Окно моего кабинета выходило на центральную площадь станицы. Из него видны почта, столовая, магазин сельпо, клуб, тир и асфальтированная дорога, пересекающая станицу Бахмачеевскую, которая стала местом моей первой службы.

Бросая взгляд на улицу, я почти всегда видел Сычова — моего предшественника, ушедшего с поста участкового инспектора милиции совсем не по своему желанию и теперь обслуживающего днем тир, а вечером кинопередвижку клуба.

Я не испытывал к Сычову никаких плохих чувств, хотя и знал, что его разжаловали и уволили. За что — мне в районном отделе внутренних дел толком не объяснили. Говорили, что он большой любитель свадеб и поминок, которые привлекали его из-за этого самого проклятого зеленого змия. Как относится ко мне он, я понял довольно скоро. Но об этом я еще расскажу.

Дверь Ксении Филипповны Ракитиной — напротив моего кабинета. И как ни выглянешь, всегда настежь. Добрая пожилая женщина — председатель исполкома сельского Совета. Взгляд у нее нежный, ласковый. И даже с какой-то жалостинкой. Так смотрел на меня только один человек — бабушка, мать отца.

О том, что доярка Галина Федоровна Чарухина завтра, во вторник, едет в город, на селе знали почти все. Может быть, потому, что покидала она свой колхоз редко. Очень редко. Последний раз — лет пять назад. Не любила Чарухина городской суеты и очередей. Однако на этот раз без них не обойтись: через неделю — свадьба. Выходила замуж Оленька — ее любимая внучка. Вот и захотелось Галине Федоровне поехать в город и купить свадебных подарков — получше да подороже. Правда, кое-кто из соседей советовал бабушке не морочить себе голову, а сделать подарок деньгами — мол, сейчас это модно. Но Галина Федоровна про такую моду и слушать не хотела — некрасивая мода, да и памяти никакой не останется. Другое дело — золотой перстенек или столовый сервиз, да и сапожки, что с блестящими цепочками, Оле давно хотелось поносить.

Узнав о предстоящей поездке Чарухиной, к ней стали подходить товарки по ферме, соседки, а то и просто знакомые. Одна просила гостинец передать сыну-студенту, другая — вручить письмо самому главному в облисполкоме, а третьи дали деньги на покупки. Чтобы не сбиться, не перепутать, Галина Федоровна вечером на листочке записала, кто сколько дал денег и на что. А когда она подсчитала общую сумму — прямо ахнула. Без сотни получилось три тысячи рублей! Да своих полторы тысячи. Такой суммы Чарухина отродясь и в руках не держала. Оттого, наверное, ей даже страшновато стало — не потерять бы в дороге. А ночью, когда долго не могла уснуть, пришла вдруг мысль: вернуть деньги — от греха подальше, но тут же вскоре она решила этого не делать, ибо знала, что люди понять ее не поймут, а уж обидятся наверняка.

Утром Чарухина встала рано, как вставала всю жизнь до коров. А может быть, даже чуток раньше, хотя собраться ей было всего ничего. Она еще с вечера все приготовила. Свои полторы тысячи она завернула в косынку и перевязала крест-накрест шпагатом. А для чужих денег она достала кошелек мужа, умершего лет десять назад от ран, что получил на войне. Кошелек был почти новенький и, как показалось Галине Федоровне, удобный для данного случая. В нем было шесть отделений — как раз по отделению для каждой пачки денег, что дали ей на покупки… Словно предчувствуя беду, она тяжело вздохнула и все деньги сложила в новую коричневую сумку с молнией, что подарил ей в прошлом году колхоз к Восьмому марта. Сверху положила платок, а потом газету. Так, на всякий случай…

Перед тем как отправиться на автобусную остановку, Галина Федоровна еще раз проверила содержимое коричневой сумки — все на месте. Надела плащ. По старому обычаю, перед дорогой с полминуты посидела на табуретке, а потом встала, заперла на замок дверь и пошла.

В тот день был хозяйственный актив райкома, на который пригласили и меня. Планировали закончить его к обеду, но заседание затянулось. Воспользовавшись перерывом, я позвонил к себе в прокуратуру: нет ли чего нового и срочного. Секретарь, Вероника Савельевна, сказала, что со мной настойчиво добивается встречи какая-то гражданка из Рощино. Село Рощино — на отшибе, человек проделал немалый путь. Поэтому сразу по окончании хозяйственного актива я решил заглянуть на работу.

