Покрытая снежной изморозью земля ложится под ноги, могучие стволы деревьев, недвижимые в вековой дреме, проплывают мимо. Изо рта белесыми облачками вырывается пар, оседает на покрывающем губу золотистом пушке белыми кристалликами. В руке зажата рогатина, настолько привычная, что вес не ощутим. Поскрипывает кожа сапог, задевая за веточки, чуть слышно шуршит плащ. Заплечный мешок мягко толкает в спину, не больно, словно дружеское прикосновение товарища, похлопывающего по плечу от избытка чувств.

Охотник полон сил, словно только сорвался с места. Дыхание ровное, руки сгибаются и разгибаются в такт, помогая сердцу прогонять кровь по жилам. Ноги раз за разом распрямляются, рывком посылая тело вперед, мягко принимают нагрузку: ни толчка, ни стука, словно над землей стелется бестелесная тень.

Взгляд прикипел к земле, где, в выбеленной инеем хвое, отчетливо виднеется цепочка следов. Зверь прошел недавно. Если добавить шагу, можно нагнать, и вернуться домой засветло. Ночевка в лесу обычное дело, каждому охотнику, реже или чаще, приходится оставаться один на один с суровой чащей. Выслеживая добычу, воины племени уходят далеко в лес, возвращаясь лишь через несколько дней, а то и седьмиц. Но, то охотники, он же, хоть и достаточно взрослый, пока не совсем…

Оторвав взгляд от следа, Мычка осмотрелся. Синие, как вода горных озер, глаза обежали окоем, поднялись к небу. Брови сошлись на переносице, а губы сжались в полоску. За деревьями и кустами залегли тени, небо из лазурного стало темно-синим. А ведь совсем недавно было полдень! Увлеченный погоней, он и не заметил, как пролетело время.

Мычка задумался. Ночевка в лесу не пугает, но он не предупредил мать. К тому же мужчины племени ушли на охоту, правда, не все. Это закон. Часть мужчин остается в деревне всегда. Мычка не понимал для чего, звери к жилью не подходили, а других опасностей в лесу не было, но не спорил. Обычно дел хватало: подлатать прохудившуюся крышу, принести воды из речушки, сплести из прутьев корзину, взамен сломанной. Когда же выдавалось свободное время, он бродил за околицей, вслушиваясь в пение птиц и разбирая вязь звериных следов.

Серая пелена небес потускнела, а следом потускнел весь мир. Где-то высоко, отрезанное от земли стеной туч, сияет солнце. Но даже там вскоре наступит ночь. Здесь же, под раскидистыми кронами деревьев, в укутанном снегом лесу, тьма настанет гораздо-гораздо раньше. Третий день подряд ему сопутствует удача, путь не пересек ни один из многочисленных хищников леса. Но удача не длится вечно. Изнуренные голодом, рано или поздно охотники выйдут из своих нор, и если в первый, да и во второй день, он вполне мог рассчитывать на собственные силы, то сейчас, измученное долгим путем, и терзаемое голодом, тело может дать слабину. Глаза неверно оценят расстояние, не вовремя дрогнет рука, и, едва начавшись, его жизненный путь прервется.

В груди болезненно заныло, а глаза увлажнились. Возникло сильнейшее желание спрятаться, укрыться в теплом тихом месте от бездушного мира, что со спокойствием камня взирает на гибель тысяч существ, будь то одряхлевшее от старости дерево, или полный сил молодой охотник. Жалость к себе накрыла волной, ударила в живот так, что перехватило дыхание, стиснула горло. Кривя губы, и изо всех стискивая челюсти, чтобы не разрыдаться, Мычка остановился возле старой сосны, уткнувшись лбом в ствол, замер.

Среди плывущих перед глазами цветных пятен протаяли лики родных: неободрительно качает головой дед, мать прожигает суровым взором, насмешливо смотрят братья, лишь младшая сестра ласково улыбается, в ее глазах понимание и поддержка.

Налипший на кору снег охладил лицо, стало легче, или это так подействовали воспоминания? Мычка встряхнулся, перехватив рогатину, вновь двинулся в путь, сперва нерешительно, но с каждым мгновением вновь обретая уверенность.

