с рук.

В ненадежном мире XIII столетия венецианец мог быть уверен в нескольких вещах. За два века до Коперника и за триста лет до Галилея никто не сомневался, что Солнце вращается вокруг Земли, что небесные сферы идеально гладки и что сотворение мира имело место ровно за 4484 года до основания Рима. Иерусалим считался «пупом мира». Где-то можно было отыскать вход на небеса и в ад. День для большинства был разделен часами молитв: полунощница, хвалитны три часа спустя, прима на рассвете, терца, делившая утро пополам, секст в полдень, обедня в середине дня, вечерня на закате и, перед отходом ко сну, повечерие. В эпоху веры наука в основном, если не полностью, сводилась к таким лжеучениям, как алхимия, стремившаяся превратить обычные, неблагородные металлы в золото, и астрология, существовавшая рука об руку с астрономией.

Никколо и Маттео Поло проводили дни в беседах с монгольским послом, заслужив его доверие и уважение. Марко отмечает: «Не имея прежде случая встречаться с уроженцами Италии, он высоко оценил знакомство и беседу с братьями, овладевшими уже монгольским языком». Те трудные дни на Шелковом пути, когда они не жалели усилий, овладевая монгольскими наречиями, окупились сполна. Посол— ни разу не названный по имени— вызвался представить их великому хану, на что они и надеялись. Посол, искушая их, обещал, «что они будут приняты с почетом и получат множество даров».

Никколо и Маттео полагали, что у них нет выбора, поскольку возвращение в Венецию «подвергло бы их великому риску». А потому они согласились забраться еще дальше на восток, чтобы повстречаться с вождем, которого ненавидела и боялась вся Европа и особенно папа. Впрочем, Венеция часто не ладила с Римом, отчасти потому, что венецианские купцы в поисках выгоды охотно заключали сделки с мусульманами, монголами и тому подобными. Придя, таким образом, к согласию, братья «отправились в путь в свите посла, в сопровождении нескольких слут-хри-стиан, привезенных ими из Венеции».

Путь ко двору Хубилай-хана занял целый год. Место их встречи не определено, но вероятно, то была монгольская столица Камбулак, к которой стекались путешественники из дальних стран. Монголы, стремившиеся торговать с иноземцами и учиться у них, отвели часть столицы под жилища иностранных посланников и частных купцов, решившихся углубиться в сердце Монгольской империи ради торговли, обмена идеями или установления дипломатических отношений. Монголы, составлявшие меньшинство среди своих подданных, сильно зависели от иностранцев в сложных вопросах управления империей и особенно в сборе налогов. Иноземцы являлись к ним из Европы и Азии, среди них было много генуэзцев и венецианцев, иудеев и мусульман, уйгуров, русских и персов. Для сокращения коррупции и сохранения национальной идентичности среди подавляющего множества китайцев монголы ввели сегрегацию. Китайцам, которыми они правили, не дозволялось учиться монгольскому языку, а также носить оружие и жениться на монголках.

Естественные препятствия часто превращали путешествие по Шелковому пути в настоящее испытание. Марко упоминает снега, разливы рек и бурные потоки, затруднявшие продвижение посольства. Но встретившись с монгольским вождем, братья Поло вновь обрели уверенность в себе и целеустремленность.

Все в Хубилай-хане оказалось для них неожиданностью: его изысканная учтивость, так непохожая на укоренившееся представление о диких монголах, его ненасытное любопытство относительно Италии и христианских стран, его готовность к переговорам. Хубилай-хан, в свою очередь, был доволен, что эти представители чуждой культуры могут вести разговор на его языке.

Обратного пути не было. Покончив с досадной задержкой в Венеции, Акре и Иерусалиме, Поло достигли Армении, откуда для Марко начинался путь в сердце Монгольской империи. Вопреки ожиданиям, дорога без пышного папского эскорта давалась легче: они меньше привлекали внимание и избавлены были от сложных формальностей.

