Между поляками и русскими издавна существовала традиция взаимного недоверия. «Для поляков было всегда невозможно добиться политических гарантий от любых своих соседей, – указывает А. Кларк, – потому что все они домогались польских земель и предпочитали присваивать ее, вместо того чтобы защищать».

Большевикам независимая Польша тоже никогда «не нравилась». Причем активно не нравилась. Сразу же после Октябрьского переворота, объявив о праве наций на самоопределение, ленинское правительство приступило к советизации всех территорий, входящих прежде в состав Российской империи. Польские патриоты, стремившиеся на обломках рухнувшей державы возродить национальное государство, прекратившее существование после насильственного раздела 1795 года, сразу же были зачислены в «контру».

Уже с января 1918 года ВЧК начало целенаправленно проводить против них политику террора. При Ставке была учреждена особая Комиссия «по борьбе с польскими контрреволюционными войсками», основной задачей которой являлось «истребление контрреволюционных зачинщиков среди польских войск». Даже из этой коротенькой выдержки следует, что «зачинщиками» оказалось большинство поляков. Поэтому «комиссия признала возможным объявить все польские войска вне закона».

28 января военная контрразведка доносила Ф.Э. Дзержинскому: «В действующих против контрреволюционеров фронтовых войсках выделено для борьбы с поляками и румынами несколько батальонов. Платим 12 рублей в день при усиленном питании. Из

нанятых частей

, посланных против легионеров, выделены два отряда: один из лучших стрелков

для расстрела офицеров-поляков

, другой из литовцев и латышей для порчи запасов продовольствия в Витебской, Минской и Могилевской губ., в местах сосредоточения польских войск. Некоторые местные крестьяне также согласны нападать на поляков и

истреблять их

».

Речь в данном случае идет не о польской армии, которой еще не существовало, а о «мятежном» корпусе генерала И. Довбор-Мусницкого, препятствовавшем «осуществлению революционных преобразований в местах своей дислокации». Заодно большевики распустили созданные после Февральской революции белорусские воинские формирования и разогнали созванный Великой белорусской радой съезд, отказавшийся признать власть Совнаркома Западной области (в составе которого не оказалось ни одного белоруса) и решивший создать свой национальный орган – Всебелорусский Совет крестьянских, рабочих и солдатских депутатов. Еще бы, ведь в принятой съездом резолюции подчеркивалось, что в пределах Белорусского края устанавливается республиканско-демократическая форма правления, «что означало ликвидацию Советской власти и замену ее буржуазной парламентской республикой». Самых буйных депутатов, числом 27, пришлось арестовать.

На правом фланге Белорусского фронта от латвийской границы до Бегомля развернулась 3-я армия, нацеленная на Вильно. Главный удар наносили 4-й стрелковый корпус (50-я и 27-я стрелковые дивизии) и подвижная группа в составе 24-й кавалерийской дивизии и 22-й танковой бригады (219 танков Т-26) под общим командованием командира дивизии комбрига П. Ахлюстина. Советские подразделения быстро разгромили польскую пограничную стражу, убив 21 и пленив 102 человека, и уже к 8 часам утра 17 сентября подвижная группа заняла Докшицы, к 18 часам – Дуниловичи. Здесь танки остановились по причине отсутствия горючего: бравый комдив-кавалерист отказался пропустить впереди славных конников тыловую колонну танковой бригады. Значительно отстала пехота: 27-я Омская имени Итальянского пролетариата стрелковая дивизия заняла в 12 часов Парафианово и подходила к реке Сервечь, 50-я стрелковая дивизия заняла Крулевщизну.

С неба «сталинские соколы» пачками разбрасывали «Обращение командующего Белорусским фронтом». Листовки носили ярко выраженный антипольский и антигерманский характер, Риббентропу они бы определенно не понравились:

«Братья Белорусы!

Почти двадцать лет вы находитесь под гнетом польских панов, помещиков и капиталистов. Они забрали у вас землю и обрекли на нищету и голод. Земли белорусских и украинских крестьян заселяются польскими помещиками, осадниками, военными колонистами. Вас душили большими налогами, сборами и повинностями. Помещики делали все, чтобы вас, честных тружеников белорусов, сделать нищими. Паны и помещики высасывают из вас последнюю кровь..

.

Польское правительство втянулось в ненужную народу войну с Германией, позорно провалилось, оказалось неспособным защитить страну и населяющие ее народы. Польская армия потерпела в войне суровое поражение, от которого она не в силах оправиться. Вам, белорусам, вашим женам, отцам, матерям, братьям и сестрам грозит разорение, побои и новые

издевательства со стороны врагов

.

Министры и генералы прихватили золото, позорно убежали, бросили землю и народ на произвол судьбы, поставили вас перед угрозой полного разорения и уничтожения.

Войска Украинского фронта 17 сентября тоже перешли государственную границу и стали продвигаться в глубь Польши. На территории Западной Украины польская армия почти не оказала сопротивления, имея на то уважительные причины – приказ маршала Рыдза-Смиглы и возможность уйти в Румынию.

На северном фланге от Олевска до Ямполя развернулась 5-я армия (15-й и 8-й стрелковые корпуса – 80 844 человека, 635 орудий и минометов, 522 танка), которой была поставлена задача «нанести мощный и молниеносный удар по польским войскам, решительно и быстро наступать в направлении Ровно». В районе Олевска сосредоточилась 60-я стрелковая дивизия, нацеленная на Сарны. Две другие дивизии 15-го стрелкового корпуса (87-я и 45-я) развернулись в районе Городница – Корец, имея ближайшую задачу выйти к реке Горынь, а к исходу дня занять Ровно. 8-й стрелковый корпус (81-я и 44-я стрелковые дивизии, 36-я танковая бригада), занявший исходный рубеж в районе Острог – Славута, должен был к концу дня занять Дубно. 18 сентября обоим корпусам следовало быть в Луцке и двинуться в сторону Владимира-Волынского.

Армия комдива Советникова на своем участке перешла границу почти беспрепятственно. Лишь в районе Устья гарнизон стражницы № 11 попытался дать отпор 16-му стрелковому полку 87-й дивизии. Основная масса советских войск продвигалась на запад походным порядком.

К вечеру 17 сентября передовой отряд 45-й стрелковой дивизии занял Ровно, где разоружил мелкие польские части. Наступавшая севернее 87-я стрелковая дивизия 19 сентября в районе Костополя вступила в бой с противником силой до двух пехотных полков с артиллерией. В ходе стычки польский отряд был разбит и до 1500 солдат попали в плен, 25 орудий стали советскими трофеями. Соединения 15-го корпуса продолжали марш на запад, продвигаясь вслед за отходившими группами польских солдат и пограничников.

