Вопрос о происхождении телесных наказаний покрыт мраком неизвестности; трудно также установить что-либо по поводу первого наказания розгами и уж совсем невозможно назвать имя той или того, кто впервые прибегнул к подобного рода экзекуциям. С уверенностью только можно сказать, что применение порки известно было уже тогда, когда земля далеко не была населена густо. Мы не берем на себя смелость входить здесь в рассмотрение тех способов наказания, которые имели место еще в допотопные времена; наша задача — осветить, хотя бы несколько, в этой главе сущность избранной нами темы, придерживаясь при этом сравнительно позднейших времен.

В течение долгого времени весь ученый мир был чрезвычайно взволнован вопросом огромной важности о том, было ли сечение впервые применено в качестве умерщвляющего плоть средства или же в роли наказания. По поводу обоих этих положений велись самые ожесточенные споры. Факты, приводимые в основание своих утверждений обеими противными сторонами, представляют собою не более, как массу нагроможденных друг на друга слов, латинских цитат и комментариев, и таким образом было далеко не легким делом рассортировать всю эту груду и отделить солому от зерен. Во всяком случае бичевание, как способ покаяния, имеет полное право гражданства. Различные способы подобного раскаяния в грехах и умерщвления плоти были известны сначала под одним общим именем «disciplina»; тем не менее бичевание, т. е. применение плети (disciplina flagelli), ставилось при этом обязательно на первый план и к тому же так усердно, что позднее под словом disciplina (дисциплина) непременно понимали именно этот род или способ покаяния или епитимьи. Французы прибегают к слову disciplina для того, чтобы выразить им понятие об инструменте, который применялся при религиозном умерщвлении плоти. Так, например, Мольер устами своего Тартюфа говорить камердинеру:

Таким образом, под словом дисциплина следует понимать точно то же, что под добровольным бичеванием, т. е. таким, которое совершается собственноручно кающимся с помощью бича, кнута или розги. Собственно говоря, мы не должны входить в дальнейшее рассмотрение поставленного выше спорного вопроса, потому что различные предположения говорят за то, что прежде всего розга была применена не в качестве религиозного атрибута, а как материал для наказания.

Два других обстоятельства, тесно связанные с телесным наказанием, заслуживают того, чтобы обратить на них здесь внимание, ибо и они также являлись пунктами препирательства ученых разных времен. Мы говорим о том участке тела, которое избиралось для наказания. В этой области взгляды преследователей сильно разнятся один от другого. Часть писателей указывают на спину и плечи и называют такую экзекуцию «верхним наказанием» — disciplina sursum; другие же говорят о disciplina deorsum, т. е. «нижнем наказании», и утверждают, что седалищные части представляют собою именно настоящее место экзекуции.

Делольм — или, собственно говоря, аббат Буало, брат поэта, утверждает, что часть тела, на которой мы восседаем, заслуживает величайшего внимания. Во-первых, потому, что она является характеристической частью человеческого пола и образуется благодаря расширению мускулов, каковое, по данным анатомии, наблюдается только у человека и не встречается у прочих животных. Во вторых, потому, что отличие, которым обусловливается эта часть, имеет не только почетное, так сказать, но и практическое значение. Точно так же, как вертикальное положение важно — как говорит Овидий — «для обозрения солнца, луны и звезд во время странствования», точно так же важна седалищная часть для всех искусств и наук; без нее невозможно было бы изучать их, без нее немыслимо было бы выполнять всякие технические и механические работы. При изучении юриспруденции, например, эта часть тела представляется настолько важной и полезной в смысле выносливости и прилежания, что нередко ее ценят так же высоко, как и голову, и уж во всяком случае ставят на одну линию с последней. В университетах в большом ходу выражение, смысл которого приблизительно сводится к следующему: «для изучения юриспруденции требуется железная голова и свинцовое седалище и, пожалуй, золотая мошна, чтобы иметь возможность приобретать необходимые учебники и пособия».