Скоро их начали мучить сомнения. На этой, первой стадии путешествия оказалось, что Никколо и Маттео, опытные торговцы и дипломаты, не столь искусны в выборе маршрута. Путаница лежащих перед ними дорог и путей приводила их в смущение. Даже в век веры для успеха экспедиции требовалась подготовка и знания, дополняемые удачей, выражавшейся в счастливых совпадениях по времени. В первые месяцы отряду Поло всего этого не хватало.

Они собирались обогнуть Армению с юга на верблюдах или волах или, если придется, пешком по сотням миль опасных горных троп и добраться до стратегически расположенного портового города Ормуз на Персидском заливе. Там им предстояло договориться о переправе на судне через пролив. Марко не упоминает, что они заранее выбрали порт назначения: возможно, они отложили решение до Ормуза, полагаясь на обстоятельства. Купцы, выходившие в Индийский океан, предпочитали крупные портовые города на западном побережье Индии. Оттуда Поло могли бы сушей добраться до монгольской столицы.

Их подвела неопределенность планов. Поло скоро убедились, что Армения принадлежит к самым беспокойным землям на их пути. О, если бы все оставалось так, как при Александре Великом! — грустно восклицает Марко в короткой ссылке на этого молодого и великого полководца, чья тень легла на многие земли. В 330 году до нашей эры Армения стала базой Александра, и, как полагал Марко, повсюду правили его бесчисленные потомки. Александр, кажется, принадлежал к немногим героям античности, известным Марко — в основном потому, что он фигурировал во множестве романов — недостоверных, но занимательных повествований о героических деяниях завоевателя. Подобные рассказы были распространены в Европе, да и у монголов бытовали легенды об Александре. За армиями Александра по Армении прокатились волны мусульман, византийцев, турок, мамелюков и, наконец, европейских крестоносцев. Все они, не жалея крови, стремились завладеть Арменией. Ко времени, когда в Армению попали Поло, она «подчинялась великому хану» — то есть Хубилай-хану, — но ненадежно. «Хотя населяют ее христиане, — пишет Марко, — они не держатся истинной веры, как римляне… (иными словами, они были еретиками), и это происходит от недостатка учителей, потому что прежде они были добрыми христианами». «В этой стране великих радостей» они были привержены забавам. В давнем прошлом Армения славилась доблестными воинами и культурой, «однако ныне они погрязли в праздности и низости, и ни в чем не хороши, разве что в обжорстве», — по крайней мере такими их увидел трусоватый неженка из Венеции. Возможно, для него это было к лучшему, поскольку их беззащитный отряд благополучно миновал Армению.

Недоверчивость молодого Марко к армянам перешла в отвращение, когда они вступили в «провинцию туркменов» — ныне Турцию. Прежде всего, говорит он, ее жители «поклоняются Мухаммеду и держатся его веры», что для него было нестерпимо. Более того, «их законы жестоки, они живут во всем подобно зверям, невежественны и говорят на варварском языке». Иными словами, население этой области отличалось от народов, с которыми он сталкивался прежде, и потому было для него непонятно, и он отнесся к жителям с обычным для европейца пренебрежением. Он достаточно справился с отвращением, чтобы отметить их кочевой образ жизни: «Иногда они остаются в горах, а иногда на равнинах, в зависимости от того, где могут найти хорошие пастбища для своих стад, потому что они не пашут землю, а живут одним скотоводством. И эти туркмены почти всегда живут в полях вместе со своим скотом, и носят одежду из шкур, и дома у них из войлока или из шкур».

Искомые богатства Поло нашли в Тайкане (ныне афганская провинция Таликан), где обрели драгоценный товар — соль. Точнее, горы соли, «лучшей в мире», и такой твердой, что для ее добычи требовалось немало труда. Соль была своеобразной валютой (с римскими солдатами расплачивались солью), соль была средством консервации, соль была двигателем античной и средневековой экономики. Местный рынок привлек Поло еще и тем, что изобиловал зерном, миндалем и фисташками, собранными на плодородных полях и в рощах той местности. Поло приготовились заняться торговлей.