Наступавшая в первом эшелоне 8-го стрелкового корпуса 36-я танковая бригада (301 танк Т-26), «улыбаясь и размахивая шлемами» – это о них доносил начальник луцкого гарнизона, двинулась в сторону Дубно, но в первый день наступления танкисты старались не отрываться от стрелковых частей, испытывая трудности с подвозом горючего. В местечке Мирогоща две бронемашины под командованием старшего лейтенанта Аксенова остановили четыре эшелона с польскими войсками. Пока одна бронемашина держала под прицелом головной паровоз, Аксенов вступил в переговоры с польским начальником эшелонов и заявил ему, что в случае попытки увести эшелоны на запад он вызовет авиацию и скрывающиеся в засаде танки. Этот блеф заставил поляков отказаться от отправки эшелонов. К утру 18 сентября к Аксенову подошли пять танков, поляки сдались.

Сразу же после вступления Красной Армии в Польшу с целью избежать «неожиданностей и случайностей» между Рейхом и СССР начался новый тур дипломатических переговоров. Вечером 18 сентября в беседе с Шуленбургом Сталин «как-то неожиданно» заявил, что у советской стороны есть сомнения относительно того, отведет ли германское командование войска «на линию, которая была определена в Москве», согласятся ли генералы возвращать захваченные территории. Посол заверил, что Германия «твердо намерена выполнять условия московского соглашения», а присутствовавший при разговоре генерал Кёстринг отчеканил: «Германские вооруженные силы будут делать только то, что приказывает фюрер».

На следующий день в «Правде» было опубликовано советско-германское коммюнике: «Во избежание всякого рода необоснованных слухов насчет задач советских и германских войск, действующих в Польше, правительство СССР и правительство Германии заявляют, что действия этих войск не преследуют какой-либо цели, идущей вразрез интересов Германии или Советского Союза и противоречащей духу и букве пакта о ненападении, заключенного между Германией и СССР. Задача этих войск, наоборот, состоит в том, чтобы восстановить в Польше порядок и спокойствие, нарушенные распадом Польского государства, и помочь населению Польши переустроить условия своего государственного существования».

Вот так Польша как-то вдруг, непонятно распалась, взвалив на плечи Гитлера и Сталина тяжкий долг по восстановлению порядка и спокойствия. Заодно «Правда» поведала о том, как германское население единодушно приветствует решения советского правительства, радуется за белорусов и украинцев и «оживленно обсуждает успешные операции Красной Армии», отмечая флажками на картах ее продвижение.

Вечером 19 сентября Молотов вызвал Шуленбурга и заявил ему, что момент «созрел» – пора конкретно делить польские территории и окончательно определиться с поставленным в тайном протоколе вопросом: «Желательно ли в интересах обеих Сторон сохранение независимости Польского государства?» Что касается советского правительства, то если раньше оно предполагало допустить существование каких-то остатков Польши, то теперь это намерение уступило желанию Польшу по-братски поделить по линии четырех рек. Откладывать не стоит, переговоры следует начать немедленно и проводить их в Москве, так как «лица, наделенные высшей властью», покинуть Советский Союз не могут.

Берлин согласился – в самом деле, пора «определить окончательную структуру польских территорий». К вам едет Риббентроп.

Независимые прибалтийские государства возникли в результате развала Российской империи, поражения Германии и бурных событий Гражданской войны.

Первые ростки как советской, так и национальной власти были задушены кайзеровской армией, полностью оккупировавшей Прибалтику к началу весны 1918 года. Согласно сепаратному Брест-Литовскому договору, подписанному большевиками 3 марта, Россия выходила из Первой мировой войны, отдавая взамен свои территории, в частности, Литва, Латвия, Эстония отпадали от России.

В.И. Ленин угрозой своей отставки заставил партию (и народы бывшей империи) оплатить приход к власти. Главным для него в тот период были не патриотические лозунги, а шанс эту власть, при поддержке тех же немцев, удержать и выиграть время: «Если ты не сумеешь приспособиться, не расположен идти ползком на брюхе, в грязи, тогда ты не революционер, а болтун». Пока Ильич занимался советизацией отведенной ему резервации и налаживал «красный террор», в Берлине обдумывали планы создания Балтийского герцогства. Однако, несмотря на ликвидацию Восточного фронта, большевистскую помощь солдатами и хлебом, Германская империя рухнула.

13 ноября 1918 года ВЦИК Республики Советов торжественно заявил, что условия Брестского мира «лишились силы и значения», и призвал народы «самим решить свою судьбу». Центральное бюро большевистских организаций оккупированных областей тут же выпустило воззвание: «Мы не можем допустить организацию контрреволюционных элементов и захват власти… Восстаньте все, как один! Немедленно приступайте к организации Советов рабочих депутатов!» Вслед за уходящими немецкими войсками части Рабоче-Крестьянской Красной Армии двинулись на запад. Однако, как оказалось, там уже успели образоваться собственные национальные правительства.

Еще 11 декабря 1917 года в Каунасе литовская тариба провозгласила восстановление Литовского государства, а 11 ноября 1918 года Вольдемарас сформировал первое литовское правительство.

Несмотря на то что советская и германская стороны обязались хранить «в строгом секрете» статьи дополнительного протокола к пакту о ненападении, слухи о состоявшемся в Москве разделе Восточной Европы возникли почти сразу, вызвав понятное беспокойство у руководства прибалтийских стран. Все они обратились за разъяснениями в представительства Германии и СССР. Сталинские и гитлеровские дипломаты дружно отрицали наличие каких-либо тайных договоренностей «на счет Прибалтийских республик».

В частности, германский посланник в Эстонии Х. Фровейн в беседе с министром иностранных дел Карлом Сельтером, состоявшейся 28 августа, сообщил: «Слухи о том, что будто бы при заключении пакта о ненападении между правительствами Германии и Советской России велись в какой-либо форме переговоры или заключались сделки в ущерб или за счет Эстонии и других государств Балтийского моря, не имеют никакой основы. Договор Германии и Советской России никоим образом не затрагивает и не наносит ущерба интересам Эстонии». Более того, именно пакт Молотова – Риббентропа «способствует устранению возможностей конфликта между прибалтийскими странами и их соседями», превращая Балтийское море в «регион мира». Красные полпреды, в свою очередь, ссылались «на выступления руководства и печати Советского Союза, на мирные традиции нашей внешней политики, на постоянное стремление Советского Союза помочь малым странам сохранить свое самостоятельное и независимое существование». Через два дня после немца Сельтера, с целью его правильной «ориентации», посетил советский полпред К.Н. Никитин, с возмущением заявивший, что «утверждения эстонских газет о красном империализме СССР и о том, что СССР желает оккупировать Эстонию, оказались вздорной, ничем не оправдываемой клеветой на СССР», и посоветовал министру приструнить ретивых газетчиков, «в ложном духе ориентирующих народные массы» и порочащих «мирное значение пакта и мирные намерения» Советского Союза.