Ночь наступает неумолимо. Стволы деревьев начинают расплываться, а кусты растекаются в серые пятна, смешиваясь со сгущающимся сумраком. Голод разгорается все сильнее. Уже не просто сосет под ложечкой — сводит спазмами желудок, да так, что приходится сжимать зубы, чтобы не завыть от боли. Сил все меньше. Все тяжелее идти. Ноги все чаще спотыкаются, не в силах переступать многочисленные сучья-преграды, проваливаются в заполненные водой невидимые ямы. Рука с трудом удерживает рогатину, еще немного, и пальцы разожмутся, древко выскользнет, и уже нельзя будет остановиться, поднять, потому что продолжить путь не хватит сил.

Мычка опешил. Отблагодарить за помощь несомненно нужно, но батрачить седьмицу, тем более две, всего лишь за ночь в холодном, насквозь пропыленном сарае… В родной деревне, зайди кто подобным образом на огонек, отогрели бы, спать уложили, а на утро проводили, да еще и узелок с пищей выдали. Мычка пытливо взглянул на хозяина, не смеется ли. Но лицо собеседника сурово, из-под морщинистых век настороженно и цепко сверкают глаза, порой приобретая то странное выражение, что промелькнуло с самой первой встречи.

Однако, какой бы несоизмеримой не казалась благодарность, хозяина придется уважить. Лупцуя жестким шершавым ремнем за очередную провинность, отец, бывало, говаривал — за проступки ответ держи, чтобы впредь неповадно было. За эти дни он совершал ошибки трижды: погнался за кабаном, потерялся, и, главное, покинул деревню, когда должен был оставаться на месте. За подобное не то что седьмицу — до весны работать мало!

Мычка вздохнул, сказал с чувством вины:

— Побатрачу сколько скажешь.

Хозяин покивал, сказал с заметным довольством:

На следующее утро, выбравшись из сарая, Мычка обнаружил пищу прямо у двери, на ровно отесанном чурбане. Умяв похлебку, успевшую остыть, но не утратившую вкуса, Мычка ощутил, как возвращается жизнь. Поселившийся за ночь в груди холод истаял, мышцы налились силой. Конечно, в подобных условиях горячий завтрак оказался бы предпочтительнее, но Мычка не роптал. У него еще будет вдоволь свежей питательной пищи, нужно лишь немного подождать.

Подхватив скребок, Мычка направился на задний двор, глядев кучу мусора, что за прошедший день заметно уменьшилась в размерах, поплевал на руки. Он успел обвыкнуться, а может большая часть работы оказалась сделана вчера, но к полудню двор сиял чистотой. Разохотившись, Мычка выбрал из земли малейшие кусочки мусора, а разбросанные тут и там сучья и веточки, что могли пригодиться для растопки, сложил в отдельную кучу возле стены.

Оглядев результаты работы, Мычка ощутил гордость. К удовлетворению от сделанного примешивалась лишь толика досады, прежде чем уговор с хозяином позволит двинуться назад, солнце взойдет и сядет не меньше пяти раз. К тому же немало займет дорога. Так что домой он попадет еще очень и очень не скоро, если вообще попадет. Уныние наползло темным облаком, притушило краски, но Мычка отчаянно затряс головой, отбрасывая ненужные сомнения, поспешно двинулся к дому.

Рука коснулась двери, нажала, но та не поддалась. Мычка нажал сильнее, ударил, затем забарабанил, привлекая внимание, но ответа так и не дождался. Потоптавшись у порога, Мычка пожал плечами. Он не особо устал, но, раз выдалась передышка, глупо не воспользоваться возможностью и не изучить жизнь деревеньки. Наверняка у местных есть чему поучиться, но будет ли на это время в дальнейшем?

Мычка вышел со двора, остановился в раздумье. В родной деревне избы возводили с расчетом: не ставили близко, чтобы, в случае пожара, огонь не перекинулся на соседей, щадили деревья, выкорчевывая кусты и молодую поросль, оставляли стариков-великанов, располагали двери на восход, чтобы, лишь распахнув двери с утра, видеть каков будет день.