Проблему представляли люди, с которыми сталкивались Поло. Марко их не выносил: «воры, разбойники, мародеры и предатели», люди, чьи преступления приправлялись выпивкой. Он пишет: «они много времени проводят в тавернах», напиваясь кислым вином. Тем не менее он очарован их изобретательностью и охотничьим искусством, позволяющим справиться даже с ужасными дикобразами. «Когда охотник хочет изловить их, он натравливает злобных больших собак, дикобраз сжимается в комок и весь сотрясается от ярости, бежит и бросает иглы, которые непрочно закреплены у него на спине… в собак и людей, раня их, часто в нескольких местах. Затем охотник подходит и берет их».

Вскоре Марко, отец и дядя снова двинулись в путь.

Никто из Поло, да и вообще никто в то время не заявлял, что следует по Шелковому пути: такого пути не существовало. Торговцы драгоценными камнями, пряностями, шелком и другими тканями передвигались по запутанной, но очень древней дорожной сети, через горные перевалы. На этих тропах, охвативших Среднюю Азию и Китай, порой можно было встретить монаха или миссионера. Шелковый путь как единое целое был обозначен этим именем лишь в 1877 году, когда немецкий географ барон Фердинанд фон Рихтофен ввел зрелищный, но искусственный образ «Seidenstrasse». Хотя название это намекает на романтику, роскошь и чувственность, идущим по этому пути в поисках наживы, завоеваний или спасения приходилось сталкиваться с жестокими трудностями и опасностями.

Путь начинался с многочисленных дорог через Среднюю Азию — где именно, определить невозможно — и тянулся к восточному побережью Китая. Ответвления уходили на юг, вглубь Индии. Поло вступили на него в самой западной области, где производили шелк и товары из шелка. Как все купцы, они двигались в составе большого каравана (на персидском слово «караван» означает компанию) и вскоре поняли, что их путь определяется сетью караван-сараев. Караван-сарай представлял собой сочетание конюшни и гостиницы, обслуживавшей проезжих купцов. Они часто размещались у реки, в оазисе или у селения с мечетью и походили на неприступную скалу: сплошная стена поднималась на высоту нескольких этажей, только внизу имелись отверстия для воздуха, да под крышей — маленькие окна. Путешественники попадали внутрь через тяжелые ворота, пропускавшие их вместе с верблюдами и прочим тягловым скотом, который на ночь привязывали железными цепями. Внутри они находили мощенный плитами двор и десятки усталых верблюдов и ослов вокруг центрального колодца, а дальше — склады для товаров и стойла для скота. На краю прямоугольного двора горел кухонный очаг, от острого запаха пищи текли слюнки. Служитель, стоявший у входа, распределял воду и еду и поддерживал порядок. В маленькие голые комнаты над стойлами попадали по лестнице. Животные же оставались на цепях в «сарае», то есть в стойлах.

Бадахшан задержал Поло на целый год. Настал 1273-й, и они уже два года были в пути, а путешествие их только начиналось.

После выздоровления Марко они двинулись дальше по Шелковому пути, ведущему по высокогорным плато. Их окружали горные бараны — Ovis ammon. «Они ходят иногда стадами по четыреста, пятьсот, шестьсот, — говорит он, — и многих из них убивают, но они не переводятся». Эти кроткие животные позже стали известны как «бараны Марко Поло», и местные охотники — умелые, хотя и несколько безрассудные — высоко ценили их. «Они хорошие лучники, — пишет Марко об охотниках, — и большая часть их одета в звериные шкуры по причине большой нехватки других тканей, потому что шерстяную одежду там либо невозможно достать, либо она очень дорога». Поэтому только «знатные дамы и знать в тех местах носят одежду из ткани».

