Сухой вечерний ветер гулял по равнинам, трепал парусину фургонов, старинных крытых повозок, кружил пыль, поднятую копытами фермерских лошадей и мулов, перемешивая ее с серо-голубым дымом, поднимавшимся от жаровен.

Ветер взъерошил траву, подкрался по земле к девушке, стоящей на невысоком холмике, и принялся играть ее иссиня-черными волосами, заставляя щуриться от своего пыльного дыхания.

Сирена Уолш поплотнее закуталась в шаль.

Ветер спускался с гор, как мягкое лавандовое облако. После знойного дня он казался прохладным и свежим, напоминая о приближающейся осени, хотя летние степные цветы еще тихонько покачивали головками под его дуновением.

Совсем скоро, через два или три дня, они достигнут Пайк-Пик, Сверкающей Горы испанских землепроходцев, названной так в честь первых увидевших ее белых. У ее подножия находится городок, где живут обычные люди; верующие, но не фанатики. Там она, слава богу, распрощается с этими едва ползущими повозками, с этими грубыми мужчинами, с женщинами, вечно опускающими глаза, и с их детьми, которые, похоже, совсем не умеют улыбаться.

Послышался звон колокола, призывавший всех членов общины собраться вместе. С решением не следовало тянуть, нельзя тратить столь драгоценное время на такое ничтожное дело. Утро караван должен встретить в пути.

Предводители секты и старейшина Гриер сидели на широкой доске, положенной поперек двух верстаков. Перед ними лежала Библия — Ветхий завет, позади находился зажженный фонарь. Вокруг висело еще несколько фонарей, освещавших пространство между стоявшими кругом повозками.

Сирене позволили кое-как одеться. Беатриса настояла на этом и даже дала ей свое платье, причесаться Сирена уже не успевала, у нее не оставалось времени и на то, чтобы надеть чулки и туфли. Нельзя заставлять старейшин ждать. Ей пришлось стоять перед ними бледной, с растрепанными волосами, пока остальные собирались вокруг, шушукаясь и показывая на нее пальцами.

Прошло целых пятнадцать минут, прежде чем пришли наконец все члены общины. Сирена стояла, выпрямившись и устремив взгляд в темноту. Ее абсолютно не волновало, о чем шептались и хихикали мормоны, и поэтому она не желала смотреть, в их сторону. Она знала, что старейшина Гриер здесь, понимала, что за его спокойным властным взглядом пряталось с трудом сдерживаемое вожделение, однако она не подавала виду, что ей об этом известно. Только гордая, независимая поза помогла девушке сдержаться и не убежать от этого унизительного, несправедливого суда.

Один из судей прокашлялся.

Костер совсем погас. Стоящий рядом мужчина стал похож на темный силуэт. Дождь лил с неослабевающей силой.

Доев остатки бекона, Сирена выбросила шкурку. Затем медленно, стараясь растянуть удовольствие, она выпила кофе. Тут она наконец заметила, что незнакомец ничего не пил. Сирена вспомнила, что видела у него только одну чашку.

— Я взяла вашу чашку? Простите. Давайте я ее вымою. У вас есть вода?

— Ничего, — улыбнулся он. Взяв кофейник, незнакомец налил себе кофе и принялся пить его, прикасаясь губами к тому же краю кружки, что и она.

Пытаясь скрыть смущение, Сирена отвернулась. Ей пришло в голову, что он, наверное, следит за ней сейчас. Она и сама не понимала, почему вдруг так засмущалась.

Они ехали по темным улицам. Ночной город как будто замер после долгого шумного дня. Лошади бежали мелкой рысью. Кучер разговаривал с Вардом, но Сирена ничего не слышала. Она ощущала боль во всем теле, словно ее избили, и даже сейчас, когда ей больше ничто не угрожало, она не могла избавиться от страха.

Холодный ночной ветер обдувал лицо, трепал волосы. Вард нежно обнимал ее, пытаясь согреть. Сирена не двигалась. Экипаж остановился.