Сжав кулаки, парень шагнул вперед, встал наизготовку, и… Мычка ощутил облегчение. Общаясь с местными, перехватывая полные холода и враждебности взгляды, он чувствовал себя неуютно. Даже хороший знакомый, оказавшись не к месту, вызывает определенные неудобства, что уж говорить о чужаке. К тому же он попросил помощи, и теперь вынужден терпеть. Но поединок не разговор, и если слова можно пропустить мимо ушей, списав на шутку, от вызова не отказываются.

На душе стало легко и свободно. В родной деревне кулачным боям отводили времени с лихвой, и уж что-то, а бросать противника на землю приходилось не раз. Мычка отвязал плащ, отбросил в сторону, с улыбкой произнес:

— Хочешь узнать — подходи, не бойся.

— Это я боюсь, я!?

Лицо парня побагровело, исказилось от ярости. Он прыгнул вперед, одновременно нанося удар. Мычка откачнулся. Противник зарычал, начал напирать, размахивая кулаками. Мычка уворачивался, легко уходя от мощных, но медлительных ударов. В родной деревне упирали больше на ловкость, чем на грубую силу. Увернуться от удара, подсечь, чтобы противник потерял устойчивость, бросить на землю, а пока соперник возится у ног, пытаясь подняться, с видом победителя пройтись по кругу, под восхищенные возгласы девушек и ободрительные взгляд парней.

Слова Филина оправдались полностью. Лук оказался на удивление удобным оружием. Поначалу Мычка стрелял в стену, отойдя на небольшое расстояние, тщательно целился, и спускал тетиву лишь будучи уверенным — стрела не уйдет в лес. Сама стрела особой ценности не представляла. Отыскав в лесу подходящий материал, Мычка наделал десятки древк, оперил охвостья, нащипав с пойманных на охоте глухарей самых лучших и мягких перьев. Но найти замену оглавкам оказалось невозможно. Заточенный кончик тупился от первого же выстрела, а срезанные с царап-куста шипы оказались недостаточно прочны и легко ломались.

Наловчившись, он начал отходить от стены все дальше. Руки окрепли, а, наученный опытом, глаз точно соизмерял насколько нужно поднять удерживающую лук руку, чтобы стрела попала точно в задуманное место. Вскорости Мычка чувствовал себя уже настолько уверенно, что стал стрелять по деревьям, выбирая наиболее удаленные и небольшие в обхвате стволы, а когда окончательно уверился в собственных силах, перешел к охоте.

Первая подстреленная добыча: глухари и зайцы, вызвала бурный восторг. Затем эмоций поубавилось, лук стал совсем привычным, как до того засапожный нож. И Мычка уже без сомнений брал удивительное оружие на охоту, недоумевая, как раньше мог обходиться без столь полезной вещи. Немного старания, и, незамеченный, он легко подкрадывался к добыче на нужное расстояние. Чуть слышный скрип, короткий щелчок тетивы, и вот уже бездыханное, животное лежит на снегу, пронизанное смертоносным жалом.

Тренировки с мечом хоть и продолжались в прежнем порядке, но теперь Мычка затруднялся признаться даже самому себе, что привлекает больше: жаркая схватка на железных полосах, или холодно просчитанный выстрел, когда нужно неслышно подобраться, мягко извлечь стрелу, и спустить тетиву ровно в тот момент, когда цель окажется в наиболее выгодной позиции.

Он по-прежнему с удовольствием вступал в бой, вертелся по полянке, но зажигавшийся поначалу, при виде оружия в руках учителя, огонек в груди угас, сменился привычкой. Мычка успешно овладел навыками оружейной схватки, и, казалось, достиг предела возможного. Все приемы выучены наизусть и многократно повторены, рука уверенно держит клинок, а тело заучено движется в нужную сторону. И стоит ли изо дня в день повторять то, что и так получается замечательно?

Повеяло теплом. Высоко в небе, плохо различимые за раскидистыми кронами сосен, потянулись косяки птиц. С каждым днем солнце задерживалось на небосклоне все дольше. По утрам сияющий краешек светила возносился над верхушками деревьев все раньше, а вечерами опускался в глубь леса немного позже обычного.