Оценивая сложившуюся ситуацию, политические деятели сходились во мнении, что в силу непримиримости противоречий между большевистским и национал-социалистским режимами «заклятые друзья» скорее всего не заинтересованы в создании общей границы, а значит, странам Прибалтики предстоит играть роль некоего буфера между Германией и СССР. Как сообщал 5 сентября госсекретарю временный поверенный в делах США У. Леонард, «Министерство иностранных дел и начальник Генерального штаба Эстонии считают необоснованными слухи о секретном германо-советском соглашении, предусматривающем оккупацию Эстонии; они не верят, что нынешние перемещения советских войск на западной границе указывают на это». В обществе наблюдались самые противоречивые настроения: часть правящих и состоятельных кругов ориентировалась на сближение с Германией и даже на союз с ней, часть – симпатизировала Англии и Франции. Существовали группы, настроенные в пользу тесного сотрудничества с СССР. Но также несомненно, что основная масса населения, не возражая против того, чтобы заручиться поддержкой сильного союзника, желала бы сохранить и нейтралитет, и независимость собственной страны.

Начало войны в Европе усилило опасения прибалтов быть втянутыми в события и побудило ввести в действие законы о нейтралитете. Одновременно эти страны стали рассматривать возможность экономического сближения с СССР, предложив переговоры о расширении товарооборота и возможности транзита грузов через Беломоро-Балтийский канал и северные советские порты, ввиду вероятности превращения Балтийского моря в театр военных действий. 13 сентября в Москву для консультаций по этим вопросам выехал директор эстонского Департамента внешней торговли Мери.

17 сентября 1939 года Красная Армия перешла польско-советскую границу. В тот же день государствам, состоявшим в дипломатических отношениях с Советским Союзом, в том числе и прибалтийским, была вручена нота, в которой подчеркивалось, что «в отношениях с ними СССР будет проводить политику нейтралитета». Разгром и раздел Польши, продвижение советских границ на запад, явно продемонстрировавшие советско-германское взаимопонимание, поколебали уверенность эстонцев в прочности своего положения. Встревоженный Сельтер снова встретился с германским посланником, чтобы поделиться своими сомнениями. «Учитывая непредсказуемость поведения русских, – доносил Фровейн в Берлин, – невозможно предвидеть, не будет ли экспансия этого государства в Европе направлена также против прибалтийских государств. Возникает важный вопрос, захочет ли и сможет ли Германия в этих условиях оказать им помощь. Затем министр прочитал выдержку из турецкой газеты, в которой приводилось сообщение из Москвы, что будто бы Германия признала необходимость присоединения прибалтийских государств и их портов к Советской России. Я немедленно заявил, что это сообщение исходит от английских агентов и имеет ярко выраженный провокационный характер».

Весной 1940 года война на Западе становилась все менее «странной», захватывая в свою орбиту новые страны и народы. В апреле немцы оккупировали Данию и высадились в Норвегии. 10 мая вторжением в Голландию и Бельгию началось генеральное наступление Вермахта на французском фронте. Фюрер повернулся к Красной Армии спиной. Советское правительство, в лице премьера, пожелало ему удачи. «Молотов по достоинству оценил сообщение и сказал, что он понимает, что Германия должна была защитить себя от англо-французского нападения. У него нет никаких сомнений в нашем успехе», – доносил Шуленбург. Для Москвы складывалась удачнейшая политическая и военная ситуация, чреватая любезными сталинскому сердцу «случайностями» и приятными «неожиданностями». Иосиф Виссарионович надеялся, что крупнейшая в Европе армия Франции его надежды оправдает и кровопролитие на укрепленных линиях Мажино и Зигфрида затянется на достаточно длительный срок, истощая обе стороны.

Молотов среди своих откровенно делился перспективными планами: «Сегодня мы поддерживаем Германию, чтобы удержать ее от предложений о мире до тех пор, пока голодающие массы воюющих наций не расстанутся с иллюзиями и не поднимутся против своих руководителей… В этот момент мы придем им на помощь, мы придем со свежими силами, хорошо подготовленными, и на территории Западной Европы… произойдет решающая битва между пролетариатом и загнивающей буржуазией, которая и решит навсегда судьбу Европы».

К переброске «свежих сил» к западной границе приступили, едва подписав мир с финнами. Срок демобилизации призванных из запаса бойцов и командиров был отодвинут почти на полгода. К концу июня СССР мог выставить против «загнивающей буржуазии» 84 стрелковых и 13 кавалерийских и механизированных дивизий, подкрепленных 17 танковыми бригадами. Вермахт у советских рубежей располагал на тот момент 12 пехотными дивизиями, по большей части ландверными.

Готовясь к войне с Германией, советское руководство стремилось окончательно укрепиться в стратегически важном регионе на границе Восточной Пруссии, устранить малейшую возможность антисоветских действий прибалтийских стран, а заодно и расширить зону «социализма», освободив трудящихся Прибалтики от капиталистического гнета. Обстановка в Европе и заветная цель диктовали необходимость присоединения Прибалтики к СССР. Рассуждения о том, будто Советский Союз стремился предотвратить превращение стран Прибалтики в германский плацдарм, – не соответствующая фактам болтовня – «вуаль… вуаль…». Сталину самому нужны были выдвинутые далеко на запад плацдармы.

11 мая, буквально на следующий день после начала немецкого наступления, Москва потребовала от руководства прибалтийских стран форсировать переговоры о расширении советского военного присутствия. Вслед за этим в «Известиях» была опубликована передовица, воспевающая право сильного: «Последние события еще раз подтвердили, что «нейтралитет» малых стран, за которыми нет реальной силы, способной обеспечить этот нейтралитет, – является не чем иным, как фантазией. Таким образом, шансы малых стран, желающих оставаться нейтральными и независимыми, резко сокращаются и сводятся к минимуму. Всякие рассуждения о правомерности или неправомерности действий в отношении малых стран, когда великие империалистические державы ведут войну не на жизнь, а на смерть, могут выглядеть только наивными».

Если принять за аксиому, что цель любой войны – добиться лучшего состояния мира, чем довоенный, то придется признать, что Первую мировую (1914–1918) проиграли все ее основные европейские участники.

Страны Антанты, по определению «выигравшие» этот мировой конфликт, не получили от победы ничего, кроме ухудшения своего положения. Например, Великобритания затратила на войну 8 миллиардов фунтов, что было в десятки раз больше стоимости всего ее флота. В конечном итоге она заплатила за победу цену, неизмеримо превышающую все реальные или мнимые потери от немецкой конкуренции. За четыре военных года мировые финансово-кредитные потоки, ранее замыкавшиеся на лондонское Сити, переориентировались на Уолл-стрит. Следствием этого стало быстрое перетекание английских капиталов за океан. Великобритания, вступившая в войну мировым кредитором, к концу ее стала страной-должником.

