Волховской торопливо пообедал в ресторане, как бы стараясь скорее исполнить этот обычай благовоспитанных людей — есть каждый день в определенные часы, хотя и без всякого аппетита. Затем он спросил себе кофе и коньяку и, закурив папиросу, предался своим мечтам. Он сидел один за маленьким столиком, пил машинально маленькими глотками кофе, а тем временем в голове лениво, точно в дремоте, тянулись обрывки образов и мыслей, то ярких, то тусклых и расплывчатых, как дым от его папиросы. Эти мысли то возвращали его в прошлое, то вдруг мчались вперед, в будущее, и там и здесь сплетались в события, которые могли, но никогда не случались в его жизни.

Однако нельзя сидеть более известного времени за ресторанным столом. Надо было уходить. Он расплатился, надел пальто и направился к выходу… Куда идти?… До ночи еще далеко. В театр или в общество не тянуло. Попозже он обещался зайти к одному приятелю, жившему поблизости от него; но до этого оставалось еще довольно времени и, несмотря на скверную погоду, он решил пройтись пешком.

На улице таяло, и в клубах сырого тумана люди и экипажи казались черными тенями, слабо освещаемыми огнями уличных фонарей.

Шлепая калошами по мокрому тротуару и останавливаясь перед некоторыми витринами с рождественскими подарками и замысловатыми игрушками, он добрался до Пассажа, который был еще освещен. Когда-то в верхней галерее здесь помещался паноптикум, и Волховской пожалел, что его уже нет. Бывают минуты, когда эти галереи с безмолвными восковыми фигурами, панорамами и странными коллекциями если и не успокаивают, то рассеивают. Здесь и публика какая-то особенная, среди которой вы никогда не встретите знакомого; и все почему-то молчат или говорят тихим голосом, хотя никто им не запрещает говорить громче. Таково странное влияние этих восковых лиц с застывшим выражением чувства и их стеклянных глаз, устремленных в одну точку…

В аукционном зале продавались интересные вещи, оставшиеся после смерти одного коллекционера. Среди этих вещей Нерехтин наметил себе старинные каминные часы с боем. По конструкции они напоминали старые английские часы, но были не продолговатые, а квадратные. Корпус часов был сделан из какого-то темно-малинового дерева, издававшего особый пряный запах. Сверху была привинчена небольшая сова из зеленой бронзы, а в углах передней доски, вместо обычных орнаментов, были вставлены магические бронзовые фигуры; на маленьком круге, над циферблатом, были начертаны астрологические знаки с мелкими надписями на каком-то восточном языке над каждым и покрыты эмалью разных цветов; наконец, сами часы на циферблате означены были двенадцатью знаками Зодиака. Механизм был в порядке и когда часы начинали звонить, то звуки как будто догоняли друг друга и сливались вместе в одну протяжную и странную мелодию. Впрочем, эта мелодия, как сказано было в каталоге, исполнялась не каждый час, а только в три, пять, семь и двенадцать часов, что и указывалось, кроме того, бронзовыми звездочками над знаками «Близнецов», «Льва», «Весов» и «Рыб»; остальные часы дня и ночи отбивались простыми ударами… Вообще музыка соответствовала архитектуре часов…

Знакомая дама, севшая случайно рядом с Нерехтиным, пыталась его отговорить от покупки. «Не понимаю, что вам за охота покупать эти часы? Я бы швырнула их в голову тому, кто бы вздумал мне поднести эту гадость! И на что они вам? Они некрасивы и слишком громко звонят… Кроме того, у вас маленькая квартира и вам негде их даже поставить… А главное — они так странно пахнут… Это верная головная боль, поверьте мне!..»

Тем не менее, Нерехтин не отказался от своего намерения.

В тот день, когда часы были назначены к продаже, охотников до них оказалось не особенно много.

Конкуренты надбавляли слабо и скоро отстали. Пристав уже поднял молоток, чтобы ударить третий раз, и часы должны были остаться за Нерехтиным, как вдруг кто-то за его спиной неожиданно надбавил сразу двадцать рублей… Нерехтин невольно обернулся и увидал старого, худого еврея в черном потертом сюртуке; его бескровное лицо со всклокоченной рыжей бородой изобличало большое волнение; острые синие глаза беспокойно перебегали с часов на пристава и обратно, а пальцы правой руки безотчетно забарабанили по спинке стула. Видя, что дело принимает неудачный оборот и что цену теперь, вероятно, начнут взвинчивать, Нерехтин с досадой вскочил и направился к выходу.