Гражданка из Рощино была крепкой молодой женщиной. Плечи — что у мужика. Угрюмые, глубоко посаженные глаза. Поначалу она вела себя несмело. При ее коренастой, могучей фигуре это выглядело довольно неестественно.

— Может, мне, гражданин прокурор, все в заявлении изложить? — сказала она низким, чуть хрипловатым голосом.

— Раз уж вы сами приехали, рассказывайте, — попросил я.

Передо мной — голубой конверт необычной, удлиненной формы. Письмо пришло из города, что на берегу теплого южного моря. И было оно связано с одним делом, с которым мне захотелось познакомить читателей.

Дело это гражданское, а пишут о них, в отличие от уголовных, крайне редко. И это беда, признаться, не только писателей. Мои собратья-юристы, берясь за перо, не знаю почему, забывают, что за скучными словами «гражданский процесс» порой стоят такие человеческие столкновения, такие коллизии, головоломки и страсти, каких не меньше, чем в запутанных делах о кражах или загадочных убийствах.

…Чуть более года тому назад в один из октябрьских дней позвонил мне председатель нашего Зорянского райпотребсоюза.

— Понимаете, Захар Петрович, — начал он издалека, — в минувшую пятницу я был на семейном торжестве у одной нашей работницы. Толковая, знающая дело. Заведует овощехранилищем. Мой актив, можно сказать. Обидели человека, если тут что не похуже кроется.

Это кольцо не было знаменитым. Не найдено в древнем захоронении, не оставлено в наследство, не сделано каким-нибудь прославленным мастером.

Оно сработано на московской ювелирной фабрике и куплено в магазине «Алмаз» в Москве за 789 рублей. Во всяком случае, данная сумма проставлена на бирке, хранящейся в ледериновом футляре, который имел на бархотке внутри явный отпечаток круглого предмета…

Посетительнице не более тридцати пяти лет. За окном теплый майский день, а на ней дорогой шерстяной костюм и импортные сапоги.

— Я носила кольцо на этом пальце, рядом с обручальным.

Председатель народного суда Чернышев Николай Максимович пришел на работу без пятнадцати девять и застал уже на месте адвоката Вильнянского и прокурора Одинцова.

Через несколько минут пришли народные заседатели: воспитательница детского сада Валентина Эдуардовна Ромова и мастер мебельной фабрики Иван Иванович Шевелев.

— Ну, что же, — сказал Николай Максимович, взглянув на часы, — скоро девять, все в сборе, можно начинать заседание…

Еще три года назад колхозный шофер Бычков имел весьма приличный левый заработок — кому картошку на рынок отвезет, кому сено с поля доставит, а кому холодильник из магазина подбросит. И хотя машина колхозная, да и бензин не на базаре купленный, а получен на колхозном складе, все денежки, полученные за транспортные услуги, Петр Гаврилович без стеснения клал в свой карман. А когда издали Указ о борьбе с нетрудовыми доходами, Бычков перестал левачить. Но если кому и подвезет по пути мешок-другой, то брать плату за это стал побаиваться, хотя мысль о том, как и чем восполнить упущенную выгоду, не покидала Петра.

И вот однажды шофер Бычков привез колхозную картошку на рынок. Стали торговать прямо с машины. А Петр решил тем временем сходить в чайную.

В грязно-голубом павильоне в самом конце рынка с утра до вечера плавали тучи табачного дыма. На стенах висели порыжевшие, едва заметные таблички: «Не курить», «Приносить с собой и распивать спиртные напитки воспрещается». У прилавка теснилась длинная очередь. Петра окликнули из дальнего угла. Он сразу узнал своего старого дружка Ярохина. Когда-то они вместе учились в школе механизаторов. После окончания Бычков вернулся в колхоз, а Ярохин подался в город. Но вскоре вернулся. В результате грубого нарушения правил техники безопасности остался без ноги. На работу он не поступил, жена от него ушла. Ярохин проводил в чайной все время с утра до вечера, ожидая угощения от случайных собеседников, обрюзг, по неделям не брился, одет был в грязный, мятый пиджак неопределенного цвета.

Это строки из памятки следователю, написанной в 1944 военном году начальником следственного отдела Прокуратуры СССР, популярным советским писателем Л.Р.Шейниным.