Бельгия и Северная Франция лежали в развалинах. Правда, французы могли иметь моральное удовлетворение от того, что поквитались с заклятым врагом и стали сильнейшей в военном отношении нацией в Европе.

Но сколь бы ни были разнообразны последствия войны, над всем преобладало одно – разочарование. Конфликт 1914 года воспринимался всеми как непоправимая катастрофа, приведшая к психологическому надлому европейской цивилизации, крушению великих идеалов. «У нашего поколения не осталось великих слов», – обращался писатель Д. Лоуренс к современникам. В сознании миллионов людей течение истории разделилось на два независимых потока – «до» и «после» войны. «До войны» – свободное общеевропейское юридическое и экономическое пространство, непрерывное развитие науки, техники, экономики; постепенное, но неуклонное расширение личных свобод.

«После войны» – развал Европы, превращение большей ее части в конгломерат мелких полицейских государств с примитивной националистической идеологией; перманентный экономический кризис; поворот к системе тотального контроля над личностью.

Первыми применили танки в боевых действиях англичане и французы. Первый английский опытный танк был построен 19 сентября 1915 года. Образец, принятый на вооружение британской армией, опробовали в феврале 1916 года.

Хотя технические предпосылки для создания такой машины имелись еще в начале ХХ века и изобретатели разных стран бомбардировали военные ведомства своими проектами, лишь насущная военная необходимость обусловила появление танка на поле боя. До августа 1914 года все потенциальные противники разрабатывали доктрины маневренной и быстротечной войны. Все армии собирались энергично наступать, чтобы решить исход кампании в несколько месяцев или недель. В рамках такой концепции нашлось место и для бронепоездов, и для бронеавтомобилей, и для артустановок на автошасси – то есть средств, способных вести высокоманевренные действия. Тихоходные и неповоротливые танки в эти представления явно не вписывались.

Но к концу 1914 года выяснилось, что противостоящие коалиции оказались достаточно сильны, чтобы сорвать планы противника, и одинаковы слабы, чтобы осуществить собственные. Вскоре фронты зарылись в землю, опутались колючей проволокой, ощетинились пулеметами. Любая атака захлебывалась в крови, двух пулеметов на 300 метров фронта оказалось достаточно, чтобы отбить натиск сколь угодного количества пехоты. Быстро выяснилось, что даже тяжелая артиллерия не способна выкурить противника с хорошо оборудованных позиций. Для захвата одной квадратной мили наступающие теряли до 8000 человек. Десятимесячное топтание под Верденом стоило сторонам 1 миллиона человек – средства обороны явно возобладали над средствами нападения. Требовался качественный рывок для выхода из «позиционного тупика».

Применение немцами ядовитых газов и грандиозные саперные операции союзников не решили задачу прорыва эшелонированной обороны. И вот тогда англичане развернули серийное производство тяжелых танков. 15 сентября 1916 года на реке Сомме 49 английских танков приняли участие в боевых действиях против германских войск. Правда, первые бои с участием танков были неудачны. Машин было мало, они были технически ненадежны и зачастую применялись на малоподходящей для их действий местности. Из всех боев Первой мировой войны, в которых участвовали танки, наибольшее значение имели сражения при Камбре (20 ноября 1917 г.), Суассоне (18–30 июля 1917 г.), Амьене (8 августа 1917 г.), в которых участвовало от 350 до 500 британских и французских танков.

Эти сражения показали, что танки при массированном применении их на танкодоступной местности могут осуществить внезапный прорыв позиционного фронта и создать условия для перерастания тактического успеха в оперативный. После первых неудачных опытов боевого применения танки оказали заметное влияние на ход военных действий последнего этапа войны. Лишь недостаточное количество машин и техническое несовершенство их ранних конструкций явились причинами, по которым они не повлияли на изменение характера боевых действий. Низкая надежность и небольшая скорость движения стали теми причинами, из-за которых танки до конца первого мирового конфликта оставались лишь тактическим средством.

Сразу по окончании Первой мировой войны военные теоретики всех стран приступили к обобщению ее опыта с тем, чтобы определить направления строительства вооруженных сил, характер войны будущей и роль в ней различных родов войск. Сильнейший толчок для развития военной мысли дало появление на поле боя новых видов вооружения – танков, авиации, химического оружия. Именно им многие энтузиасты и создатели не существовавших ранее родов войск отдавали пальму первенства в грядущих сражениях.

Так, итальянский генерал Джулио Дуэ горячо любил бомбардировочную авиацию. Он полагал, что если создать воздушную армию в 1000 бомбовозов и ежедневно использовать по 500 самолетов для разрушения промышленных центров, коммуникаций и т. п., то очень быстро противник потеряет не менее половины своих важнейших объектов. А главное, считал генерал, воздушным террором будет сломлен дух гражданского населения, что повлечет за собой дезорганизацию всего государственного аппарата и военного командования.

Дуэ изложил свои взгляды в книге «Господство в воздухе». В ней он утверждал: «Страна, потерявшая господство в воздухе, увидит себя подвергающейся воздушным нападениям без возможности реагировать на них с какой-нибудь степенью эффективности; эти повторные, непрекращающиеся нападения, поражающие страну в наиболее сложные и чувствительные части, несмотря на действия его сухопутных и морских сил, должны неизбежно привести страну к убеждению, что все бесполезно и всякая надежда погибла. А это убеждение и означает поражение». Согласно его теории, после нанесения «деморализующего» воздушного удара сухопутным войскам останется лишь оккупировать территорию подвергнувшейся разрушению авиацией страны.

В США адептом стратегических бомбардировок был генерал Уильям Митчелл. Америка оказалась единственной страной, которой удалось создать в ходе Второй мировой войны стратегическую авиацию, но сломить экономический потенциал Германии и вывести ее из войны одними бомбардировками не удалось – сухопутным силам союзников хватило работы в 1944–1945 годах.

Новую жизнь идеи Дуэ и Митчелла получили в конце ХХ века, с появлением высокоточных средств доставки с мощными боеголовками. Примеры тому – воздушные наступательные операции «миротворцев» против Ирака и Югославии.

Поскольку главным инструментом «блицкрига» являлись моторизованные соединения, самое время спросить: а сколько танков было у Гитлера? В 1933 году по известным причинам Германия не имела ни одного танка. Правда, разработки уже велись.

В 1931 году инспектор автомобильных войск рейхсвера генерал-майор Освальд Луц выдвинул проект формирования крупных танковых соединений. Оценив результаты экспериментов с «тракторами» как неудовлетворительные, он отдал указание приступить к разработке проекта 5-тонного танка для использования его в учебных целях.

Заказ поступил четырем фирмам: «Даймлер-Бенц», «Рейнметалл-Борзинг», МАН и «Крупп». Последняя уже располагала готовым проектом «малого трактора». Новый танк получил дезинформирующее название – «сельскохозяйственный тягач». Первый прототип был готов в июле 1932 года.

