— Вот это загар! Класс! — Люба, не отрываясь, восхищенно глазела на Женю. — Везет же некоторым! А тут, сколько ни натираешься всякими кремами, сколько ни торчишь на солнце, все равно остаешься бледной поганкой.

Женя посмотрела на подругу с улыбкой. Люба была слегка рыжеватой блондинкой — и, как большинство рыжеволосых людей, имела молочно-белую кожу, которая под воздействием ультрафиолета в худшем случае моментально сгорала, а в лучшем просто покрывалась россыпью золотистых веснушек. В отличие от нее — смуглянка Женя загорала замечательно: ровно, красиво, без ожогов и красноты, при этом практически не используя никакой пляжной парфюмерии.

— Что ж ты хочешь, ведь Евпатория, — попыталась она утешить Любу, но та лишь досадливо отмахнулась:

— Да что мне твоя Евпатория! Я-то тоже не в Антарктиде была, а в Египте, и вот, полюбуйся! — Люба вытянула перед Жениным носом подернутые нежным пушком, девственно белоснежные руки. — Смотреть противно, сметана, да и только.

— Не расстраивайся. Лучше расскажи, как ты отдохнула в своей Хургаде.

Назавтра без четверти двенадцать она уже стояла возле кафедры прикладной математики. Настроение у Жени было приподнятым, если не считать овладевшего ею легкого волнения. Она дождалась, пока стрелки на часах сойдутся на отметке «двенадцать», и, предварительно постучав, осторожно приоткрыла дверь.

Столбовой был на месте. Он сидел за столом в полном одиночестве и сосредоточенно проглядывал лежащие перед ним записи, делая на полях пометки карандашом.

— Здравствуйте, — негромко, но внятно проговорила Женя.

Столбовой, не глядя на нее, кивнул, продолжая свое занятие.

Она, стараясь двигаться как можно бесшумнее, пересекла комнату и уселась на стул, стоящий у стены. Оттуда ей хорошо было видно лицо профессора, склоненное над бумагами. До сего времени Женя видела Столбового лишь мельком — и теперь с любопытством изучала его внешний облик.