Я чесал по материковому шельфу неподалеку от Боуговой отмели с полицейскими на хвосте — прыгая на своих перископических Хреновинах, они неотступно шли по моему следу. Бесконечные плоские соляные пустоши, напоминающие степи центральной России (эти степи тут знают преимущественно по половецким пляскам Бородина): одинокие холмы свежевынутой земли — там, где старатели совершенно нового типа терзают почву в поисках редких металлов; высокие столбы ядовитых испарений у восточного края горизонта, где насосные станции присосались к Атлантическому океану и качают, качают из него воду, чтобы извлекать дейтерий для производства энергии. Ископаемого топлива нынче почти не осталось; уровень моря уже понизился на шестьдесят сантиметров (вот почему я мог драпать по заголившейся материковой отмели); прогресс, называется.

Я спешил к берлоге Герба Уэллса. Этот малый довел до совершенства технику переработки золота (которое никому даром не нужно в эпоху полной и окончательной победы пластика) и запуливает слитки золота в прошлое с помощью безумной машины времени, за что члены нашей Команды окрестили его Г.Дж.Уэллсом. Герб повадился дарить золотые слитки ребятам вроде Ван Гога или Моцарта, чтоб они жили-поживали и горя не знали и настругали побольше шедевров для потомков. Но пока что он не сумел раскачать этих ребят на новые нетленки — ни тебе «Сына Дон Жуана», ни хотя бы «Дон Жуана против Дракулы».

Сверяясь со стрелками на табличках с надписью «Вход для воров и бродяг», вывешенных Гербом для членов нашей Команды, я юркнул в дыру у основания холма и зашлепал по извилистому туннелю, пробитому в пластах каменной соли, вдыхая воздух, насыщенный NaCl, MgCl2, MgSO4, кальцием, калием, бромидами и, надо думать, золотой пылью от того желтого металла, с которым работает Герб. С него станет — будет ворчать, что я своими легкими ворую золото. Наконец я уперся в люк, который вел в бункер Герба. Разумеется, заперто. Я заколотил в дверь как сумасшедший — скакалы грохотали своими перископическими хреновинами где-то у входа в туннель, и поэтому мне хана, если Герб сразу не отзовется… но нет, услышал.

— Квиен дат? Квиен дат? — крикнул он на черном испангле

— Это Гинь! — проорал я на двадцатке — на том английском языке, на котором трепались в XX веке. Члены Команды частенько общаются между собой на двадцатке, чтоб посторонние не врубались. — Герб, я в заднице. Пусти меня!

Что он эпилептик, это я усек сразу, как только увидел этого долговязого гиганта. Отличный кандидат для бессмертия: крупный, широкоплечий, мускулистый. Он взвалил Хриса себе на спину и потащил его в университетскую больницу. Бедолага стонал и бормотал что-то на древнеарамейском, которому научился еще лежа на коленях своей матери.

В приемной травматологического отделения перед детиной прямо-таки расшаркивались и стелились: «Да, профессор. Разумеется, профессор. Будет немедленно сделано, профессор». Я решил, что мужик не хухры-мухры, а изобрел что-нибудь потрясное — например, вернул на планету чуму, чтобы обуздать демографический бабах. Что ж, мне это на руку. Не только мускулы, но и светлая голова.

Мы проследили, как Хриса укладывают на постель. За него я почти не волновался — Молекулярного человека не так-то легко угробить, при обычных ранениях он всегда выдюжит. Но я жутко боялся лепсера. Это наш страшный и постоянный бич. Я попозже растолкую вам, что такое лепсер.

Хрису я прошептал в ухо:

— Старик, я записал тебя под именем И.Христмана. Не дуйся. Я назвался твоим ближайшим родственником и позабочусь, чтоб за тобой был хороший уход.