Следователь в силу характера своей работы находится постоянно как бы на военном положении, сражаясь с преступностью, мужественно отстаивая рубежи социалистической законности и правопорядка. В этой борьбе он, разумеется, не одинок: он опирается на силу закона, его всегда и во всем поддерживает советская общественность. Но следователь – боец передовой линии, первого эшелона. Это накладывает на него особую ответственность.

Поэтому в статье 2 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик специально подчёркнуто: «Задачами советского уголовного судопроизводства являются быстрое и полное раскрытие преступлений, изобличение виновных и обеспечение правильного применения закона с тем, чтобы каждый, совершивший преступление, был подвергнут справедливому наказанию и ни один невиновный не был привлечён к уголовной ответственности и осуждён».

Выполнению этих задач подчинена деятельность суда, прокуратуры, уголовного розыска, ОБХСС и, само собой понятно, следователя. Ведь по большинству уголовных дел суд не смог бы установить истину без предварительного расследования. Именно следователь, а не кто иной, находит очевидцев преступления, что порой крайне трудно, допрашивает их, осматривает место происшествия, разыскивает вещественные доказательства, принимает меры, чтобы пресечь преступную деятельность обвиняемого и обеспечить его явку в суд, предварительно оценивает улики и группирует их, исследует смягчающие и отягчающие вину обстоятельства. Именно он отвечает первым на семь вопросов классической древнеримской формулы: что произошло, кто совершил, где, когда, зачем, как, чем? А найдя ответы на эти вопросы, советский следователь ищет ответы и ещё на два других: почему совершено преступление и что следует предпринять, чтобы оно в дальнейшем не повторялось? Ведь преступность чужда социалистическому строю, и у нас имеются все предпосылки для её ликвидации.

Мы говорили о возросшем интересе молодёжи к гуманитарным наукам, об увеличивающемся из года в год потоке заявлений о зачислении на юридический факультет, и один из нас спросил Фролова, почему он избрал специальность следователя.

– Как-то не задумывался над этим, – признался Николай Николаевич. – Вообще-то говоря, в школе я собирался стать педагогом. А стал следователем и не жалею об этом, мне даже кажется, что между этими профессиями много общего. Видимо, на мой выбор в какой-то степени оказали влияние семейные традиции (отец Фролова работал в ВЧК, а дед был присяжным поверенным), а скорей всего, рассказы отца об Александре Васильевиче Чернове, с которым он дружил с 1919 года. Чернов был яркой личностью. Он оставил в памяти знавших его глубокий след. Оказал он большое влияние и на меня. Каждый с кого-то делает свою жизнь. Я свою сделал с Чернова. О нем я вспоминал, когда писал заявление в юридический институт. Вспоминаю о нем и сейчас. Он для меня эталон следователя и человека. Кстати, один эпизод из его биографии раскрыл для меня профессию следователя с совершенно неожиданной стороны. Это произошло на Алтае в 1921 году…

Тот разговор мало чем напоминал обычные допросы. Ни хитроумных вопросов следователя, ни эффектных очных ставок. Да и сам допрос происходил не в традиционном кабинете следователя со шторами на окнах, а в большой деревянной юрте, возвышавшейся шестигранником на обрывистом берегу горной Катуни. Несколько грубо обструганных табуреток, пирамида винтовок, а на стене плакат с оборванным кем-то на курево уголком: красноармеец в будёновке, указывая пальцем на присутствующих, строго спрашивает: «А что ты сделал для фронта?»

Старую истину о том, что нет неинтересных дел, а есть плохие следователи, настолько часто повторяют, что выпускники юридических институтов перестают в неё верить. И каждый начинающий следователь, вопреки наставлениям, обязательно делит все дела на две строго определённые категории: стоящие и нестоящие. Первыми он занимается дни и ночи, а вторыми

– сколько положено. И не больше. Начинающий следователь, как правило, мечтатель. Он мечтает о загадочных, запутанных преступлениях. Он жаждет лавров. И двадцатидвухлетний Николай Фролов не был исключением. Он точно так же, как и другие начинающие, ждал необычного. Но судьба в образе секретаря прокуратуры района аккуратно клала ему на стол дела до такой степени ординарные, что с ними бы справился любой второкурсник юрфака. Все эти дела напоминали таблицу умножения: он знал заранее ответы на вопросы, которые они перед ним ставили. Стоило изучать в институте столько премудростей, для того чтобы не иметь возможности применить их на практике! Фролов был разочарован. И прокурор района, человек пожилой, уже подумывающий о пенсии, прекрасно понимал его.