Одежда женщин привлекла внимание Марко, хотя и не была в его вкусе, и он приводит описание, основанное на тщательной личной инспекции. «Они носят одежду вроде штанов до щиколоток, подобно мужчинам, о которых я вам расскажу, и ткут их из хлопка или из очень тонкого шелка с запахом мускуса. И они набивают в свои штаны много ткани. Иные дамы набивают едва не по сотне элей (эль равен трем футам девяти дюймам) очень тонкой материи из льняной кудели или хлопка, оборачивая тело как пеленами… и переплетая их».

Возможно, тучные овцы тех гор вдохновили местных женщин преувеличивать свои формы. «Они делают это, чтобы показать, будто у них большие бедра, и стать красивее, потому что в этих местах мужчины восхищаются толстыми женщинами, и та, у которой больше толщины ниже пояса, кажется им красивее» и «больше славится среди женщин». Оправляясь от болезни, Марк всего лишь второй раз с начала своего повествования выказывает интерес к эротике. Он все еще очень скромен в сравнении с тем, к чему придет в скором времени.

От экзотических прелестниц Марко обращает взгляд к ожидающим на пути препятствиям. Им предстоял двенадцатидневный путь к верховью реки, мимо деревень, населенных мусульманами, христианами несторианского толка и буддистами, добравшимися в эти места по Шелковому пути. Горные ручьи, которых здесь было в изобилии, облегчали путь. Через некоторое время Поло со своими верблюдами и ослами добрались до меньшей провинции, которую Марко называет Вахан (Вокан), «подчиненную власти правителя Бадахшана». После короткого привала караван вновь двинулся круто вверх, «почти все время через горы, поднимаясь так высоко, что вершины этих гор высочайшие или одни из высочайших в мире». В данном случае Марко не преувеличивает. Его караван восходил к перевалу Терак на Памире: к традиционной разделительной черте между Востоком и Западом, и направлялся к самым отдаленным и глухим западным границам Китая.

Благосклонность Хубилай-хана стала поворотным пунктом в жизни молодого Марко. Отныне он выходит из тени старших и становится самостоятельным действующим лицом. Его впечатлительный, любознательный, изменчивый характер оказался идеально подходящим для императора и его империи. Так случилось, что величайший правитель на земле распознал, какие надежды подавал наблюдательный проницательный пришелец с таинственного Запада, и стал учить его жизни. Вместе они высвободили подлинного Марко из рамок, установленных Венецией, и Марко под влиянием хана превратился в путешественника, который остался в истории. На протяжении семнадцати лет Марко Поло и Хубилай-хан составляли весьма необычную пару в качестве повелителя и слуги, ученика и учителя и даже отца и сына.

Марко хвастал, что Хубилай-хан выказывал ему «величайшее благоволение» и числил его «среди самых знатных своих домочадцев, отчего он пользовался почетом и признанием прочих придворных». В свою очередь, молодой венецианец изучал своих необычных хозяев. «Оставаясь при дворе великого хана, этот юноша… будучи выдающегося ума, изучил обычаи татар, их язык, их письмо и искусство стрельбы из лука столь хорошо, что всем это представлялось чудом», — пишет он с характерной для него нескромностью. Вскоре он освоил «несколько языков и четыре другие письменности». Вооружившись этими знаниями, он изучил Хубилай-хана, быть может, лучше, чем хан знал сам себя, и навеки запечатлел его образ в сознании людей Запада.

Для европейцев Хубилай-хан, как и его предки, был скорее демонической силой, чем личностью. Марко, очевидно, трепетал перед монгольским вождем, но в то же время задался целью придать ему человеческое лицо — акт настоящего иконоборства.

«Великий владыка владык, именуемый Хубилай-хан, таков, — начинает Марко. — Он хорошего и красивого сложения, не слишком мал и не слишком велик, но среднего роста. Плоть, покрывающая его, везде хороша, все его тело более чем хорошо оформлено. Лицо у него белое и красное, как роза; глаза черны и красивы, нос хорош и хорошо посажен». Это описание выглядит несколько идеализированным: портреты хана в зрелом возрасте изображают его весьма тучным и щекастым, но при этом благородным и одухотворенным.

