Голдфинч: развевающееся на веревках белье и предприимчивая голытьба. Батерст, 6030: не знающая сна интриганка Одесса. Сидаркрофт: кислый запах борща в коридорах. Мои родители, прибалтийские аристократы, сняли квартиру в доме 715 по Финч-авеню, который стоял на краю оврага, напротив начальной школы, на благопристойном отдалении от скопища русских. Мы жили на пятом этаже, а тетя, дядя и двоюродная сестра — прямо под нами на четвертом. Других русских, кроме нас и Наумовских, супругов лет за пятьдесят, не было. За эту привилегию родители переплачивали по двадцать долларов каждый месяц.

В марте 1980-го, почти под конец учебного года и всего три недели спустя после нашего переезда в Торонто, меня записали в начальную школу Чарльза Г. Беста. Каждое утро, повесив на шею коричневый шнурок с ключом от квартиры, я целовал на прощанье родителей, и мы с Яной, моей двоюродной сестрой, шли через овраг — я в первый класс, она во второй. В три пополудни мы топали обратно, неся в себе зерна новой лексики. И вместе ждали прихода родителей, которые в шесть возвращались из Городского колледжа Джорджа Брауна, с обязательных курсов английского.

По вечерам мы демонстрировали друг другу свои лингвистические приобретения.

Хелло, хауаю?

Красный, желтый, зеленый, синий.

Больше года отец каждый вечер обкладывался словарями и истязал себя тестами по медицине. После долгого дня на фабрике шоколадных батончиков он возвращался домой и зажигал лампу в своей комнате. Суп отец ел вместе с нами на кухне, но второе уносил в спальню и ставил тарелку на скрипучую советскую табуретку. Учеба давалась ему нелегко. Отцу было под пятьдесят, а английский язык по-прежнему оставался для него скорее врагом, нежели инструментом общения. Прежде он работал в латвийском Министерстве спорта, а уйдя в отставку, стал массажистом в санаториях на Балтийском побережье. Для этого ему достаточно было слегка подучиться и подключить старые связи. Но в новой стране потребовался диплом; чтобы его получить, нужно было выучить сложную медицинскую терминологию и написать восьмичасовой экзамен на иностранном языке.

Лицензия позволила бы отцу открыть собственное дело. Помимо фабрики шоколадных батончиков он работал еще и в Итальянском центре, где делал массаж гангстерам, предпринимателям и тренировал семерых тяжелоатлетов-любителей. Особых денег это не приносило, зато отец заводил нужные знакомства. Он был уверен, что кое-кто из итальянцев станет его клиентами, когда он займется частной практикой. А если получится снять кабинет в правильном месте, то и старые польские евреи подтянутся. На дворе был 1983 год, и как русские евреи и политические беженцы, только недавно приехавшие в страну, мы все еще были в новинку. Наше прошлое сделало нам хорошую рекламу. Наша история была своего рода капиталом.

Утром перед экзаменом мама приготовила отцу омлет и разрезала на четвертинки помидор. Папа ел быстро, прихлебывая чай. Его босые ноги отбивали размеренный ритм, то и дело выскальзывая из шлепанцев. Я рассказывал отцу о тренировках по мини-футболу. Описывал шершавый желтый мяч. Не доев омлет, отец кинулся к раковине: его стошнило.

Он вышел из квартиры с отстраненным выражением лица, будто отправлялся на войну. Мама поцеловала его — то был редкий момент, когда она не сочла нужным сдерживать чувства. В прихожей родители обнялись, потому что целоваться на пороге — плохая примета.

Из окна я видел, как отец выезжает с парковки на неповоротливом зеленом «понтиаке». Март подходил к концу, и на улице было еще холодно. Обогреватель в машине не работал; мама встала рядом со мной у окна, и мы вместе смотрели, как пар вырывается изо рта у отца, пока он поворачивает на Финч-авеню.