— Вегетарианское или обычное?

— Что? А… Да, вегетарианское…

— Извините, вегетарианское кончилось, будете обычное?

Ну вот, как обычно — благие намерения…

— А какое там мясо?

Уже 15 часов, как мы въехали в горное ущелье и тащимся по узкому серпантину, где едва разъезжаются автобус и джип. Левая сторона автобуса то и дело зависает над пропастью, камни вырываются из-под колес и стремительно уносятся в бездну, а если высунуться из окна и посмотреть вниз, возникает полная иллюзия, что колеса уже почти сорвались в пропасть и автобус вот-вот начнет падать. Индусы, сидящие рядом, не обращают на это никакого внимания. Что это — твердый характер или безразличие к жизни? Я слышала, что случаи срывов автобусов в пропасть не так уж и редки в Индии, и то и дело возникает легкий испуг, всплеск адреналина и мысль, что

Я

не могу умереть вот так — некрасиво, невнушительно, из-за оплошности какого-то там водителя.

Тридцатичасовое заключение в автобусе измотало меня вконец. Тело болит от усталости и долгого вынужденного сидения, и мне уже нет никакого дела до гор за окном. Неужели это Гималаи? Невысокие, серые, с редкой растительностью, абсолютно неприветливые и очень похожие друг на друга. К таинственному слову «Гималаи» эти горы имеют отношения не больше, чем огрызок к яблоку, и все-таки это были именно они — правда, лишь предгорья, бесконечными километрами дорог наматывающиеся на колеса нашего автобуса. Внизу по большим камням течет неширокая река цвета бетона, изредка выглядывает солнце, и все мысли — только о том, когда же кончится эта монотонная тряска.

Шумная компания иностранцев, веселившаяся всю ночь, теперь тоже выглядит блекло, — все устали от суток дороги и лениво обмениваются впечатлениями, планами, информацией о ценах и отелях, не отдавая себе отчета в том, что идут уже по второму, а то и по третьему кругу. Разговор живет своей жизнью и не хочет прекращаться, принося уже не впечатления, а лишь утомление и скуку. …Не хочу ни слушать такие разговоры, ни участвовать в них. Приятно чувствовать себя подвешенной в пространстве и времени, не связанной ни с кем никакими планами.

Деревни, люди, бесконечная череда домиков вдоль дороги, они живут здесь… рождаются, живут, рожают и умирают — прямо здесь… непостижимо… маленькой я гуляла темными вечерами осенью или зимой, смотрела на светящиеся окна домов, заглядывала: фигурки людей… говорят, едят, ходят, жестикулируют, …они там живут… Почему-то каждый раз становилось ужасно неуютно, словно смещалось обычное восприятие, я переставала быть собой и становилась вон тем человеком, вон тем… точнее я становилась чем-то «между» нами — зависала посередине, и это вселяло ужас — ужас потери индивидуальности, себя. Неужели они там живут… неужели может быть какая-то жизнь помимо меня, там где меня нет и не будет? В этом что-то перекликалось со страхом смерти из раннего детства: лежа в кровати я плакала, представляя, что когда умру, жизнь будет продолжаться, но уже не для меня, меня уже не будет НИКОГДА… Я так и не смогла смириться с этим «никогда», — с этим невозможно смириться, это можно замазать, выбросить, заставить себя перестать об этом думать, и кто знает — что еще я забываю, намеренно предавая забвению целые куски своей жизни…

Мимо проносятся люди и их дома — картонные игрушечные домики «Анти-Барби», вывернутые наизнанку. Вся их жизнь — на ладони, прямо перед тобой. Моются, едят, учатся, стирают, ругаются, плачут, смеются, и все это видно из окна автобуса — гигантский спектакль длиной в две тысячи километров, в котором меня нет и никогда не будет.

Комната, пропитанная благовониями, горячая ванна, травяной чай, чистая постель — вот он, катарсис. Моя резиденция на несколько дней… Рам был прав, — еще никогда я не получала такого яркого удовольствия от столь привычных явлений, как горячая вода и кровать. Я уснула так крепко, что когда проснулась, то показалось, что пролетело мгновение, но часы показывают, что прошло около трех часов. Еще только начало седьмого, но, судя по темноте в комнате, на улице уже темень. Через плотные занавеси проникает свет, который идет черт его знает от чего, — в этом мире мне еще ничего не известно, даже местонахождение кнопки выключателя.

Усталость еще проявляется редкими всплесками, но любопытство неудержимо гонит прочь из комнаты. Голодного тигра легче удержать от куса мяса, чем меня от новой жизни, ждущей где-то снаружи. Припрыгивая от нетерпения, натягиваю джинсы, свитер и выхожу наружу. Свет идет от небольших круглых фонарей. Совсем как на Старом Арбате! — мелькнула мысль и тут же исчезла среди водоворота новых впечатлений.

Шафи сидит неподалеку на деревянном причале в пластмассовом кресле. С кем-то разговаривает… Ага, увидел меня и сразу вскочил, идет навстречу.

— Как отдохнули, мэм?

— Отлично!

Запах раннего утра выхватывает из хаотического нагромождения сновидений и сразу становится тихо. Как ухватить это тонкое равновесие, хрустальный мостик между сном и бодрствованием, когда еще нет беспокойств и озабоченностей, когда не успели нахлынуть мысли о предстоящем дне? Кажется, что эти мгновения — начало пути в совсем другой мир, но это состояние настолько неустойчиво… Уснуть опять или проснуться? Устойчивая и привычная реальность так мощно притягивает магнитом впечатлений, что нет сил противостоять этой тяге… и я сама не замечаю, как оказываюсь на деревянных мостках, связывающих хозяйский дом и дом для гостей.

Солнечно, на небе ни облачка, но совсем не жарко. Золотая осень… только не такая скоротечная, как у нас, но все равно даже здесь эта прелесть ускользает — не в зиму, так в обыденность… погоня за вечным счастьем — это погоня за призраком. Бархатное солнце, легкая прохлада, удивительная звенящая тишина, такая созвучная этому времени года, — у меня получается уловить что-то самое-самое и словно уйти вглубь этих ощущений… хотя бы ненадолго…

Шафи уже тут как тут. Легкий завтрак, и сразу на крышу, под большие раскидистые деревья, в старый шезлонг, который не только принимает в себя мое тело, но и смешивает в причудливый узор мои мысли и чувства с настроениями тех, кто мечтал тут до меня, со всей бесконечно длинной историей этих мест.

«Что еще надо?» — ласкаюсь с этой мыслью, потом отбрасываю ее. Солнечный покой, пыль эпох… внезапно вспыхнула тревожность. Отчего? То ли какой-то образ пытается пробиться наружу… то ли дело в том, что довольство и тревожность — неразлучная парочка. В раннем детстве в разгар Нового Года или «дня рожденья» меня вдруг охватывало понимание того, что через несколько часов все закончится, лица людей перестанут быть натянуто улыбающимися, лампочки погаснут, и снова начнется грубая обыденность. Я вглядывалась во взрослых и понимала, что праздник — это как маска радушия на их лицах, это лишь снаружи, все неправда, ненастоящее. Это было так ужасно, что я немедленно вытесняла удушающую тревожность и неслась с воплем к подругам продолжать веселиться. А куда мчаться сейчас? Вот я и выросла, нет больше беззаботного самообмана. Безыскусная радость золотой осени, пузыристое веселье праздника или бездеятельная умиротворенность — все это может быть лишь временным отдыхом, маленькой передышкой перед чем-то неизмеримо более захватывающим и грандиозным.

— Какие планы на сегодня? — голова Шафи просунулась в люк, ведущий на крышу.