При постройке шасси немецкие инженеры применили технические решения, использованные в конструкции английского легкого танка «Карден-Ллойд» Мк. VI. Два шасси этой машины в 1929 году купил у Англии Советский Союз и предоставил их немцам. После испытаний и внесения конструктивных изменений первые 15 серийных танков были готовы к концу апреля 1934 года. Они поступили на вооружение учебной команды автомобильных войск в Цоссене.

После прихода к власти Гитлера подготовка к войне началась полным ходом. В короткий срок Германия воссоздала мощную военную промышленность, способную производить в больших количествах вооружение новейшего типа. В 1934 году началось серийное производство танков. Вскоре цоссенскую учебную команду преобразовали в 1-й танковый полк. На базе аналогичной части в Ордурфе был сформирован 2-й танковый полк. В 1935 году, после денонсирования Версальского договора, о создании танковых частей объявили публично. Летом того же года оба полка участвовали в маневрах около Мюнстера.

Сталин сам объявил народу 6 ноября 1941 года, что танков у немцев все же больше; видимо, ему не докладывали. В книге маршала Г.К. Жукова «Воспоминания и размышления» мы тоже не найдем конкретной цифры; видимо, начальник советского Генерального штаба был не в курсе. Наконец, крупный знаток вопроса, главный маршал бронетанковых войск П.А. Ротмистров сообщил, что «наши танки по качеству превосходят немецкие танки… но танков у нас все же в несколько раз меньше, чем у немцев». Другой специалист, бывший начальник Оперативного управления Генштаба генерал армии С.М. Штеменко, уточнил: «…к началу войны мы еще значительно уступали противнику в численности современныхтанков».

Количество немецких танков известно. Поэтому складывается впечатление, что либо маршалы этой цифры не знали и считали, что у Германии около 100 тысяч танков, либо у СССР было не более тысячи машин. И то и другое неверно, маршалы просто лукавят. Им неудобно было сказать, что Красная Армия под их руководством отступала до Волги и Кавказа, имея четырех-пятикратное превосходство над противником.

Наконец, Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС издал историю Великой Отечественной войны и закрыл вопрос на долгие годы. В этой «истории» было установлено, что в западных приграничных округах перед войной было «1800 тяжелых и средних танков… Кроме того, имелось много легких танков устаревших типов с ограниченным моторесурсом». Для множества трудов советских историков эта формулировка стала канонической.

Вновь вернемся в 1929 год, который ознаменовался многими важными историческими событиями. Вот на Западе, например, разразилась Великая депрессия, а Советский Союз в это время начал развертывать невиданную по масштабам программу военного строительства.

Товарищ Сталин объявил, что классовая борьба по мере приближения к вожделенному коммунизму обостряется, а международная обстановка характеризуется «усилением агрессивности империалистических государств и резким обострением противоречий империализма». Чем более глубокий кризис испытывает мировой капитализм, тем сильнее ему хочется на нас напасть и разрешить «все противоречия, вместе взятые, за счет СССР». А далее пошли разъяснять политруки: «Учитывая вероятность нападения на нашу Родину, партия приняла срочные меры по техническому оснащению Вооруженных сил и повышению их боевой готовности».

В воскресенье 22 июня 1941 года в 3.15 утра 637 бомбардировщиков и 231 истребитель германских ВВС нанесли массированный удар по 31 советскому аэродрому. Всего в этот день авиаударам, в которых участвовало 1756 бомбардировщиков и 506 истребителей, подверглись 66 аэродромов, на которых находилось 70 % авиации приграничных округов. По германским данным, первый удар привел к уничтожению 890 советских самолетов (из них 668 на земле и 222 в воздушных боях), потери Люфтваффе составили лишь 18 машин. К вечеру потери советских ВВС составили около 1200 самолетов, из них большая часть была сожжена на земле, однако 322 советские машины были сбиты в воздушных боях. Причем Западный ОВО лишился 738 машин. Немцы потеряли 35 самолетов, и около 100 были повреждены.

Однако советские Военно-воздушные силы вовсе не были разгромлены, они практически сразу начали ответные действия по

германской территории

. Эти действия не соответствовали обстановке и задачам оборонительной войны и, при наличии у немцев развернутой системы ПВО, не смогли нанести противнику значительные потери. Зато наземные войска оказались без воздушного прикрытия, под непрерывным воздействием немецких пикировщиков.

Не внезапностью нападения объясняется германское господство в воздухе, а лучшей организацией ВВС и подготовкой немецких летчиков, которые это господство завоевали. Еще в 1932 году комбриг А.Н. Лапчинский очень верно рассуждал: «Превосходство в воздухе состоит не в том, чтобы летать много, а в том, чтобы летать с большим толком, чем летает противник».

Советская авиация была раздроблена между армиями, фронтами, флотами и авиацией Дальнего действия, в то время как немцы оперировали крупными авиационными соединениями. Летная подготовка летчиков Люфтваффе составляла 450 часов плюс солидный боевой опыт, советских – 30–180 часов. За первое полугодие 1941 года «сталинские соколы» в приграничных (!) округах имели по 9 часов налета. Можно ли после этого удивляться, что целые полки новейшей техники, поступавшие именно в эти округа, так и не поднялись в воздух – «не успели освоить». Как вспоминал генерал Г.Г. Захаров, самолет МиГ-3 «ошибок не прощал, был рассчитан только на хорошего летчика. Средний пилот на «миге» автоматически переходил в разряд слабых, а уж слабый просто не мог бы на нем летать. К началу войны в соседней дивизии на аэродроме Белостока было уже около двухсот «мигов», но, кроме командиров полков и некоторых командиров эскадрилий, на них еще никто не летал». Именно эта дивизия должна была прикрывать с воздуха 10-ю армию.

Основное внимание в подготовке как бомбардировщиков, так и истребителей обращалось на штурмовку наземных объектов. Зато почти не отрабатывалось взаимодействие с сухопутными войсками и ведение воздушного боя. «Массовый» пилот не умел действовать в сложных метеоусловиях, имел низкий уровень огневой и разведывательной подготовки, не знал силуэтов и боевых характеристик ни немецких, ни своих машин. Два года войны у них уйдет только на то, чтобы доказать ущербность тактики «роя», когда истребители летали группами по 6–8 машин в плотном боевом порядке. Только в 1943 году им разрешили летать парами.

22 июня 1941 года, после сильной артиллерийской подготовки, в 3 часа утра войска группы армий «Север», а также 3-я танковая группа и 9-я армия группы «Центр» перешли в наступление в полосе Прибалтийского ОВО. Основные усилия немцы сосредоточили на шауляйском и вильнюсском направлениях.