Но эта часть тела не только дает человеку возможность быть ученым и прилежным, она придает ему особую красу, ибо сама отличается прекрасным строением. Не придавая особого значения взглядам различных диких народов, украшающих свои седалищные части и с большим старанием разрисовывающих их, заметим только, что греки, этот образованнейший народ, высоко ценили красоту «заднего фасада». Они ставили его безусловно выше других частей тела, ибо никогда не воздвигалось алтарей красивым рукам, ногам, глазам или красивому лицу. Но этой части тела были воздаваемы ими особые почести, и греки посвятили Венере храм под именем Venus Kallipyge. 

[4]

 Поводом к построению этого храма послужил спор между двумя сестрами, которые никак не могли сойтись во взглядах о том, у кого из них эта часть тела сформирована более красиво.

Римляне разделяли это мнение греков, а Гораций зашел так далеко, что утверждал, будто для женщины должно считаться большим пороком, если эта часть тела у нее развита худо, таким же, говорит он, уродством, как если бы у нее был плоский нос или необычайно больших размеров нога.

И у новейших поэтов укоренился аналогичный взгляд. Рабелье и Лафонтен намекают на то же самое, а Руссо говорит об упомянутом выше храме Венеры и поясняет, что этот храм является именно тем, который он чаще других посещал бы! Поэт Скаррон в одном из своих стихотворений воспевает достоинства нежности этой части тела и посвящает свой труд некой даме, муж которой был возведен в звание герцога, благодаря каковому обстоятельству жена его получила право восседать в присутствии королевы: ей был пожалован «le tabouret». Те же взгляды разделяет лорд Болингброк, с мнением которого можно считаться здесь уже потому, что он пользовался славой троякого рода: как государственный человек, политик и философ.

Красоту и великолепие часто упоминаемого седалища воспевает один из остроумцев Франции, бывший при Людовике XIV генерал-адвокатом в Метцие и членом академии. Это — известное стихотворение под названием: «La Metamorphose du Cu d`lris en Astre».

Происхождение телесного наказания, без сомнения, относится к давно прошедшим временам. Первое упоминание о нем мы встречаем во второй книге Моисея (глава пятая), где говорится о том, что Фараон отдал приказ избить израильтян. Он требовал от них, чтобы они ежедневно доставляли известное количество кирпичей, и если обнаруживалась недостача в доставке этой натуральной повинности, то выборные, наблюдавшие за правильным ходом дела, подвергались обычно солидной порке. В Ветхом Завете за определенные грехи полагается телесное наказание, а в иудейских законах имеются даже указания на то, сколько именно разрешается в каждом отдельном случае отпускать ударов. «И если безбожник заслужил наказания палками, то пусть судья прикажет ему тут же пасть ниц, и тут, в присутствии судьи, виновный получит столько ударов, сколько ему полагается, в зависимости от содеянного им преступления. Если наказуемому дано уже сорок ударов, то больше бить его не следует». И в Новом Завете мы сталкиваемся очень часто с телесными наказаниями. Все евангелисты рассказывают, что Иисус Христос до распятия был наказан плетьми. Евангелист Иоанн говорит, что Иисус свил плеть из веревок и изгонял ею менял из храма. В апостольских посланиях говорится, что апостолов наказывали розгами, и сам апостол Павел, повествуя о своих страданиях и преследованиях, перенесенных им во имя Евангелия, говорит: «От иудеев мне досталось менее на один сорока ударов» и «три раза меня секли розгами, один раз меня забросали камнями, три раза я претерпел кораблекрушение, целый день и целую ночь провел я в пучине морской». И затем далее: «Других искушали жестокими насмешками и пинками, тюрьмой и оковами». Приведенные нами из Священного Писания места говорят о порке только как о наказании, и ни под каким видом не относятся к добровольному бичеванию, и еще менее того к чрезмерному применению плети, вошедшей в обиход монашеской жизни.

Законы Моисеевы определенно ограничивают количество ударов числом сорок, в действительности же у евреев принято было давать только тридцать девять ударов. Объясняется это правило так: может быть, при счете произошла ошибка, и потому пусть наказуемый не подвергается случайности получить больше, нежели полагается. Существовало, правда, еще одно основание, почему евреи ограничивались тридцатью девятью ударами. Плеть, с помощью которой производилась экзекуция, приготовлялась из кожи и состояла из трех ремешков, один из которых выделялся своей длиной настолько, что при каждом ударе захватывал по всей поверхности тела; два другие ремня были покороче. Поэтому били тринадцать раз, что составляет тридцать девять ударов, а ведь следующий удар привел бы уже к числу сорок два и т. д.

