Антонио Вивальди (1678–1741) — один из самых исполняемых композиторов в наше время, а само его имя звучит как синоним музыки. Его произведения прочно вошли в повседневную жизнь современного человека и так широко растиражированы, что некоторые мелодии звучат позывными мобильных телефонов или музыкальными заставками радио и телепередач и мы обычно даже не задумываемся о их авторе.

Сегодня трудно представить, что ещё 80 лет назад произведения Вивальди были почти неизвестны широкому кругу любителей музыки, а имя композитора было предано забвению, хотя при жизни он пользовался громкой славой. Но после 1741 года, когда, всеми забытый, он умер в нищете в Вене, его произведения почти не исполнялись и вскоре ушли в небытие, а партитуры разбрелись по частным коллекциям или просто были утеряны, став добычей мышей и моли. Прав был француз де Брос, лично знавший Вивальди, который в книге «Письма из Италии» писал, сколь переменчива и жестока мода в Венеции, предающая с легкостью необыкновенной своих вчерашних кумиров.

Его слова невольно подтвердил англичанин Чарльз Берни, опубликовавший свой «Дневник музыкальных путешествий 1770 года по Франции и Италии», — ведь даже после посещения Венеции он ни словом не обмолвился о знаменитом композиторе.

При жизни Вивальди сумел довольно быстро снискать широкую известность, хотя был современником таких крупных мастеров итальянского музыкального барокко, как Корелли, Легренци, Марчелло, Алессандро Скарлатти. За ним закрепилась слава знаменитого композитора, способного за пять дней создать трёхактную оперу и сочинить множество вариаций на одну тему. О нём ходили легенды как о скрипаче-виртуозе, не знавшем себе равных, а из Европы к композитору регулярно наведывались гонцы, интересовавшиеся партитурами новых сочинений.

Всё вдруг пришло в движение, когда ризничий Феличе поправлял букет цветов перед алтарным образом кисти Чимы да Конельяно. Над его головой закачалось большое бронзовое паникадило, запрыгали два подсвечника на алтаре, а ваза из муранского стекла над мощами святого Иоанна Милостивого упала и чуть не разбилась. Не понимая, что стряслось, он бросился к выходу.

Тем временем священник дон Якопо уже поспешал к церкви, чтобы проверить, что могли там натворить два сильных подземных толчка, последовавших друг за другом через считаные минуты и напугавших его не на шутку. На площади перед церковью толпились люди, в страхе покинувшие свои дома с криками:

— Землетрясение, спасайтесь!

Здесь же у колодца он натолкнулся на перепуганного ризничего и повитуху Маргариту Веронезе, которую подземные толчки не смутили — она торопилась на вызов.

— Бегу к Рыжим! У жены цирюльника Камиллы прошли воды. — И проворная повитуха побежала с неразлучным Филиппето, у которого за плечами всегда наготове стульчик для рожениц —

corega da parto.

С XIV века в Венеции для сирот, подкидышей и незаконнорождённых мальчиков и девочек, кроме известной богадельни деи Мендиканти, существовали ещё три сиротских дома, основанных в основном при монастырских больницах и получивших название Оспедалетто, Пьет

а

и Инкурабили. Подобные богоугодные заведения были в Пизе, Виченце и во Флоренции. Приютских детей не только содержали, но и обучали какому-нибудь полезному делу. Мальчикам прививали навыки плотничьего ремесла для работы на верфях Арсенала. Девочек, обладавших голосом и слухом, обучали пению и игре на музыкальных инструментах; других же, называемых «общественными дочерьми», учили шитью и рукоделию. По сравнению с беспризорными детьми, которые бродят по городам и весям в поисках куска хлеба, воспитанники приютов считались счастливчиками. Они были сыты, обуты и одеты.

Обычно подкидышей подбрасывали через отверстие в стене приюта, называемое

staffetta.

Над одним из таких заделанных раствором отверстий была прибита мраморная доска, которая гласила: «Господь Бог проклянёт и отринет всех, кто отправит или позволит отправить своих сыновей и дочерей, законнорождённых или незаконных, в приют, если имеет средства и возможность их воспитывать самостоятельно». Доска установлена 12 ноября 1548 года по указанию папы Павла III.

Такие приюты содержались за счёт частных пожертвований и подаяний. Чтобы привлечь к себе внимание общественности, между четырьмя богоугодными заведениями шло негласное состязание. По воскресным и праздничным дням устраивались концерты хоровой и инструментальной музыки для прихожан с участием приютских девочек, называемых на местном диалекте

pute

[4]

. По признанию современников, все четыре венецианских приюта были подлинными «храмами музы Эвтерпы», покровительницы хорового и лирического пения. Концерты приютских

pute

пользовались неизменным успехом у горожан и гостей Венеции, наплыв которых был особенно велик в дни венецианского карнавала.