На шауляйском направлении в полосе 125-й стрелковой дивизии 8-й армии, развернувшейся в 25-км полосе западнее Расейняй, наносили удар три танковые и две пехотные дивизии. Следом за ними продвигались три моторизованные дивизии второго эшелона 4-й танковой группы. При этом 41-й мотокорпус генерала Георга Рейнгардта имел задачу наступать в направлении на переправы через Двину в Екабпилс. Справа от него наступал 56-й моторизованный корпус генерала Манштейна, стремясь выйти на шоссе северо-восточнее Каунаса, ведущее к Даугавпилсу. В связи с необходимостью отсечения расположенных вдоль Двины советских войск и быстрого развития операций захват мостов через Двину неповрежденными имел для группы армий «Север» решающее значение, так как широкая река представляла собой сильное естественное препятствие.

Командир 125-й стрелковой дивизии генерал-майор П.П. Богабгун построил боевой порядок в два эшелона. Основой полковых участков являлись батальонные и ротные районы обороны, находившиеся в огневой связи друг с другом. Дивизионные артполки были приданы стрелковым полкам первого эшелона и вошли в группы поддержки пехоты. Переданный дивизии 51-й корпусной артиллерийский полк составил дивизионную группу артиллерии дальнего действия. Две батареи противотанкового дивизиона придавались полкам первого эшелона, при этом плотность противотанковой артиллерии в полосе обороны дивизии едва достигала 3 орудий на километр. Для отражения массированного танкового удара противника такая плотность была явно недостаточной. Слабо были прикрыты войска и с воздуха. Зенитный дивизион не мог обеспечить прикрытие боевого порядка дивизии на широком фронте.

Тем не менее советские войска оказали на этом участке ожесточенное сопротивление. Особо упорные бои велись в районе Тауроген. При поддержке артиллерии 125-я стрелковая отбила несколько атак, но к середине дня, потеряв большое количество личного состава, дивизия оставила город.

Овладев Таурогеном, 41-й моторизованный корпус немцев, не встречая сопротивления, устремился к Расейняй. В состав корпуса входили 1-я и 6-я танковые, 36-я моторизованная и 269-я пехотная дивизии – 408 танков. К вечеру его головные подразделения достигли Эржвилкаса.

В полосе Западного особого военного округа немецкая артподготовка началась в 3.15, накрыв огнем советские войска, расположенные в приграничной зоне. Одновременно с этим границу перешли группы разграждения, отряды по захвату мостов и уничтожению пограничных постов. В 3.40 германская авиация начала бомбить воинские гарнизоны, аэродромы, железнодорожные узлы и другие важные объекты.

От первых массированных ударов авиации серьезно пострадали военно-воздушные силы округа. Так, в результате вражеских налетов на расположение 10-й смешанной авиадивизии были сожжены почти все самолеты штурмового авиаполка и 75 % авиации истребительного полка в Пружанах. В дальнейшем сохранившиеся самолеты дивизии были сведены в одну эскадрилью. В 123-м истребительном полку на аэродроме Именин в районе Кобрина осталось 10 исправных самолетов. Если в первый день войны вся Красная Армия потеряла 1200 самолетов, то Западный фронт лишился сразу 738 машин.

Буквально с первых минут советские дивизии, расположенные вблизи государственной границы, оказались в крайне тяжелом положении. Сигналом тревоги для большинства соединений практически послужили разрывы немецких бомб и снарядов. Не сумев занять рубежи, которые они должны были оборонять, войска в первые часы войны понесли чувствительные потери и вынуждены были вести бой в весьма невыгодных для себя условиях.

Только в половине шестого утра командующий Западным фронтом генерал Павлов отдал своим армиям боевое распоряжение: «Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий, приказываю: поднять войска и действовать по-боевому». Советские соединения спешно выдвигались к границе и вступали в сражение, которое из-за неготовности к проведению оборонительных операций с самого начала складывалось неудачно. Подтягиваясь к фронту и вступая в бой по частям, разрозненные подразделения были не в состоянии остановить сильные подвижные группировки противника и тем более разгромить их. К концу дня немецкие танковые соединения, поддерживаемые бомбардировочной авиацией, вклинились на глубину до 50–60 км.

Особенно тяжелое положение сложилось на флангах Западного фронта. На северном крыле танковая группа Гота нанесла удар в полосе 11-й армии и частично в стыке между Северо-Западным и Западным фронтами. Не встретив здесь организованного сопротивления, немцы форсировали Неман и глубоко охватили войска 3-й советской армии. Одновременно с фронта армию генерала В.И. Кузнецова атаковали пехотные соединения 9-й армии генерал-полковника Штрауса. Так, против 56-й стрелковой дивизии, которая обороняла полосу шириной 40 км, наступал 8-й армейский корпус в составе трех дивизий.

Здесь все начиналось аналогично. В 3.20 германские орудия и минометы открыли огонь по заставам, штабам, узлам связи и районам расположения частей Киевского ОВО в приграничной зоне. Авиация нанесла удары по военным аэродромам, затем подвергла бомбардировке Ровно, Львов, Житомир, Киев и другие населенные пункты. Округ сразу понес чувствительные потери в авиации – примерно 250 самолетов. Но и после этого наше превосходство над 4-м воздушным флотом оставалось пятикратным.

В 4.14 немцы перешли в наступление, которое для русских оказалось совершенно неожиданным. В первом эшелоне германских ударных соединений наступала пехота. Советские части начали с ходу вступать в бой. Общевойсковые соединения выдвигались вперед с целью занять оборону в предполье и в промежутках между долговременными огневыми точками. Стрелковые дивизии первых эшелонов занимали оборону в полосах шириной от 20 до 50 км. Доты приводились в боевую готовность артиллерийско-пулеметными батальонами постоянных гарнизонов укрепрайонов. Основной удар приняли на себя 5-я и 6-я советские армии.

На правом фланге 5-й армии бойцы 45-й и 62-й стрелковых дивизий 15-го корпуса генерала И.И. Федюнинского штыковым ударом опрокинули прорвавшихся немцев и вышли к реке Буг. Но противнику вновь удалось форсировать реку и к концу дня захватить небольшой плацдарм на стыке дивизий. Советский корпус оборонялся на фронте около 100 км от Влодавы до Владимир-Волынского, опираясь на УР № 9. Его действия, кроме того, поддерживали два бронепоезда, курсировавшие по железной дороге Ковель – Любомль. В этой полосе наступали три германские пехотные дивизии, и в первый день успеха они не достигли.

Главный удар силами 6-й армии и 1-й танковой группы немцы нанесли по левому флангу армии Потапова и частично по правому флангу армии Музыченко – в стык Владимир-Волынского и Струмиловского укрепленных районов. Здесь, на 80-километровом участке, они ввели в бой 11 дивизий, в том числе 3 танковые. Им противостояли лишь 2 стрелковые дивизии 27-го корпуса – 87-я и 124-я. Местность между укрепленными районами была не оборудована в инженерном отношении и даже не занималась войсками, что вполне понятно в свете наступательной военной доктрины. Обе советские дивизии стояли в лагерях позади УРов. Поэтому в первые часы немцы легко проникли на нашу территорию. Войскам их 44-го армейского корпуса удалось захватить мосты через Западный Буг в районе Крыстынополя и сам город, «не встретив при этом никакого сопротивления». Вскоре пал Сокаль.

