Этой лекции сопутствует добрый дух скандала, как сказал когда-то Набоков о книге Годунова-Чердынцева, потому что без скандала нет успеха.

Дело в том, что наша предыдущая лекция сподобилась вызвать гнев сообщества «РУ. Пелевин». И они даже обещали сегодня обязательно прислать кого-нибудь из своих людей, чтобы дать мне по лбу, не знаю только – морально или физически. В любом случае, я вас, ребята, приветствую, потому что благодаря вам я многое понял.

Гнев этот мне понятен, потому что, коль скоро у нас есть святыня, любое прикосновение к этой святыне, ласкательное или, наоборот, грозное, является для нас оскорбительным – мы одни понимаем то, о чем идет речь. Сходная ситуация царит, например, в сообществе фанатов Михаила Щербакова, пелевинского ровесника, очень близкого ему, на мой взгляд, по духу, и мало кто сделал больше для дискредитации Щербакова, нежели это сообщество. Как всегда, такое сообщество невелико, в нем два десятка активных, с позволения сказать, членов, каждый из которых, естественно, настаивает на единственности своей концепции. Но именно благодаря этому сообществу я понял генеральную вещь о Пелевине.

Именно поэтому лекция № 2 будет так мало похожа на лекцию № 1.

Я понял, что фундаментальная задача Пелевина в позднем его периоде, – который я отсчитываю от «Священной книги оборотня», а вовсе не от контракта с «Эксмо», как думают многие, – главная фундаментальная задача это именно создание секты. Когда-то довольно изящно выразился создатель сайентологии Рон Хаббард, или ему приписывается эта мысль, потому что она довольно откровенна, и вряд ли Рон Хаббард проговорился бы так даже перед узким кругом: «Хотите денег – создайте новую религию». Я не уверен, что Пелевин создает религию, это не входит в его задачи, потому что он достаточно скептически относится к большинству религий, как я думаю.

– «Фабрика» – это словесный оборот, или вы действительно считаете, что «Пелевин» это проект?

– Нет, «фабрика» – это не обязательно коллективный труд. Я имел в виду другое. То, что все эти романы строятся по одинаковой схеме и по давно известному рецепту, – это у меня никаких сомнений не вызывает. Я не вижу художественной новизны в «Любви к трем цукербринам». Я вижу в ней некоторый шаг вперед – прочь от вечной борьбы с офисным планктоном.

Понимаете, в чем штука в «Цукербринах»? Почему «фабричность»? Я понимаю, что этот роман написан для Кеши, главного героя, Кеша там очень много занимается онанизмом, ну, просматривая разные вещи в интернете. И когда он видит следы, так сказать, этих занятий, он думает, что пора бы, наверное, заканчивать с виртуальным сексом или хотя бы сделать генеральную уборку. В чем штука вот этого вот точного уподобления? Дело в том, что когда человеку говорят о смешном и стыдном пороке, человек, как правило, не обижается, потому что он понимает: оказывается, все у всех так. И вот чтобы Кеша, который это читает, почувствовал укол, в буквальном смысле, самоудовлетворения, укол того, что он не один такой, а значит, он все делает правильно, – вот ради этого, собственно, и написана книга.

Но это не позволяет читателю прыгнуть выше головы. Это не позволяет ему выпрыгнуть из себя. Читая Пелевина, мы все время себе признаемся в низком и мерзком – это верно. Признаемся радостно, потому что оказывается, не мы одни такие. Но вот то, что мы за это низкое и мерзкое пытаемся себя уважать, – это как раз очень дурной тон.

Почему эти книги – «фабрика»? Потому что конвейер не предполагает никакого разнообразия. Маркетинговая стратегия – не требует разнообразия. И дальше это все будет превращаться в бесконечные джинсы со стразами. Вот один раз получились джинсы со стразами – теперь со стразами будет все: джинсы, трусы, стринги, ботинки… Так вот я о том и говорю, что как раз фабричного в этих произведениях то, что это произведения трендовые.