Сирена с трудом заставила себя подняться. На здании, возле которого они остановились, красовалась вывеска: «Железная дорога Флеренс — Кэнтон-Сити», на входной двери сверкала золотом выгравированная аббревиатура: «ЖДФКС». Несмотря на поздний час, в здании горел свет, за столом сидел мужчина, похожий на клерка. На платформе также стояло несколько мужчин. Поезда нигде не было видно. Блестящие рельсы убегали в темноту спящего города. Неподалеку виднелось несколько грузовых вагонов, предназначенных для перевозки руды и скота. Стоял на путях и внушительных размеров вагон с пульмановской эмблемой — резными листьями из позолоченной латуни на голубом фоне.

— Что это? Почему мы здесь остановились? — Сирена стояла, кутаясь в плащ Варда. Она-то думала, что он отвезет ее обратно в пансион.

Кучер слез с козел, привязал лошадей и направился к одному из вагонов. Потом он достал ключ, открыл дверь и прошел внутрь. Через минуту массивное здание станции осветил луч фонаря.

Вершины одетых в снежные мантии Испанских гор, Сангре-де-Кристо, крови Христовой, казались красноватыми от освещавшего их солнца. Горные цепи тянулись по всем сторонам горизонта — на севере Пурпурные Скалы, на востоке серые гранитные Пайк-Пик. Золотоносный район находился на западном склоне и представлял собою часть огромной горы.

Город Криппл-Крик располагался в глубине старого вулканического кратера и сверху напоминал остатки недопитого вина в бокале. Кое-где на глаза попадались клочки коричневато-зеленой травы, но большая часть здешней земли казалась иссушенной, изрытой и истощенной после поисков золота. Сирена однажды слышала от отца, что золото в этих местах не валялось под ногами прямо на земле. Драгоценный металл был выброшен из глубины земли извержением вулкана, перемешавшись с другими минералами и с серебром. Поэтому здешнее золото было не столь чистым, как, например, то, которое нашли в Калифорнии в сорок девятом году. В реках и ручьях его намывали немногим больше, чем удавалось добыть из золотоносной руды. Чтобы оправдать расходы, приходилось строить шахты в расселинах гранитных склонов. Эта тяжелая и опасная работа была не по карману бедному человеку: оборудование для разработок стоило очень дорого.

Там, где добывали золото, возвышались громадные груды камней, соперничавшие по высоте с окрестными холмами, и какие-то большие и широкие постройки, похожие на гигантские дома, бросавшие тень на город.

Улицы Криппл-Крика были засыпаны выработанной породой. Некоторые говорили, что в этих осколках гранита еще оставались металлы, впрочем, в таком малом количестве, что на их добычу не стоило тратить времени. Однако это позволяло утверждать, что улицы города вымощены золотом.

Лежащий в кратере город был застроен плохими деревянными домами, среди которых там и сям торчали уличные фонари. Встречались, конечно, и кирпичные постройки, такие, как «Палас-отель», но улицы с множеством убогих, кое-как покрашенных бревенчатых хижин представляли собой довольно грустное зрелище. И все же в городе имелись свои достопримечательности. Главную улицу украшали нити телеграфных проводов. В магазинах, под разноцветными тентами, закрывавшими товар от беспощадного солнца, торговали продуктами, одеждой, оборудованием для шахт, строительными материалами и лекарствами. Над входом в каждый из них находились вывески с рекламой прохладительных напитков, кремов для бритья и прочих мелочей. На глаза то и дело попадались объявления, предлагавшие недорогие меблированные комнаты.

Лето в горах было таким коротким, что люди старались не терять напрасно ни одного дня. На окраине Криппл-Крика в новом парке целыми днями играли в бейсбол или устраивали скачки, на заброшенных ранчо проводили родео. Люди постарше развлекались на всевозможных встречах и собраниях с обязательным застольем, тех, кто помоложе, больше привлекали танцы, вечеринки и балы. Молодежь ходила в горы за цветами, устраивала пикники на пути к Пайк-Пику. Везде на глаза попадались многочисленные любопытные приезжие.