К полудню германское командование начало вводить в прорыв подвижные соединения: 14-я танковая дивизия двинулась на Луцк, на Радехов – 11-я танковая. Войска 5-й советской армии, поспешно выдвигавшиеся в укрепрайоны, продолжали оказывать врагу непрерывно увеличивающееся сопротивление. Однако на направлении главного удара немецким танкам удалось за первый день сражения вклиниться на глубину до 20 км. Пехотные части продвинулись значительно меньше, так как были вынуждены вести напряженные бои с гарнизонами дотов.

В полосе Южного фронта, штаб которого разместился в Виннице, до конца июля противник вел усиленную разведку, не переходя к активным действиям. Немецкая авиация систематически бомбила Одессу, Севастополь, Винницу, Жмеринку, Казатин, железнодорожные узлы и военные объекты. В ответ советские самолеты совершали авианалеты на Бухарест, Констанцу, Плоешти, Сулин.

Войска генерала И.В. Тюленева успешно отразили попытки отдельных групп противника форсировать реку Прут и захватить плацдармы на восточном берегу, завершили развертывание и организовали оборону.

25 июня в состав фронта вошла 18-я армия, сформированная на базе Харьковского военного округа, под командованием генерал-лейтенанта А.К.Смирнова. В нее вошли 17-й стрелковый, 16-й механизированный корпуса, 10-й и 12-й укрепрайоны. Воздушное прикрытие осуществляли 45-я и 65-я смешанные авиадивизии. 30 июня армии передали из резерва Киевского округа 55-й стрелковый корпус. Войска армии развернулись на каменец-подольском и могилев-подольском направлении в полосе шириной 160 км.

На бельцевском направлении занимали рубеж части 35-го стрелкового корпуса. В лесу северо-западнее Кишинева сосредоточился 2-й механизированный корпус генерал-майора Ю.В. Новосельского – 11-я и 16-я танковые и 15-я механизированная дивизии. Корпус имел 527 танков, в том числе 50 «тридцатьчетверок». Левый фланг фронта прикрывал 14-й стрелковый корпус, позади которого во втором эшелоне размещались 2-й кавалерийский и 18-й механизированный корпуса.

По воспоминаниям генерал-полковника Тюленева, армиям Южного фронта ставились оборонительные задачи: прикрывать государственную границу в своих полосах и «не допустить вторжения немецко-фашистских войск на нашу территорию». Оборона советских войск, в полном соответствии с требованиями советских уставов, носила активный характер. Советские разведгруппы и отряды неоднократно форсировали Прут и совершали налеты на румынскую территорию.

К 10 июля советско-германский фронт на некоторое время стабилизировался. На северо-западе он проходил несколько севернее южных границ Эстонии, по линии севернее Пярну, Тарту, река Великая, в центре – на рубеже Днепра. На юго-западе – на подступах к Киеву. Советское командование считало, что германские войска будут по-прежнему наступать на широком фронте. Но основное внимание оно сосредоточило на организации отпора противнику на западном направлении. Решительным противодействием наиболее сильной немецкой группировке предполагалось ликвидировать угрозу прорыва врага к Москве и тем самым ограничить его наступательные возможности на других направлениях.

10 июля Государственный Комитет Обороны принял постановление о создании командований трех главных направлений:

Северо-Западного во главе с маршалом К.Е. Ворошиловым, с подчинением ему Северного, Северо-Западного фронтов, Северного и Балтийского флотов;

Западного под командованием маршала С.К. Тимошенко, включавшего Западный фронт и Пинскую военную флотилию;

Юго-Западного, которое возглавил маршал С.М. Буденный, в составе Юго-Западного, Южного фронтов и Черноморского флота.

К середине июля Юго-Западный фронт вел бои южнее Полесья, на подступах к Коростеню и Киеву. Южный фронт сдерживал противника в Молдавии. 11 июля германские моторизованные части прорвались на подступы к Киеву. В 15–20 км от города они были остановлены советскими войсками на рубеже реки Ирпень. Здесь немцам пришлось вести бои 70 суток. Под прикрытием частей укрепрайона и двух стрелковых дивизий в районе Киева из резервов Ставки была сформирована 37-я армия в составе шести стрелковых дивизий. Именно эта армия до последнего дня героически обороняла столицу Украины под командованием генерала А.А. Власова, хотя во всех советских изданиях указаны только фамилии его начальника штаба и комиссара.

В результате прорыва соединений 1-й танковой группы войска Юго-Западного фронта оказались разделенными на две группировки: северную генерала Потапова, развернувшуюся на коростеньском направлении, и южную – 6-я и 12-я армии, которая перешла к обороне в укрепленных районах вдоль старой государственной границы. Остатки войск 26-й армии Костенко были переданы в состав других армий, а ее полевое управление, объединив 6-й, 64-й стрелковые корпуса и отдельные дивизии, сосредоточилось южнее Киева под Фастовом и Белой Церковью. В распоряжении генерала Кирпоноса во второй половине июля имелось 68 дивизий и 3 бригады.

Оборонительная операция 5-й армии на коростеньском направлении продолжалась свыше месяца. Здесь на широком фронте, достигающем 200 км, восемнадцать дивизий (из них 6 танковых и 3 механизированные) генерала Потапова вели упорные бои с десятью пехотными дивизиями 6-й армии фельдмаршала Рейхенау. Конечно, танков в составе 9, 19 и 22-го советских мехкорпусов после месяца боев осталось немного – всего около 140 машин, в известном нам разведбатальоне 43-й танковой дивизии имелось два бронеавтомобиля и один танк. Но, с другой стороны, у немцев здесь их не было вообще. А наши корпуса хоть и изредка, но пополнялись боевыми машинами, только генерал Фекленко за это время получил около сотни КВ и Т-34. В полосе армии действовали 4 бронепоезда. В течение июля и первой половины августа 5-я армия почти непрерывно наносила контрудары по левому крылу группы армий «Юг», заставляя ее командование разворачивать дополнительные дивизии фронтом на север, к Коростеньскому укрепрайону и Припятским болотам, вместо того чтобы двинуть эти силы на восток, к Киеву. Контрудары армии Потапова, по признанию немецкого генерала Филиппи, оказали «значительное парализующее воздействие на волю командования 6-й армии к выполнению главной оперативной задачи, заключавшейся в выходе к Днепру и взятии Киева».

В течение месяца противнику удалось продвинуться под Коростенем только на 60–70 км. 10 августа командующий группой армий «Юг» вынужден был отдать приказ своим войскам перейти к обороне на рубеже Коростень, Киев.