Защитники флагеллянтизма всеми мерами старались обосновать свои взгляды на Священном Писании и повсюду ссылались на него; в конце концов они перелистали всю Библию, но тщетно. Помимо приведенных выше мест, имеются еще два, которые указывают на бичевание, и на

Судя по Талмуду (написанные за 500 лет до Рождества Христова законы и названные так в отличие от Моисеевых или писанных законов), содержащему в себе некоторые предания, можно полагать, что у евреев также существовал род добровольного бичевания. В одной из глав («Малкос») говорится, что евреи, прочитав издавна установленную молитву и покаявшись друг другу в своих грехах, приступали к бичеванию один другого. Буксторф, считающийся лучшим в данном вопросе авторитетом, в своем труде «Еврейская Синагога», относящемся к 1661 году, пишет об этом обряде следующее: «В каждой еврейской синагоге находятся два человека, помещающиеся в особом углу комнаты; один из них распростирается на полу, головой к северу, ногами к югу — или иногда наоборот — а другой, оставаясь в стоячем положении, наносит первому тридцать девять ударов по спине с помощью ремня, сделанного из коровьей кожи. Секомый повторяет при этом троекратно тридцать восьмой стих 78 псалма; по-еврейски стих этот заключает в себе как раз тринадцать слов, причем, при произнесении каждого слова, наносится новый удар, и, когда наступает третий раз, завершается положенное по правилу количество ударов. По окончании этой операции «хирург» превращается, в свою очередь, в пациента. Он ложится на пол точно так же, как и его жертва, причем последняя разделывает по-братски добровольца так же, как он сам прежде проделал это. Именно таким образом происходит обоюдное наказание за грехи, и — как выражается ученый — «оба трут друг друга, словно ослы». Подобный обычай еврейской «дисциплины» описан в книге, носящей название «Граф Телеки. История новейших еврейских обрядов и обычаев».

Телесные наказания у древних римлян имели чуть ли не самое широкое распространение; об этом свидетельствуют исследования многих авторитетных писателей-историков. В каждом доме обязательно можно было встретить картины, на которых изображались применявшиеся в то время для наказания инструменты и вспомогательные средства. В судейских камерах судьи были окружены огромным выбором всевозможных плетей, кнутов, розог и кожаных ремней, и все это имело в виду устрашение обвиняемого. Помимо того существовал еще целый арсенал пособий, специально предназначенных для наказания рабов; из числа таких инструментов назовем особого рода бечевки, изготовлявшиеся исключительно в Испании. Орудия наказания носили различные имена. Так, например, известна ferula, представлявшая собою плоский кожаный ремень, слывший в то время одним из самых милосердных и нежных инструментов. Далее следует Scutica, сплетенная из витого пергамента, затем — flagella и, наконец, самый ужасный инструмент — flagellum. Эта штука наводила сильнейший трепет и приготовлялась из скрученных полосок коровьей кожи. В третьей сатире своей первой книги Гораций описывает различные градации этих «устрашающих средств». Он рассказывает, между прочим, о том, как некий судья держал своих служащих в ежовых рукавицах, затем обращается в ироническом тоне к последователям стоицизма, проповедовавшим меры устрашения и утверждавшим, что все преступники равны и, следовательно, все наказания должны быть одинаковы. «Сделайте себе за правило, — говорит Гораций, — чтобы накладываемое вами наказание постоянно находилось в соответствии с совершенным преступлением. Если преступник заслуживает быть высеченным только плеткой из скрученных полосок пергамента, то не подвергайте его наказанию с помощью ужасных кожаных нагаек. А того, что вы накажете кого-либо ударами плоского ремня в то время, когда он заслужил более тяжелое наказание, — я нисколько не боюсь!»

Существовали еще более ужасные инструменты, нежели упомянутый выше flagellum, а именно: длинные бичи или кнуты, в окончание которых вплетались металлические шарики, усеянные маленькими острыми иголками. Сечение рабов в древнем Риме производилось настолько часто, что остряки того времени наделяли несчастных прозвищем по роду полученного ими наказания; так, например, существовали bestiones, bucoedoe, verberonnes, flagriones и т. д.