За двадцать пять лет работы в прокуратуре он хорошо изучил психологию начинающего и относился к переживаниям следователя с мягкой иронией, считая, что некоторые болезни приносят не только вред, но и пользу: после них вырабатывается иммунитет. Всему своё время. И когда Фролов докладывал о результатах расследования того или иного дела, он неизменно спрашивал:

– Опять в рамках таблицы умножения?

– Опять.

Во время одной из наших бесед Фролов сказал: «Для того, чтобы перепрыгнуть через препятствие, надо взять разбег. А для того, чтобы взять разбег, надо отступить от препятствия». Эту же мысль мы услышали и от известного советского криминалиста Кочарова.

С заместителем директора Всесоюзного научно-исследовательского института изучения причин преступности Георгием Ивановичем Кочаровым нам привелось последний раз увидеться незадолго до его кончины. Это произошло на совещании писателей, работающих, как было указано в пригласительном билете, над темами охраны общественного порядка и борьбы с преступностью. На совещании, которое было созвано в Баку, присутствовали не только литераторы, но и юристы: сотрудники Министерства внутренних дел и прокуратуры. Поэтому, вольно или невольно, выступления не ограничивались чисто литературными вопросами. Много говорили о причинах преступности, о правовой пропаганде, об особенностях профессии следователя. И, как зачастую бывает на всякого рода совещаниях, наиболее жаркие, а следовательно, и наиболее интересные дискуссии разгорались не в зале заседания, где речи ораторов отличались традиционной плавностью, а в кулуарах. Кулуары всегда имеют немаловажные для спорящих преимущества: здесь нет регламента, стенографисток, записи ораторов. В кулуарах каждый волен говорить, сколько хочет и что хочет, не соблюдая очерёдности.

И вот во время одной из кулуарных баталий Кочаров, объединявший в своём лице следователя, учёного и литератора, бросил фразу, показавшуюся многим достаточно парадоксальной. В нашем бакинском блокноте, который мы аккуратно заполняли все дни совещания, на одной из страниц появилась запись: «Доктор юридических наук Кочаров: „С моей точки зрения, право на аттестат зрелости следователь получает только тогда, когда поймёт, что иногда для того, чтобы приблизиться к цели, от неё следует удалиться“.

«Удалиться, чтобы приблизиться…» Это могло восприниматься как каламбур, тем более что Георгий Иванович, всегда отличавшийся весёлостью и завидным чувством юмора, любил, а главное, умел шутить. Но у этой записи в бакинском блокноте оказалось неожиданное продолжение – встреча и беседа со следователем по особо важным делам при прокуроре Литовской ССР Юозасом Зигмовичем Вилутисом.

Что же стоит за формулировкой Кочарова и словами Фролова?

Вилутис начал работать в прокуратуре в 1962 году, ещё будучи студентом юридического факультета Вильнюсского университета. Стажёр в прокуратуре Ленинского района Вильнюса, после окончания университета-следователь прокуратуры Швенченского района, а с 1965 года – следователь по особо важным делам при прокуроре республики. За эти годы им, по самым скромным подсчётам, расследовано свыше ста дел. Это сотни версий, тысячи свидетелей, бесконечное число улик, гипотез, письменных и вещественных доказательств. Надежды, успехи и неудачи.

Но у каждого следователя – и старого, и только начинающего – есть одно дело, которое ему запомнилось во всех деталях. И запомнилось, конечно, не случайно. Если покопаться, то наверняка окажется, что в «памятном деле» проявилось что-то характерное для следователя, его индивидуальность, или оно стало для него каким-то важным этапом на пути к профессиональному мастерству, а путь этот, как известно, весьма тернист и извилист… О таком деле мы и попросили рассказать.

– Памятное дело? – переспрашивает Вилутис. – Памятное дело… – Он задумывается. – Пожалуй… Пожалуй, наиболее мне памятно дело об убийстве Коликова… – И после паузы подтверждает: – Да, Коликова. Я им занимался почти пять лет назад, но, как ни странно, помню даже второстепенные детали. Впрочем, у меня сохранилось наблюдательное производство и некоторые документы, так что в случае необходимости можно будет все уточнить.