Мир наполнился жизнью. Засуетились птицы, в предчувствии теплых дней, запищали веселее, громче. Оживилась мелкая лесная живность. Рыжими мохнатыми комками по веткам скачут белки, распушив хвосты, надолго замирают, греясь в набирающих силу теплых лучах. В поисках коры деловито бродят зайцы, еще белые, но на боках уже проступили первые серые шерстинки — предвестники лета. Глубоко в берлогах, скрытые от глаз, зашевелились беры. Время хозяев леса еще не пришло, но уже подходит к концу накопленный с осени жир, а ноздри подергиваются, ощущая пробивающуюся под снежное одеяло весеннюю свежесть.

Укрытые пологом ветвей, сугробы еще свежи, блистают холодной белизной искорки-снежинки, величаво возвышаются венчающие кусты тяжелые снежные шапки. Но весна неумолима. Там, где ветви недостаточно плотно переплетены, где в оставшиеся пятна просвета устремляются лучи солнца, сугробы исходят проплешинами, проседают, не в силах сопротивляться всесокрушающей мощи светила.

Уже журчат скрытые от глаз ручьи, исподволь подтачивая питающую снежную плоть. Деревья оживают, загустевший в морозы сок разжижается, бежит по ветвям, питая зародыши веточек и листвы, а под корой, упрятанные глубоко в древесину, пробуждаются толстые личинки, шуршат, старательно выгрызая все новые и новые ходы, чтобы к моменту, когда придет время превращения, вдосталь набраться сил.

Филин как будто и не заметил изменений, все также кутался в шкуры, и, всякий раз, выходя наружу, кривился, будто делал нечто неприятное, или неимоверно мерз. Мычка смотрел на наставника со смешанным чувством удивления и жалости. Весна — чудесное время. Душа ликует, исполненная сладости волнующих чувств. И не усидеть, даже если по горло дел, а снаружи непролазная грязь из набрякшей от влаги земли и остатков снега.

В который раз за день Мычка ощутил в животе неприятный холодок. Выйти из леса… В памяти разом воскресли многочисленные рассказы наставника о лежащих за лесом диковинных землях. Обычно, в фантазиях эти земли были полны солнца и ярких красок, но сейчас, в преддверии расставания, разом потемнели, наполнились сумраком и угрозой. Пришло запоздалое понимание. Так вот для чего наставник все это время учил его, едва не силой вбивая смертоносные навыки! Он знал, что рано или поздно, ученику предстоит отправиться в путь, и учил, как только мог, чтобы в момент встречи тот оказался готов.

Но, готов к чему? Неужели там, за лесом, жизнь настолько страшна, что требуется в совершенстве овладеть не одним видом оружия, чтобы лишь только прикоснуться к неведомому? Может тогда лучше и не пытаться? Если сам Филин, опытный боец и охотник, не желая рисковать сам, отправляет на верную гибель подобранного в лесу парня?

Ужас нахлынул и отступил. Мир вновь заполнился светом. Устыдившись мгновенной слабости, Мычка опустил голову. Как он мог заподозрить наставника? В груди вновь зазудело, но на этот раз от стыда. Разрываясь от противоречивых чувств, Мычка поднял голову, и хотя это стоило огромного усилия, прямо взглянул подземнику в глаза, сказал твердо:

— Неприятно чувствовать страх, но еще более неприятно ему потворствовать. Признаюсь честно, очень не хочется уходить из родных мест, но… я выполню твою просьбу. — К горлу подступили рыдания и голос прервался. Собравшись с силами, Мычка договорил: — Единственно… еще не весь снег сошел, и путешествие будет не из легких. Может… стоит отложить, дождаться теплых дней, и тогда, двинуться налегке, не опасаясь глубин скопившейся в ямах воды и холода ночи?

С последними словами надежда вспыхнула вновь. Мычка неотрывно глядел в глаза наставнику, с таким страстным отчаяньем, с каким утопающий хватается за самую мелкую щепу, лишь бы оттянуть миг, когда холодная пучина сомкнется над головой. Но лицо подземника осталось непроницаемым, и Мычка потупился. Искра надежды мигнула и погасла, заструился и истаял дымок упования, угли подернулись пеплом безнадежности.