Наказания, налагавшиеся на рабов, и тот ужас, который они внушали несчастным, служили очень часто темой, на которой охотно останавливался в своих комедиях Платон. Так, например, в его «Эгедике» один из рабов, являющийся в пьесе главным действующим лицом, увидел, что повелитель его в одно прекрасное утро обзавелся новой плетью, и из этого заключил, что господин открыл все его замыслы! Всевозможные телесные наказания служили для Платона неисчерпаемым источником для острот и шуток. В одной комедии раб в шутку обращается к другому невольнику и спрашивает его: сколь в нем весу, когда он висит нагишом, привязанный к балке, а к ногам его прикреплены стофунтовые тяжести? Необходимо заметить, что подобный груз привешивался к рабам постоянно во время наказания, чем имелось в виду, как мы уже упоминали выше, препятствовать им наносить своими ногами толчки экзекутору. В другом месте Платон делает намеки на ремни из коровьей кожи, из которых приготовлялись батоги, и советует рабам топтать их ногами; при этом Платон погружен в глубокое раздумье по поводу удивительного факта, заключающегося в том, что «мертвая скотина может наносить вред живому человеку».

Мы могли бы привести массу обычаев и привычек старого Рима, характеризовавших то могущественное положение, которое занимала в то время плеть или розга. Так, например, сечение и бичевание рабов получило такие права гражданства, что плеть или палка могли быть символом жизненного положения этих несчастных. Камерариус повествует об особенном обычае, существовавшем в течение довольно продолжительного промежутка времени и заключавшемся в том, что позади триумфатора, в его колеснице, стоял человек с плетью в руке. Это должно было означать, что судьба человека вообще крайне изменчива и что с величия славы можно опуститься до положения простого работника-невольника.

Для того чтобы высечь рабыню, вполне достаточным основанием у римлянки — по словам Ювенала — служил нос невольницы, который почему-то не нравился капризной госпоже; иными словами, говорит этот автор, стоило римлянке быть недовольной своей собственной внешностью, как за это расплачивалась ни в чем не повинная рабыня. У некоторых матрон существовало даже правило, в силу которого рабыни, занимаясь прической своей госпожи, должны были оставаться полуобнаженными, чтобы в случае малейшей погрешности, происшедшей вследствие незначительной неловкости, быть готовой к восприятию того количества ударов, которое заблагорассудится назначить пришедшей в негодование барыне. Эти прелестные фурии дошли в конце концов в своей жестокости до того, что в первом периоде империи их власть была до некоторой степени сокращена. Во время владычества императора Адриана некая дама была приговорена к пятилетней ссылке за то, что жестоко обращалась со своей рабыней. Если случалось так, что прислужницы разбивали стакан или во время варки портили какое-либо кушанье, то заранее могли рассчитывать на самую ужасную порку, которая нередко производилась в присутствии гостей, дабы их поразвлечь. И действительно, гости были крайне благодарны за доставленное им бесплатное зрелище. Ювенал, описывая настроение одной римлянки, недовольной своим мужем и поэтому обрушивающейся на рабов, выражается буквально следующим образом: «О, горе ее прислужницам! Горничные должны снять верхние платья свои, прислужник получает упреки за долгое отсутствие свое. Полосы кожаных ремней разрываются о спины некоторых рабынь, у некоторых потоками струится кровь под ударами плетей, у других — вследствие ударов батогами из пергамента».

К сожалению, не сохранилось никаких указаний на то, существовало ли бичевание в первых монашеских орденах, а статуты, установленные основателями их, не упоминают о добровольном употреблении плети или розог. Предания, дошедшие до нас об этом периоде, говорят, главным образом, о тех наказаниях, которые применял «отец лжи» по отношению к святым; основанием для этого служило, по всем вероятиям, то обстоятельство, что чрезмерная святость казалась ему невыносимой.