Девятого июня 1966 года в реке Нерис возле деревни Сантака рыбаки наткнулись на труп. Утопленник был извлечён из воды. Это был мужчина средних лет, крепкого телосложения. По заключению медиков, труп пробыл в воде приблизительно 7-10 дней. При осмотре были отмечены многочисленные повреждения головы твёрдо-тупыми и острорежущими предметами. Эти раны и явились причиной смерти. Неизвестного убили, а затем бросили в реку. Установление личности убитого много времени не заняло. В тот же день труп был опознан в морге гражданкой Коликовой. Едва лишь взглянув на него, она уверенно сказала, что это её муж Сергей, который исчез восемь дней назад, о чем она сообщила в милицию. Коликова не ошиблась. Действительно, убитый был её мужем – Сергеем Коликовым, работником Магунайского лесничества, который вместе с семьёй жил в деревне Пренай. Как видно было из заявления Коликовой в милицию, Сергей первого июня уехал на работу и больше она его не видела.

Десятого июня прокуратурой Вильнюсского района было возбуждено уголовное дело, которое принял к своему производству следователь районной прокуратуры. Расследование началось в полном соответствии со всеми канонами классической криминалистики.

Если в облике следователя по особо важным делам Николая Николаевича Фролова ничто не напоминало современного Шерлока Холмса, то ещё меньше «судейского» у Анны Ивановны Степановой. Она совсем не похожа на тех судей, которых мы порой видим на экранах кинотеатров и телевизоров, – строгих, с металлическим голосом и непроницаемым лицом, картинно самоуверенных, всегда убеждённых в своей непогрешимости и убивающих наповал зрителей прозорливостью и проницательностью.

Видимо, так оно и должно быть. Анна Ивановна не символ правосудия, а живой человек со всеми своими достоинствами и недостатками. Кроме того, она редко смотрит телевизор и ещё реже бывает в кино, поэтому она не знает, как должен выглядеть идеальный экранный судья. А может быть, и не хочет знать. Ведь у неё и без того достаточно забот: осуществлять справедливость – трудная и хлопотная профессия, она мало оставляет свободного времени.

Наша собеседница далеко не молода. Лучами расходятся морщинки на висках и от уголков опущенных губ. Волосы с сединой, аккуратно зачёсаны назад. Стоячий воротничок белой блузки подчёркивает выступающий вперёд подбородок. Узкие худые плечи ссутулились под тяжестью лет.

Анне Ивановне шестьдесят три. У неё взрослые сын и дочь. Растут внуки…

Две трети прожитой жизни отдано правосудию: вначале прокуратура, затем коллегия адвокатов, и вот уже двадцать пять лет, как она судья, одна из лучших судей большого города, в котором прошли её детство, юность, зрелые годы.

Виновен подсудимый или нет – это один из главных, но не единственный вопрос, который решает суд.

Судьи обсуждают, какая статья закона должна быть применена к подсудимому, какое определить ему наказание, подлежит ли удовлетворению ходатайство общественной организации или коллектива трудящихся об условном осуждении или передаче на поруки и многое, многое другое. Задача суда не только оградить общество от преступника, покарать виновного. Нередко судебный процесс становится началом сложного пути к исправлению осуждённого, возвращения его обществу. Трудно переоценить влияние судебного разбирательства не только на подсудимого, но и на людей, сидящих в зале. Большое воспитательное значение имеют выездные сессии суда.

Живой интерес к происходящему вокруг, нетерпимость общественности ко всему, что противоречит нашему жизненному укладу, нормам нашей морали и права, помогает поднять судебный процесс до уровня школы нравственного воспитания.

В этом мы не раз убеждались, присутствуя на судебных процессах. Вспоминается, в частности, дело Акимова и Калашникова.

Всем, кто присутствовал тогда в заводском клубе, где проходила выездная сессия суда под председательством Степановой, этот процесс запомнился на всю жизнь…

В тот день в кабинете Анны Ивановны, где помимо нас находился ещё помощник прокурора области Максим Феофанович Камышев, мы говорили о том, что, не искоренив алкоголизма, нельзя покончить и с преступностью. Камышев, в недавнем прошлом прокурор сельского района, перечисляя причины, способствующие пьянству, особо подчеркнул тот огромный вред, который приносят самогонщики.