Четвертого июля, в День независимости, был устроен большой праздник с фейерверками. Оркестры из всех клубов и дансингов маршировали по улицам, украшенные красными, белыми и голубыми лентами. Любимым номером праздничной программы считался в городе парад цветов. Это представление любили в первую очередь за то, что в нем участвовали самые красивые девушки.

Во время шествия по улицам города проезжали коляски, экипажи и двухколесные велосипеды, убранные цветами и зеленью. Девушки надевали светлые платья мягких тонов и украшенные цветами шляпки. За ними шли мужчины в белых костюмах с черными жилетами и черными галстуками.

Сирена стояла у дверей «Эльдорадо» и глядела на праздничную процессию. Рядом находилась Консуэло, веселая собеседница, которая всегда могла посоветовать что-нибудь полезное. Разглядывая пеструю толпу, она пыталась отличить жен и дочерей владельцев приисков от прекрасных распутниц с Мейерс-авеню. Однако порою ей это не удавалось, потому что почти каждый экипаж сопровождали красавцы мужчины. А если кто-то из них успел выпить, это делало праздник еще веселее.

Дамы, проводившие зиму в Колорадо-Спрингс, ехали в украшенных геранью и барвинком фаэтонах, запряженных четверкой белых лошадей. Девочки из «Старой усадьбы», словно на тронах, восседали на обитых бархатом сиденьях легких двухместных ландо. Супруга одного из представителей золотой элиты ехала с двумя некрасивыми дочерьми в коляске, украшенной ноготками — самыми яркими, почти золотыми цветами, источавшими удивительный аромат. За ними следовала наездница на лошади, одетой в мантию из алых астр.

В конце сентября в Криппл-Крик выпал первый снег. В октябре он повалил мокрыми хлопьями. В ноябре белое одеяло снова покрыло Пайк-Пик, Сангре-де-Кристо, и континентальный водораздел превратился в ряды ледяных глыб. Вард все еще не возвращался.

Расследование обстоятельств смерти Лесси окончилось безрезультатно. Выяснили только, что она умерла за сутки до того, как ее обнаружили. Около десяти часов вечера видели мужчину, выходившего из ее дома, но разглядеть его как следует не удалось, так как было уже очень темно. Свидетели сумели только разобрать, что он был одет в костюм старателя. Но даже несмотря на обещанное Натаном вознаграждение, никто не мог толком ничего сказать. Какой бы неприятной ни выглядела эта история, полиции пришлось прекратить расследование. Кроме того, новых преступлений в районе тендерлойна больше не случалось.

Газеты города поначалу играли на чувствах читателей, наводили страх на мирных жителей. Каждый день на страницах появлялись все более душераздирающие заголовки и все более отвратительные подробности совершенных преступлений. Убийцу прозвали Джек-Потрошитель, несмотря на то что все три женщины были задушены. Высказывалось также предположение, что это тот же загадочный убийца, который терроризировал Лондон семь лет тому назад, эмигрировавший, по слухам, в Соединенные Штаты, чтобы вновь приняться здесь за свое ужасное дело. В обоих случаях, как утверждали газеты, и в Лондоне, и в Криппл-Крике его жертвами становились проститутки.

Но постепенно интерес к убийствам утих. Прошли недели, предложенные в качестве вознаграждения деньги остались невостребованными, первые полосы газет стали занимать другие новости. Репортаж об аварии в шахте оттеснил сообщения об этих преступлениях чуть ли не на последние страницы. В одной из шахт оборвался трос, державший корзину с четырьмя старателями, она рухнула вниз с высоты трехсот футов, и все четверо разбились насмерть.

После встречи в «больнице» Сирена некоторое время не видела Перли. Ее немало беспокоило то, что она по-прежнему владела салуном, но с этим Сирена ничего не могла поделать. Опасность, что Перли когда-нибудь продаст салун, была не слишком велика, поскольку оставалась надежда, что Вард вернется и потребует от нее ответа. А если он по какой-либо причине так и не объявится, Сирену меньше всего волновала судьба «Эльдорадо». Она прекрасно понимала, что не имела права даже на самую малую часть собственности Варда, а он, вероятно, даже не оставил никакого завещания. Если Вард погиб, «Эльдорадо» будет принадлежать только Перли.