Уже трижды Джован Баттиста обращался к монахам за мелиссовой водой для Камиллы, которой нездоровилось. Она дважды теряла сознание, несмотря на лекарства. Сомнений быть не могло — Камилла снова находилась в интересном положении.

Однажды в начале января 1690 года, с трудом неся в церковь похоронный венок, ризничий Феличе столкнулся с вечно спешащей повитухой Маргаритой. С ней был, как всегда, её Филиппето, заметно постаревший и согнувшийся под тяжестью неизменного стульчика для рожениц.

— У Камиллы Вивальди уже прошли воды, — сокрушалась повитуха. — Вчера бедняжка, видать, переусердствовала, взявшись за мытьё лестницы щёлочью с золой…

На сей раз роды прошли благополучно и на свет появился ещё один мальчик, как того желал Джован Баттиста. Это был здоровый крепкий младенец, которому дали имя Франческо Гаэтано. Отметить радостное событие в дом к Вивальди пришли родственники и знакомые. Пришёл и дон Франческо договориться о крещении новорождённого. Дней пять спустя в церкви Сан-Джованни ин Брагора перед купелью по случаю крещения третьего мальчика супругов Вивальди собрались брат Агостино с женой и детьми, Антонио Казара, соседи и знакомые. Были тут владелец аптеки «У дожа», соседский сапожник, цирюльник у Сан-Мартино и гондольер Дзуан-вдовец, прозванный «Грозой морей». Принесённого в церковь вина не хватило, и гости отправились в дом к Вивальди, где праздничное веселье продолжилось допоздна.

Однако приподнятое весёлое настроение в доме цирюльника поселилось ненадолго. Однажды, а вернее 21 мая того же года, Джован Баттиста раньше обычного вернулся домой с репетиции в Сан-Марко. Услышав, как хлопнула входная дверь, и зная привычки мужа, обеспокоенная Камилла быстро спустилась вниз.

— Репетиции не было, — тихо молвил Джован Баттиста. — Умер Легренци…

Утром в субботу 23 марта 1703 года лавка цирюльника оставалась закрытой. На площади у фонтана, где был выставлен длинный стол с яствами и напитками под присмотром ризничего Феличе, толпились люди. Радуясь погожему деньку, собравшиеся терпеливо ждали появления Антонио, а вернее дона Антонио, который наконец-то должен быть возведён в сан священника самим патриархом в церкви Сан-Пьетро ин Кастелло в присутствии сенаторов, местной знати и всего венецианского духовенства.

Церемония возведения в сан затянулась. Кроме Антонио, ещё десять будущих прелатов ожидали своей очереди. После крестного хода вокруг церкви и торжественной мессы прозвучал традиционный салют из береговых пушек. При виде всего этого великолепия Камилла, присутствовавшая с мужем и детьми на церемонии, прижала к себе дочь Чечилию и расплакалась. То были слёзы радости и гордости за своего первенца.

Не успели колокола пробить полдень, как на площади Брагора появилась процессия во главе с ликующим Джован Баттистой и главным виновником торжества доном Антонио, облаченным в новую сутану. Тут были дон Лоренцо, родственники по линии Вивальди и Каликкьо. Не обошлось, конечно, и без кумы Маргариты, принимавшей всех появившихся на свет рыжих Вивальди, и благоверного её Филиппето на сей раз без

carega da parto

за плечами. Пока Феличе по команде цирюльника разливал игристое вино по бокалам и предлагал собравшимся на площади сладости, хор сирот девочек из приюта Мендиканти запел псалом, сочинённый по такому случаю Джован Баттистой. В ходе начавшегося веселья незаметно исчез виновник торжества. Кто-то полагал, что он зашёл помолиться в церковь, другие же видели, как дон Антонио, уставший от всего пережитого, тихо скрылся за дверью дома.

— На нём лица не было, настолько устал бедняжка, — объясняла собравшимся кума Маргарита.

Что и говорить, Антонио пришлось изрядно поволноваться в столь ответственный для него день, а уж крепким здоровьем он никогда не отличался. Прошло какое-то время. и под радостные возгласы собравшихся на пороге появился дон Антонио со скрипкой в руках. Поднявшись на ступеньки фонтана, он заиграл