– Если в какой-либо деревне увеличивалось количество хулиганств, телесных повреждений, краж, – говорил он, – то в милиции уже знали: объявился самогонщик. Трудно перечислить все беды, связанные с самогоноварением. Получалось – один наживался, а десятки людей страдали. Но однажды пострадал и самогонщик… Я имею в виду не приговор суда. Так получилось, что строже всего он сам себя наказал…

– Вы имеете в виду Бычкова? – спросила Анна Ивановна.

– Его, – подтвердил Камышев. – О нем стоило бы написать…

Через несколько дней дело по обвинению Бычкова было доставлено в прокуратуру области. И вот уже мы, выслушивая краткие комментарии Камышева, читаем материалы дела.

– «Меч правосудия»… – сказала Анна Ивановна. – Так ли это? Уж если обязательно сравнивать с чем-то деятельность суда, то лучше вспомнить о скальпеле хирурга, хотя это сравнение и односторонне. Действительно, правосудие очищает общественный организм от скверны преступности. Оно действует скальпелем, изолируя от общества убийц, грабителей, воров, хулиганов. Суд, основываясь на законах, защищает наших граждан и наше государство от различных преступных посягательств. Но это одна сторона вопроса. А ведь у судебной деятельности есть и другая, не менее важная сторона, к которой ни «меч», ни «скальпель» никакого отношения не имеют. Карл Маркс писал, что государство в правонарушителе «должно видеть… человека, живую частицу государства, в которой бьётся кровь его сердца… члена общины, исполняющего общественные функции, главу семьи, существование которого священно, и, наконец, самое главное – гражданина государства"

[10]

.

Судья должен видеть в сидящем на скамье подсудимом не только преступника, носителя зла, но и «человека, живую частицу государства, в которой бьётся кровь его сердца». Поэтому советский суд не может ограничиться защитой общества от преступлений, карой виновного. Он обязан до конца использовать все предусмотренные законом возможности для его исправления, для возвращения обществу «гражданина государства», проявить к оступившемуся справедливость и гуманность. Именно поэтому во время судебного разбирательства тщательно исследуются и оцениваются все обстоятельства, которые дают основания к освобождению от уголовной ответственности или смягчают вину подсудимого. В этом, возможно, заключается самая главная особенность социалистического правосудия. Приговор советского суда должен сочетать в себе гуманность по отношению к обществу с гуманностью по отношению к тому, кто в силу каких-то причин противопоставил себя этому обществу, нанёс ему вред. Противоречие? Безусловно. Но такова диалектика судебной работы, которая проявилась сразу же после установления Советской власти. Даже в 1918 году, когда республика находилась в кольце фронтов и, казалось бы, гуманность к преступнику должна была отступить на второй план, социалистическое правосудие уже сочетало в себе эти две характерные для нового строя особенности. Вспомните, например, телеграмму Владимира Ильича Ленина Тамбовскому губисполкому. – Степанова раскрыла свой блокнот в коленкоровой обложке, прочла: – «Получил жалобу Ивана Богданова на арест его сына Владимира, 17 лет, больного бронхитом, за саботаж. Пересмотрите дело, проверьте болезнь, неопытность, молодость арестованного… Результат проверки телеграфируйте. Предсовнаркома Ленин"

Болезнь, неопытность, молодость, дурное влияние, стечение неблагоприятных обстоятельств – все это учитывается судом при определении меры наказания осуждённому. Но, установив вину подсудимого, суд в ряде случаев может и не применять к нему наказания. Это происходит, если ко времени рассмотрения дела вследствие изменения обстановки деяние потеряло характер общественно опасного или лицо, его совершившее, перестало быть общественно опасным. Суд отказывается от наказания и по малозначительному или не представляющему большой общественной опасности преступлению, если придёт к выводу, что подсудимый может быть исправлен мерами общественного воздействия.

Обычно наказание назначается в пределах, установленных соответствующей статьёй Уголовного кодекса, предусматривающей то или иное преступление. Но, учитывая исключительные обстоятельства дела и личность виновного, суд может назначить наказание ниже низшего предела. Может он осудить и условно.

Гуманность по отношению к обществу и гуманность по отношению к тому, кто противопоставил себя этому обществу…