В преклонении перед сей августейшей персоной Марко впадает в восторженный тон. «Титул «хан» означает «Великий владыка владык», и он, несомненно, носит этот титул по праву, ибо каждый должен знать, что великий хан — самый могущественный из людей, существующих ныне в мире, как по числу подданных, так и по землям и богатствам, — не преувеличивая, напишет впоследствии Марко. — Вам следует знать, что он происходит по прямой правящей линии от Чингисхана… он шестой в роду великих ханов всех татар». Хотя к тому времени, как хан вторично принимал Поло в Камбулаке, ему пошел шестой десяток, он до последнего времени вел жизнь, полную опасностей,

Центром власти Хубилай-хана был «великий город, именуемый Камбулак», где хан проводил зиму. В его империи это было нововведением. Еще с 1220 годов монголы под властью Чингисхана считали своей столицей расположенный в монгольской степи Каракорум. Позднее Хубилай решил перенести центр власти к югу, словно подчеркивая власть монголов над Китаем.

Надзор за строительством Камбулака Хубилай-хан поручил архитектору-мусульманину, хотя сам город призван был продемонстрировать китайцам, что династия Хубилая вдохновляется их традициями. Работы начались в 1267 году. Несколько лет спустя город имел одиннадцать ворот, охраняемых внушительными трехэтажными башнями, служившими обзорными площадками.

В разноязыкой монгольской империи столица была известна под различными именами. Китайцы называли ее Та-ту— «Великой столицей». Тюрки знали город как Ханбалык (в передаче Марко Поло— Камбулак), «Город хана». Монголы же, адаптировав китайское название, называли его Дайду. Ныне этот город известен как Бейцзин (Пекин).

Ко времени прибытия Марко восточная часть нового города была отведена под изучение астрономии, которая особенно привлекала Хубилай-хана с его широкими взглядами на мир. Хубилай, вдохновленный славой персидского астрономического центра в азербайджанском Мараге, известном открытиями небесных тел и сложнейшими инструментами для небесных наблюдений, давно мечтал о собственной обсерватории.

Для воплощения своей мечты Хубилай послал за знаменитым персидским астрономом Джамаль-ад-Дином, который привез с собой множество чертежей различных устройств: солнечных часов, астролябий, небесных и земных глобусов и армиллярной сферы («скелета» небесной сферы с моделью Земли или Солнца в центре), служившей наглядным пособием. Эти механизмы и конструкции опережали соответствующие европейские устройства.

Марко Поло выехал из Камбулака как посланец Хубилай-хана. Ему было немногим больше двадцати, но он отправился без отца и дяди, которых на этой стадии повествования не упоминает в числе спутников. Он по-прежнему пользовался покровительством и благословением хана, гарантией его безопасности, платя за это беспредельной верностью. Несмотря на ожидавшие впереди опасности, он лучился новообретенным сознанием своей важности, вполне объяснимой, если учесть цель его поездки: Ханьчжоу, самый большой, богатый и знаменитый из городов Китая. Так же как его отец и дядя в поездках по делам монгольской империи, он имел при себе золотую пайцзу. Этот драгоценный предмет был длиной в фут и шириной в три дюйма, с надписью: «Властью вечного Неба, будь свято имя хана. Да будет тот, кто не почитает его, убит». Обладание такой пайцзой означало, что Марко числился в монгольской державе весьма важной особой и мог в полной мере пользоваться разветвленной сетью ханских гостиниц, дорог и конной службы.