Наступал вечер. Солнце село за гору Пиза. Мэри пришла забрать ребенка; пришло время его кормить и укладывать спать. Огонь в камине погас, лишь несколько угольков продолжали тлеть красными огоньками. Сирена знала, стоит ей только позвонить, как его разожгут снова. Она уже собралась это сделать, но ей не хватило сил стряхнуть с себя полудрему, в которую она погрузилась после того, как Мэри унесла Шона, и она решила оставить все как есть.

За день солнце нагрело комнату, растопило последний снег, выпавший в Бристлеконе в ту жуткую ночь. Конечно, до настоящего тепла было еще далеко, и в окна проникал холодный воздух, однако зима уже не казалась такой сырой и морозной. Комната, куда поместили Сирену, была очень уютной, и ей так нравились окружавшие ее теплые, приятные цвета. Сирена похудела, стала такой легкой, что сама с трудом верила, что это ее привезли сюда в ту вьюжную ночь.

Ей нельзя привыкать ко всей этой роскоши. Ей не пойдет на пользу, если ее избалуют так же, как Шона. Она должна сама пробить себе дорогу в жизни. Вздохнув, Сирена окинула взглядом пахнущую воском полированную мебель, посмотрела на великолепный мягкий ковер на полу. Нет, это все не для нее, не для ее сына, по крайней мере не сейчас, может быть, это понадобится им обоим когда-нибудь потом, очень не скоро. Ей, конечно, не нужно все это, но как было бы хорошо для сына, если бы такое богатство принадлежало ей.

Пустые, тщетные надежды. С тем же успехом она могла бы пожелать повернуть время вспять, сообщить Варду о сыне, прежде чем он погиб, мечтать о том, как Вард увидит его, возьмет на руки. Как бы он отнесся к малышу? Стал бы радоваться или сожалеть, гордился бы им или просто не обращал на него внимания?

Размышления Сирены прервал тихий стук в дверь.

В первую неделю Нового года новость облетела весь город. За нее ухватились все газеты, напечатавшие об этом удивительном возвращении к жизни целые статьи под броскими заголовками. Вард Данбар попал в очень отдаленный район в юго-западной части Южной Резервации. Лошадь вместе с седоком сорвалась с обрыва. Вард сломал ногу, повредил плечо и, кроме того, получил сильное сотрясение мозга. Он бы умер от голода и ран, если бы на него не наткнулась группа кочующих индейцев. Они взяли его с собой и выходили. Согласно договору, заключенному четырнадцать лет назад, этим индейцам предписывалось проживать в резервации в штате Юта и юго-западном Колорадо. Люди, которые спасли Варда, покинули резервацию незаконно и поэтому остерегались сообщать кому-либо о своей находке, из-за чего Вард не мог послать домой весточку о себе. Как бы там ни было, Вард поправился, окреп и стал осознавать, что с ним произошло, лишь глубокой осенью. К началу зимы он уже снова мог ездить верхом, а потом ему удалось убедить вождя индейцев, что он не принесет им никаких неприятностей, и, одолжив у них коня, он наконец вернулся в цивилизованный мир.

Сирену с каждым днем все больше охватывало беспокойство. Раздражение, которое она изо всех сил старалась скрывать, временами сменялось усталостью и безразличием. Она стала выходить из своей комнаты, когда Натан уезжал в город или на шахты, и бродила по дому, вверх и вниз по лестнице, заглядывала в двери, задерживаясь иногда, чтобы поднять какую-нибудь безделушку, одну из сотен в этом доме. Дочь миссис Энсон, Доркас, замкнутая, но услужливая девушка, имевшая привычку нервно теребить волосы и понимавшая, чего от нее хотят, только с третьего раза, вскрикивала и роняла что-нибудь всякий раз, когда натыкалась на Сирену в длинном капоте. Сама миссис Энсон, увидев Сирену в одном из холодных коридоров, неизменно делала недовольное лицо и упрекала ее за неосторожность. А когда она вошла в кабинет Натана в башенке и увидела Сирену, изучающую, склонившись над столом, лежавший под стеклом номер «Криппл-Крик крашер», главной газеты города, напечатанной золотистой краской, взгляд ее сделался более чем неодобрительным.

