С. – Петербург, <1 – 18 января 1824 г.>

Любезнейший, добрейший и почтеннейший из князей, князь Петр Андреевич, я приношу к Вам свою повинную голову за свое долгое молчание; но не обвиняйте меня в неблагодарности, а скорей припишите это моему скучно-ветреному праву и лености, которая в беспрестанной ссоре с приличиями света и с желаниями сердца. Хоть для своих, если не для святых святок

[2]

, простите ленивцу, чтоб я мог по-прежнему болтать перед Вами всякие пустяки, не боясь оговорки.

Скажите по совести, князь, ваше мнение о «Полярной» нынешнего года, – чей же суд может быть полезнее, как не Ваш, и я очень любопытен ведать его. Что касается до здешнего, света, то мнения о ней многосторонни. Дамы (как я и предполагал) не столь хвалят новую, потому что проза в ней не в их вкусе. Напротив, г-да мужчины прилепляются к прозаической части и говорят, что она дельнее прошлогодней. Прошу теперь отделить истину от причин, заставляющих так говорить, и потом еще вычесть из суммы авторское самолюбие, которое дробями замешается всюду! Правду сказать, критика и без проса берется за это дело, но пружины тем не менее видны и мелочная зависть шипит изо всех углов. Даже, поверите ли, что те люди, которых мы считали беспристрастнейшими в свете, завидуют успеху (т. е. я разумею: расходу) «Звезды» и хотят ее зубами стянуть с светского горизонта; но мы смеемся, а она продается. Сказывают, туча рецензий готова рассыпаться на меня за обозрение и в Москве и в Литере, но я буду отвечать только на дельные, на глупости же – молчать: у меня нет мелких для убогих умом. Цензура в этот раз натешилась над нами и над Вами, как Вы и видели по непомещенным пьесам. Из Пушкина запрещено 4 пьесы

[3]

, из других – несть числа, зато сам князь Глаголь

[4]

доволен невинностию новорожденной; в этот раз, однако ж, хоть мы не поместили виршей Хвостова, зато уступили приличиям, местами напускали ряпушки в стерляжий садок свой.

[5]

Бестужев весь Парнас ос<в>етил, он увидел даже Сафу (возрадуйся, Сушков), а графских моряков, точно как Крылова «Любопытный», и не приметил. Comment cela vous plait? C'est une perle pour notre Doyen Dmitrieff; c'est un trait impayable pour la biographie de metroman.

Денис Васильевич

С. – Петербург, 28 генваря 1824 г.

Письмо Ваше, почтеннейший Петр Андреевич, получил я сегодня и отвечаю на него немедленно. Благодарю за откровенность в суждении о «Полярной»; в нем на три четверти я совершенно согласен, в остальном отбился от мнения Вашего, вероятно оттого, что смотрел с другой точки, – переберем это по порядку Вашего письма, которое теперь перед глазами и, конечно, всегда останется в памяти. За лепетанье нашей поэзии я, конечно, ни перед богом, ни перед добрыми людьми не виноват – это бумажные цветки вымученной фантазии, это китайская живопись, в которой хороши одни лишь краски. Цензура обрезала наши червонцы, а многие медали и вовсе выбросила вон – поневоле довольствуешься бряцающею медью. Зато, если в наших пьесах не было отличпых, в них (кроме родзянкиных) не было зато и вовсе дурных, и, говоря Башуцкого

[18]

словами, они все, право, чистоплотны. «Послания к Людмилу» я не хвалил, о «Деревенском философе»

[19]

отозвался двусмысленно, тем более о его авторе. Комический дар не есть еще дар к комедии; впрочем, вы угадываете, не читав его. В «Лукавине»

[20]

я виноват без всякого лукавства. Писарева стоило бы отделать путем за его шашни: переводит пьесу с скверного французского перевода, выпускает лучшие сцены и смеет еще «Школу злословия»

[21]

выдать за свое сочиненье! Это чересчур по-гостинодворски. За немца моего немного заступлюсь

[22]

, ибо знаю и чувствую в природе человеческой подобные страсти, а писал это по внушению сердца и не в подражание Шиллеру, следственно, оно не могло меня увлечь вне природы – век, мною взятый, представлял тому тысячные примеры, и я могу подкрепить это историческими доводами. О брате – не судья

[23]

, но в Жуковском нахожу не сцены, а декорации

[24]

. Пушкин виден у нас как в обломках зеркала

[25]

– он поскупился на сей раз; однако ж ода Баратынского

[26]

, князь, на счастие, право, стоит взгляда; даже Дельвиг

[27]

оперился в полярное путешествие, и, конечно, редкие из альманахов французских были так богаты хорошенькими безделицами, как наш, хотя я согласен, что они бесцветны перед взором ума.

Насчет Качеиовского – если Вы меня укоряете в пристрастии, то и мне кажется, что Вы от него не совсем изъяты; об этом уже был у нас и спор у любезнейшего Федора Ивановича

Вы еще худо знаете нашу цензуру, любезнейший князь, когда воображать можете, что она бы позволила ремарку о некоторых причинах, не позволивших напечатать Ваших стихов. А мы многое бы потеряли, если б отказались от такого наследства, как седьмая часть Ваших стихов. Что ж обезобразила пренелепая