Раскинувшийся на берегах Западного озера Ханчжоу представлял собой неповторимый китайский пейзаж с горами, вздымавшимися над спокойной гладью вод, в которых отражалось само Небо. Город был традиционной столицей династии Сун и совсем недавно был завоеван ведущим военачальником Хубилай-хана, Баяном. Марко как беспристрастный европеец оказался как раз таким чиновником, каких Хубилай-хан предпочитал использовать для надзора за финансовыми делами враждебного или ненадежного населения. Все, что видел Марко после отъезда из Венеции, даже чудеса Камбулака, даже сам великий хан, служило лишь прологом к его путешествию в сердце Китая.

Два города соединялись Великим Каналом — одним из самых значительных общественных сооружений во всем Китае. Он протянулся на юг от Камбулака до Ханчжоу. Канал был главной артерией китайского (и монгольского) судоходства и торговли. Его строительство еще продолжалось, оно велось с перерывами на протяжении нескольких веков, но ко времени поездки Марко близилось к завершению. Марко не дает подробного описания, но, возможно, большую часть пути к Ханчжоу он проделал по Великому Каналу.

Выехав из Камбулака, Марко увидел «очень большой каменный мост» через быструю реку, уходившую к «Океан-морю». По его оценке, мост имел «триста саженей в длину и восемь саженей в ширину» — достаточно, чтобы десять всадников могли проехать в ряд, стуча подковами по гладкому камню. «И он имел двадцать четыре арки и двадцать четыре опоры, поддерживавшие их над водой, — говорит он, — весь он из серого мрамора, очень хорошо сработан и хорошо укреплен. По обе стороны моста красивые стены из мраморных плит и колонн… в голове моста мраморная колонна, а под колонной мраморный лев, и на колонне — другой». С моста открывался вид, обширный, как сам Китай. Впечатлительный молодой человек легко мог убедить себя, что весь мир лежит у его ног, да в каком-то смысле так оно и было. Мост — не только чудо архитектуры, но и символ, обозначал вступление в новые земли, новое сознание, новую жизнь. Ступив на него, Марко продолжил не только свое путешествие, но и путь внутреннего преображения. Он ощущал, как растет и меняется с каждым шагом, переходя из твердыни власти монголов в сам Китай.

Проезжая по мосту, он рассуждал об усердии и изобретательности, каких потребовало его сооружение. «От колонны до колонны, — замечает он, — мост огражден плитами серого мрамора, украшенными различными скульптурами и скрепленными по бокам колонками, по всей длине моста до конца, чтобы люди, переходящие по нему не упали в воду». Всего он насчитал шестьсот этих изящных колонн, каждую из которых венчал лев или другое животное «из очень хорошего мрамора».

Странствуя по отдаленным провинциям, Марко повсюду встречал примеры нарушения естественного порядка вещей: астрологов, вызывающих бури, соль вместо денег, хозяев дома, приглашающих чужеземцев возлечь с их женами, сестрами и дочерьми, смертоносных змей, дающих спасительное лекарство, — череду поразительных диковинок и парадоксов.

Не меньше его удивили обитатели «Унсиана» — предполагается, что это Западный Юньнань. Мужчины здесь были ленивы, самодовольны и, в общем, бесполезны или, как выразился Марко, «благородны согласно своим понятиям. У них нет иного занятия, помимо войны, соколиной охоты и звериной травли. Все работы делаются женщинами или другими мужчинами, которых они захватили в плен и обратили в рабов». Однако кое-что в их обычаях привлекло внимание Марко. Родители, ожидающие ребенка, практиковали «кувад» (образовано от французского слова, обозначающего «проклевываться»). По его описанию, «когда женщина родит ребенка, они обмывают его и заворачивают в пеленки, муж женщины ложится в постель и берет с собой новорожденного, и не встает сорок дней, кроме как по нужде. Друзья и родственники собираются к нему, остаются с ним и устраивают празднество и забавы. Они поступают так, потому что, говорят они, его жена устала, вынашивая младенца во чреве своем».

Между тем родившая мать сразу бралась за работу. «Как только она родила ребенка, она встает с постели и исполняет все домашние дела, и прислуживает мужу, подавая ему еду и питье, пока он лежит в постели, как будто это он сам выносил ребенка».