Когда в сентябре 1941 года обнаружился крупный успех немецких войск на ленинградском и киевском направлениях, германское командование решило, что предпосылки для победы на флангах созданы, и приступило к подготовке удара на Москву. Вновь возродились надежды все-таки добиться победы на Восточном фронте еще в 1941 году. Гитлеру и его генералам казалось, что достаточно захватить столицу Советского Союза – и политические цели войны будут достигнуты.

Оптимизм фюрера в оценке обстановки на фронте основывался на том, что ему казалось возможным в соответствии с планом осуществить окружение Ленинграда силами группы армий «Север», в то время как под Киевом успешно развивалась операция по окружению крупных сил противника. Помимо главной операции на московском направлении было решено на севере соединиться с финнами восточнее Ладожского озера, а на юге захватить Крым, Донбасс и прорваться на Кавказ. Серьезное сопротивление советских войск ожидалось лишь под Москвой. Впереди снова была победа всемирно-исторического значения, которая давала повод надеяться, проведя наступление на Москву, во время зимней паузы перегруппировать войска и предоставить им передышку.

Предписанная директивой № 35 от 6 сентября «решающая операция против группы армий Тимошенко, ведущей бои западнее Москвы», должна была привести к победному исходу всей кампании. До Москвы оставалось пройти 300 км. Понимая, что сроки поджимают, Гитлер указывал, что группировка противника на московском направлении «должна быть решительно уничтожена до наступления зимы. Для этого необходимо сосредоточить все силы сухопутных войск и военно-воздушных сил, имеющиеся на флангах, и бросить их своевременно в наступление…».

В директиве ОКВ на проведение новой операции, получившей 19 сентября кодовое название «Тайфун», подчеркивалось, что она должна непременно пройти удачно, в самое короткое время, до начала осенней распутицы и зимы. О том, какое значение Гитлер придавал фактору времени, говорит его требование к Гальдеру начать наступление в течение 8–10 дней, что было просто нереально: 2-я армия и 2-я танковая группа участвовали в боях за Киев, оставшиеся силы после продолжительных боев восточнее Смоленска не могли наступать без проведения перегруппировки, пополнения запасов и материальных средств. Требовала ремонта техника; в четырех танковых группах Восточного фронта в боеспособном состоянии находилось лишь 1586 танков. Для того чтобы все-таки начать наступление в намеченный срок, Гитлер приказал передать на фронт из резерва 2-ю и 5-ю танковые дивизии, предусмотренные для действий по плану на период после «Барбароссы». Тем самым были задействованы последние боеспособные резервы ОКХ, восполнять потери было уже нечем.

Из донесений о все более ухудшающейся обстановке на фронте Гитлер не сделал никаких выводов. Впрочем, это закономерность: чем дальше от фронта – тем больше оптимизма. Хотя германское наступление к концу октября затормозилось, а немецкое население все более сдержанно и недоверчиво относилось к сводкам о достигнутых успехах, Гитлер, упоенный крупными победами под Вязьмой и Брянском, продолжал верить, что война фактически уже выиграна. В беседе с итальянским министром иностранных дел графом Чиано 25 октября 1941 года он утверждал, что в военном отношении Россия уже разгромлена. В мыслях фюрер в это время был уже на Кавказе и даже в Индии. Он считал, что Россия не сможет оправиться от понесенных потерь и «находится при последнем издыхании».

В действительности же обстановка на фронте складывалась для Вермахта далеко не благоприятно. Быстрое сокращение численности личного состава и материальных запасов в соединениях Восточной армии все отчетливее сказывалось на ее боеспособности. Подготовленные для операции «Тайфун» запасы в последние дни октября были исчерпаны. Войска жили за счет ежедневных поставок, которые не могли полностью покрыть потребности. При трезвой оценке обстановки ряд веских причин говорил против продолжения наступления на Востоке. Хотя начиная с середины октября неоднократно шел снег, у солдат Восточной армии и к началу ноября не было зимнего обмундирования и снаряжения. План операции «Барбаросса» исходил из того, что кампания должна закончиться самое позднее осенью.

На предостережение генерала Паулюса о возможных трудностях в снабжении на Восточном фронте Гитлер возразил: «Я не хочу больше слышать этой болтовни о трудностях снабжения наших войск зимой… Никакой зимней кампании не будет. Сухопутные войска должны нанести русским еще только несколько мощных ударов… Поэтому я категорически запрещаю говорить мне о зимней кампании».

В самой Германии в конце октября специалистам военной промышленности стало ясно: экономические трудности настолько возросли, что без решительного изменения всей системы, то есть без отказа от идеи «молниеносной войны» и перевода промышленности на военные рельсы, победа уже невозможна. Одновременно на стол Гитлера лег доклад генерала Томаса, в котором указывалось, что наступление в направлении Москвы и захват русской столицы ни в коем случае не будут означать экономического краха Советского Союза – для этого нужно как минимум захватить индустриальные районы Урала. Эта оценка не нашла поддержки у военно-политического руководства Рейха. К тому же решающее значение придавалось тому политическому резонансу внутри страны и за границей, который могло бы вызвать взятие Москвы.

Кстати, за десять лет до этих событий генерал Гаммерштейн, начальник управления сухопутных сил рейхсвера, сменивший на этом посту фон Секта, сказал венгерскому послу в Берлине: «…Россия при ее блестящем географическом положении непобедима. Ну и какое для России это может иметь значение, если удастся на время захватить даже и Москву!»

Заканчивался 1941 год – самый тяжелый год войны. За пять с половиной месяцев летне-осенней кампании Вермахт захватил Прибалтику, Белоруссию, Молдавию, большую часть Украины, территории в Карелии, ряд западных областей Российской Федерации. Советский Союз потерял важные экономические районы, в которых проживало до 40 % населения страны, вырабатывалось 58 % стали, добывалось 63 % угля, производилось 68 % чугуна, 60 % алюминия, 38 % зерна. Немцам удалось блокировать Ленинград, выйти на подступы к Москве, овладеть Харьковом, значительной частью Донбасса и Крыма.

Германская армия добилась выдающихся успехов. Как писал Фуллер: «Принимая во внимание такие факторы, как огромные трудности снабжения, стоявшие перед немцами, неразвитость дорожной сети в России, неожиданное по силе сопротивление, просчеты в отношении русских резервов и тот факт, что немцы, по-видимому, не вводили в дело больше 25 танковых дивизий

(на

самом деле 19 дивизий),

следует отметить, что немецкое наступление между 22 июня и 6 декабря 1941 года, –

удивительное достижение вооруженных сил».

Потери советских войск убитыми, ранеными и пленными за 166 суток войны составили около 8 миллионов человек. Большая часть из них оказалась в плену.

Что по этому поводу говорила Москва? А вот что:

«Очередная брехня Гитлера.