Однажды летом во время своих пеших странствий по западу страны я завтракал в придорожной гостинице. Дверь в комнату отворилась, и на пороге появился старик крестьянин, который спокойно прошел мимо стола, за которым сидел я, и занял место у большого окна. Мы обменялись взглядами или, точнее говоря, кивками, потому что в ту минуту я даже не поднял глаз от тарелки, торопясь утолить голод, не на шутку разыгравшийся после двенадцатимильного путешествия по холмам.

Рано утром прошел теплый дождь, который вскоре превратился в мерцающий туман, окутавший кроны деревьев. Теперь от него осталась только легкая дымка в бездонной синеве неба: летний день в блеске золота вступил в свои права. Это был один из тех редких для Сомерсета и Северного Девона дней, когда цветущие сады и луга как бы излучают свет — так свежа и блестяща зелень листвы и трав.

Через некоторое время вошла дочь хозяина гостиницы — пригожая деревенская девушка. Она поставила на стол оловянную кружку с шапкой пены и вышла. Очевидно, она не обратила внимания на старика, сидевшего у окна, так же как и он в свою очередь ни разу не повернул головы в ее сторону.

При других обстоятельствах я, вероятно, тоже не обратил бы на незнакомца внимания, но по уговору с хозяином гостиницы комната предоставлялась в полное мое распоряжение, и то, что человек этот просто сидел здесь, бесцельно глядя в окно, и не пытался ни завязать разговор, ни объяснить свое присутствие, невольно привлекло к нему мой любопытный взор; вскоре я поймал себя на том, что гадаю, почему это он все молчит да сидит, отвернувшись.

Годы согнули его спину и избороздили лицо морщинами. Старик был в плисовых штанах, завязанных тесемками под коленями, и вытертом темно-коричневом сюртуке. Иссохшая

рука

покоилась на толстой палке. В посадке убеленной сединами головы чувствовалось благородство.