Святой Антоний, основатель монашеской жизни, был особенно в данном случае почтен. Диавол часто навещал его, испытывал его добродетели, всеми способами старался искоренить в нем все хорошее и очень часто прибегал при этом к применению плети и розог. Такой же участи подвергались и другие святые. Хотя самобичевание и не требовалось древними монашескими статутами, тем не менее оно считалось превосходным исправительным методом, причем власть начальника ордена всегда простиралась до того, что назначение им телесного наказания считалось безапелляционным. И еще до возникновения монастырей вообще епископы первых христиан пользовались преимуществом наказывать телесно членов как своей, так и другой общины.

В подобных экзекуциях настоятели монашеских орденов пользовались неограниченными полномочиями. И если кто-либо из монахов попадался в краже или в членовредительстве, либо изобличался во лжи и, несмотря на предостережение братии, все-таки не исправлялся, то, провинившись в третий раз, должен был в присутствии всех братьев подвергнуться процедуре увещевания. Но если и это оставалось без результата, то порочный брат должен был понести самое строгое наказание розгами. В другом монашеском правиле говорится о воровстве: «Если монах уличается в воровстве — если он заслуживает еще, чтобы его называли монахом! — то должен подвергнуться телесному наказанию, как за повторный случай распутства, и даже еще с большей строгостью, ибо только развратное поведение могло побудить его совершить кражу». В числе преступлений или проступков, подлежащих наказанию поркой, значился также каждый вид непристойных действий, совершенных над мальчиками или братьями-монахами, причем в подобных случаях наказание приводилось в исполнение публично. Жесточайшие порки назначались всем тем, которые упорно отказывались раскаиваться в своих грехах, проявляя при этом чрезмерную гордость и не желая явиться к своему непосредственному начальству с полной повинной. Попытки убежать из монастыря также наказывались розгами, а за распутное поведение полагалось публичное наказание. Само собой разумеется, что общение с представительницами другого пола было строжайше запрещено монахам, и за малейшее отступление от предписанных на сей предмет правил полагался жестокий штраф. Среди правил этого рода находим следующее: «Тот монах, который остается наедине с женщиной и ведет с ней интимные разговоры, переводится на два дня на хлеб и на воду либо подвергается двумстам ударам». Такое назначение наказания, т. е. приравнивание основателем монашеского ордена лишения пищи к телесному наказанию, является лишним доказательством того, какое высокое значение придавалось монашествующей братией еде и питью. Следующий рассказ служит также великолепной иллюстрацией того, какую чувствительность проявляли эти «друзья хорошего стола». «Один монах-бенедиктинец разжился где-то хорошим винцом и несколькими вкусно приготовленными блюдами; желая в то же время насладиться всем этим с возможно большим комфортом, гурман в рясе пригласил нескольких товарищей и отправился с ними в монастырский погреб, где духовная компания расположилась в большой бочке так, чтобы быть скрытой от посторонних взоров. Настоятель, заметив отсутствие нескольких монахов, пустился на поиски их и, к огромному изумлению пировавшей братии, влез головой в бочку, служившую временной столовой. Само собой разумеется, что монахи сильно испугались, но настоятель успокоил их тем, что сам забрался в бочку и разделил с ними трапезу. Спустя несколько чрезвычайно приятных часов, настоятель покинул бочку, причем некоторые монахи были в восторге от его снисходительности и общительности, в то время как другие не могли отрешиться от самых мрачных предчувствий. Насколько последние были основательны, оказалось на следующий день, когда настоятель попросил игумена (приора) занять его место, а сам предстал пред всей братией и покаялся в том преступлении, которое совершил накануне. Вместе с тем он ходатайствовал о назначении соответствующего наказания. Провинившиеся монахи должны были последовать примеру своего непосредственного начальника. В конце концов, благодаря умелому выбору экзекутора, настоятелю удалось угостить каждого из своих вчерашних собутыльников изрядной порцией солидных ударов».

Поспешность и аккуратность, с которой монахи торопились «вкусить» трапезу, дала повод к известной пословице: «Поджидают его, словно монахи настоятеля». Иначе говоря — вовсе не ожидают, а усаживаются за стол после звонка, явился ли настоятель или еще не пришел.

Преступное общение с женщинами влекло за собой повторное покаяние при помощи плети, причем существовало правило, в силу которого каждый, взирающий плотоядным взором на женщину и не исправляющийся под влиянием телесных наказаний, исключался вовсе из состава братии, дабы не заражать своим поведением собратьев-монахов.