Мычка поднял горсть хвоинок, подбросил, проследив за падением, с удовлетворением кивнул. Ветерок со стороны деревни, что весьма кстати. Потомки волков — псы, хоть и живут рядом с человеком, но нюх не потеряли. Будет неприятно, если его заметят раньше необходимого. И хотя жители деревни вряд ли пойдут проверять, кого именно учуяли собаки, лучше отойти, но сперва…

Мычка крадучись подошел к ограде, выбрав одну из многочисленных щелей приник глазом. Взгляд заскользил, отмечая знакомую картину: покосившиеся избы, груды рыбьей чешуи и костей, оставшиеся от вырванных с корнем древесных великанов заполненные водой ямины. Он был здесь почти половину цикла назад, и всего седьмицу, но сердце защемило. Здесь он встретил новых, удивительных людей, познал блистающую вершину всепоглощающего чувства к женщине, и черную бездну предательства.

Отбросив неуместные воспоминания, Мычка сосредоточился, отыскивая нужный дом, но среди ближайших изб ничего похожего не заметил. Брови дрогнули, сошлись на переносице, но тут же вернулись на место. Мычка хлопнул себя по лбу, вспомнив что именно говорил наставник, двинулся вдоль ограды, для верности отступив на десяток шагов.

Каждую сотню-другую шагов он останавливался, приникал к очередной прорехе между жердей, осматривался, после чего шел дальше. Когда впереди замаячила река, а нужной избы так и не появилось, он занервничал, остановился, в досаде кусая губы. Что случилось, ведь он точно следовал указаниям? Или, за прошедшие циклы село увеличилось, расползлось, и дом, что по ту пору находился на окраине, теперь нужно искать ближе к центру? А быть может все намного проще? Дальний родственник Филина неспешной жизни в деревне предпочел свободу и приключения, и уже давно покинул селян, а дом за ненадобностью растащили на дрова.

Пока пальцы нервно теребили ремни перевязи, взгляд скользил вокруг, время от времени возвращаясь к блестящей ленте реки, пока не остановился, завороженный серебристыми переливами бегущего по камням потока. Под спудом скованных оцепенением мыслей возникло смутное воспоминание, и чем дольше он смотрел на воду, тем яростнее зудело под черепом. Пытаясь поймать ускользающую мысль, Мычка подошел к самому берегу, окинул взглядом русло.

Мычка подошел к дому, с ходу толкнул дверь. Не смотря на внешнюю решимость, в глубине души до конца тлела искра сомнений: что если хозяина не окажется дома, или, будучи не в настроении, он попросту не станет открывать? Однако, дверь легко распахнулась, и Мычка выдохнул. Хозяева дома, а это значит все идет, как надо. Дело за малым: представиться, озвучить волю Филина, подождать, пока хозяин подготовится, а лучше помочь, подсказать, что взять, а что оставить. Ведь не каждый день приходится собираться в дальнюю дорогу, и дельный совет бывалого путника будет не лишний.

То, что совсем недавно он сам не отходил от родной деревни дальше полудня пути, Мычку не смущало. Ведь главное — начать, даже если вовсе не собирался, и путешествие оказалось вынужденным. Ощущая себя опытным путешественником, Мычка разулся, не торопясь, спокойно, вошел в комнату, всячески подчеркивая степенность и достоинство.

Обычная обстановка, настолько привычная, что взгляд не задерживается, скользит в поисках главного: стол, лавки, топчан, скрючившаяся фигурка у очага, вход в соседнюю комнату… Глаза прошлись по комнате раз, другой, заметались, не обнаружив фигуры хозяина, что, конечно же настолько высок и широкоплеч, что просто нельзя не заметить.

Ощутив досаду, Мычка невольно хмыкнул. Фигура у очага вздрогнула, шевельнулась. Раздался задушенный полу-вздох полу-вопль.

— Кто ты, и что делаешь в моем доме?