Дом был большой, и в этом заключалась его главная особенность. Массивная входная дверь находилась не в центре, как обычно, а сбоку. Добраться до нее можно было либо через боковой портик, которым заканчивалась главная аллея, либо по лестнице, поднимавшейся от лужайки на веранду. На длинной открытой веранде, окруженной замысловато изогнутыми перилами, стояло несколько кресел и висел гамак. Теплыми летними вечерами здесь, без сомнения, очень приятно отдыхать в одиночестве, но сейчас было слишком холодно и ветрено, к тому же деревянный пол обледенел и сделался скользким. То же самое можно было сказать и о застекленном балконе, и о небольшой беседке в форме башенки в саду, возле ручейка.

Входная дверь вела в большой холл, слева от нее располагалась лестница, прямо под ней — кабинет Натана. В одной из боковых башенок помещалась библиотека, изогнутые ряды полок с книгами в кожаных, тисненных золотом переплетах поднимались чуть ли не до потолка, некоторые тома можно было достать только с помощью лесенки. Прямо за кабинетом находилась столовая — мрачная комната с темным, почти черным столом и буфетом, горчичного цвета портьерами и чересчур натуралистичным изображением пары убитых фазанов над камином из черного мрамора. К столовой примыкала буфетная; из нее к столу подавали горячие блюда и туда же уносили грязную посуду. Под буфетной располагалась кухня. Еду в буфетную доставляли из кухни на специальном подъемнике. Прачечная тоже находилась в подвале первого этажа рядом с кухней.

Другая дверь из столовой вела в главную гостиную — большой, помпезного вида зал с обитой темно-зеленой тканью мебелью и зелеными занавесками с золотой каймой, которые никогда не открывали, чтобы не выцветали брюссельские ковры. В одном из углов стоял орган. Восковые свечи в подсвечниках по бокам инструмента покоробились и скривились, видимо, от жары, хотя сейчас здесь царил жуткий холод. Сирена нажимала педали, пока не устала, но ей не удалось извлечь из органа ни единого звука, в гостиной царила мертвая тишина.

Ужин длился целую вечность. Поскольку сегодня утром Сирена наконец отправилась на прогулку, миссис Энсон решила, что им всем можно теперь жить по-прежнему и настало время открыть столовую. Сирена с гораздо большим удовольствием поужинала бы у себя в комнате, как бывало раньше, а потом выпила бы кофе с Натаном. Но она предпочла не мешать экономке. Это показалось ей лучше, чем давать повод к расспросам. Она и так уже натворила сегодня немало дел.

Днем, вернувшись в Бристлекон, Сирена отказалась от ленча и заперлась у себя в комнате, попытавшись успокоиться и заснуть, но это ей не удалось. Она ходила по комнате, стояла подолгу возле камина, но ничего не помогало, перед глазами по-прежнему оставалась ужасная картина — Отто, лежащий на дороге с раскинутыми руками и огромным красным пятном на груди. И все же за ужином Сирена нашла в себе силы поддерживать разговор, у нее хватило терпения дождаться, когда все выпьют кофе, и лишь потом вернуться в свою комнату.

Сирена не ожидала от миссис Энсон столь настойчивых попыток заставить ее съесть хоть что-нибудь. Экономка опасалась, что поспешила с решением перебраться в столовую, она также боялась, что Сирена переоценила свои силы. Поэтому теперь миссис Энсон с тревогой вглядывалась в лицо Сирены, такое бледное по сравнению с ярким крепом ее платья, и все время суетилась вокруг нее, предлагая одно кушанье за другим. Сирена положила себе всего понемногу, но еда так и осталась нетронутой на тарелке. Она не могла проглотить ни кусочка, она не находила сил заставить себя, и это не ускользнуло от внимания экономки.

— Вы ничего не едите, мэм. Может быть, вам не нравится ужин? Хотите, я принесу с кухни что-нибудь еще?

— Нет, спасибо, миссис Энсон. Мне просто не хочется есть. — В ее голосе чувствовалось напряжение.