Неудивительно, что первые читатели Марко полагали, будто он выдумал этот и другие обычаи с целью позабавить слушателей. Описанное им поведение было так необычно и фантастично, что казалось сатирой на язычников, измышленной для развлечения читателя. Однако он не выдумывал, и обычай «кувада», описанный Марко Поло, наблюдался этнографами в таких различных районах, как Африка, Япония, Индия, Северная и Южная Америки (среди туземного населения), и у басков в Европе. В 2002 году на эту тему предприняли медицинское исследование. Канадские ученые д-р Катерина Е. Вайнн-Эдвардс и д-р Энн Стори исследовали слюну и кровь ожидающих ребенка отцов с целью выявить гормональные изменения во время беременности партнера и отметили рост уровня гормона пролактин у мужчин. Это было крайне неожиданным, поскольку пролактин является женским гормоном, участвующим в процессе выработки грудного молока. Кроме того, они обнаружили, что у будущих отцов также повышен уровень одного из видов эстрогена. Эти неожиданные открытия говорят о том, что организм мужчины имитирует изменения, происходящие в организме женщины при беременности — то есть, по мнению ученых, «мужчины переживают гормональную перестройку, связанную с отцовством, подобную гормональным изменениям в организме матери».

Путешествие Марко по местности, которая ныне называется Мьянма, становилось с каждым шагом все более интересным и необычным. В «Путешествии» он передает тревожное чувство, когда чудится, будто странствуешь во сне и окружающая действительность кажется прочной, пока проходишь через нее, а затем вновь уходит в тень, из которой путник ее на миг извлек. Он пишет о многодневном пути через джунгли, «где много слонов, и единорогов, и львов, и иных странных диких зверей. Там нет ни людей, ни жилья».

«Проехав три дня, находишь благороднейший и великолепнейший город, который за его величие, важность и красоту назван Кинсай, что означает Небесный Город, — сообщает Марко Поло. — Это величайший город, какой найдешь в мире, где можно встретить такое множество удовольствий, что представляешь себя в раю».

Марко оказался в апогее китайской цивилизации, в городе, столь передовом и красивом, столь полном чувственных удовольствий, что ему едва ли удалось бы убедить недоверчивых европейцев, что речь идет не о бестелесном видении, а о чем-то столь же реальном, как Венеция. Подобно Венеции, Кинсай был построен на множестве каналов, в которых теснились разнообразные суда и лодки. Не удивительно, если Марко поверил, что очутился в усовершенствованной версии родного города.

Ханчжоу, как называется ныне этот город, пленил Марко более всего, что он видел в Азии. Он впервые столкнулся с величием Китая в его высшем развитии, не оскверненном монголами. Кинсай предстал перед ним как захватывающее будущее, столь же нереальное, каким показалась бы сегодняшнему путешественнику научно-фантастическая утопия, — но в то же время осязаемое и живое. Марко впервые ощутил себя не просто странником, но исследователем, и поставил перед собой задачу изучить это чудо градостроения. «Я, мастер Марко Поло, — заявляет он, — бывал в том городе много раз и с великим усердием замечал и постигал все увиденное, записывая наблюдения».

Жители Кинсая неохотно допускали в дома и к очагам подобных Марко иноземцев, представлявших в их глазах захватчиков-монголов. К тому же Марко так и не овладел китайским языком. Из-за этих препятствий от его любознательности ускользнуло многое во внутренней жизни города, интимной и духовной. Однако ненасытное любопытство подвигло его узнать о городе и горожанах больше, чем удалось кому-либо из европейцев до него или столетия спустя.

Кинсай был в то время самым крупным портом Китая и самым большим из существовавших где-либо на Востоке и Западе городов. Кроме того, он был богатейшим городом, хотя богатства его скрывались от глаз. Марко признается, что статистику сокровищ Кинсая он почерпнул из китайских документов, однако в первую очередь он основывался на собственных наблюдениях.