Эта книга посвящена великому князю Московскому, «государю всея Руси» Ивану III. Уже современники называли его Иваном Великим. Его политические достижения неоспоримы: он сплотил разобщенные русские земли в могущественное Московское государство, избавил страну от гнетущей власти Орды, вывел ее из исторического тупика. Однако до сих пор сложная и трагическая личность Ивана III, в биографии которого ярко отразился весь драматизм той переломной эпохи, остается, по существу, нераскрытой и непонятой. Углубленное прочтение сохранившихся исторических источников позволило автору книги разглядеть за привычной всем монументальной маской «государя всея Руси» подлинное лицо одного из главных деятелей отечественной истории.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Есть люди, жизнь которых словно воплотилась в некие вечные творенья. Так Петербург стал гигантским памятником Петру Великому, собор Василия Блаженного славит Ивана Грозного, Троице-Сергиева лавра — преподобного Сергия, а киевская София — мудрого Ярослава. Своего «духовного отца» имеет и московский Кремль. Невозможно остаться равнодушным, глядя из-за Москвы-реки на это причудливое скопление дворцов и монастырей, соборов и колоколен, стянутое могучим поясом зубчатых стен. Кажется, сама державная Россия смотрит на нас с этого берегового холма. И над всем этим евразийским великолепием, над шатрами и куполами, над пушками и колоколами, над застенками и кладовками, над молельнями и гробницами — тень великого князя Московского Ивана III, которого современники называли Иваном Великим.
Эта книга — об Иване III, создателе московского Кремля и Московского государства, одном из самых выдающихся деятелей отечественной истории. На каждое столетие приходится не более одного-двух людей такого калибра.
Мы не случайно обратились к его образу. Настоящая книга в какой-то степени является продолжением ряда исторических портретов строителей Московского государства. В серии «Жизнь замечательных людей» вышла книга о первом великом князе Московском Иване Даниловиче Калите (Иван Калита. М., 1995; второе издание — М., 1997). Несколькими годами ранее увидела свет книга о преподобном Сергии Радонежского (И свеча бы не угасла… Исторический портрет Сергия Радонежского. М., 1990). И вот теперь на суд читателей выносится жизнеописание создателя единого Российского государства великого князя Ивана Васильевича. Каждый из этих трех героев отечественной истории был яркой и неповторимой личностью, каждый делал свое великое дело. Иван Калита превратил Москву из удельного захолустья в политическую и религиозную столицу Северо-Восточной Руси. Преподобный Сергий Радонежский своим монашеским подвигом одухотворил политическое наследие Калиты и стал великим зодчим духовной культуры ранней Москвы. Иван Великий, опираясь на достигнутое, превратил пестрое сообщество русских земель и княжеств в единое и независимое государство — Россию. И словно три угла треугольника, эти три великих человека составляют в нашей истории некое неделимое целое.
В соответствии с особенностями происхождения и воспитания, с характером своего дела и обстоятельствами, среди которых им приходилось действовать, они отчеканились тремя неповторимыми профилями. Нет смысла задаваться праздным вопросом о степени величия каждого из них. Скажем лишь, что это были люди одной меры, одной несокрушимой закалки. И каждый как личность представляет сложнейшую загадку для историка.
Писать биографию Ивана III крайне сложно в силу целого ряда объективных причин. Сбивчивость и противоречивость источников, полное отсутствие документов личного характера, иной мир и иная система ценностей — обычные опасности, подстерегающие исследователя русского Средневековья. Но весь этот и без того запутанный клубок к концу XV столетия запутывается окончательно.
Часть 1
ВСАДНИКИ
ГЛАВА 1 Мятеж
В пятницу, 22 января 1440 года, на память святого апостола Тимофея, в семье великого князя Московского Василия Васильевича произошло радостное событие: «Родися у великые княгини… сын Тимофеи, дали ему имя Иоан» (29, 150). Через несколько дней, 27 января, церковь вспоминала «перенесение мощей святителя Иоанна Златоуста». В честь этого великого святителя младенец и был наречен Иоанном. Однако не забыт был и святой Тимофей, которого Иван всю жизнь чтил как своего второго небесного покровителя.
Крещение младенца совершили игумен Троице-Сергиева монастыря Зиновий и архимандрит Чудова монастыря в московском Кремле Питирим. Оба они были выдающимися церковными деятелями своего времени и впоследствии немало сделали для того, чтобы их крестник смог унаследовать отцовский престол.
Можно думать, что после крещения младенца по традиции возложили на раку с мощами преподобного Сергия Радонежского, испрашивая для него небесного покровительства «великого старца». Потом женщины унесли младенца в отведенные им покои. Великий князь и бояре отведали скромной монастырской трапезы, сопровождавшейся чтением житий святых. Отпустив свиту, Василий Васильевич еще долго беседовал с игуменом в пропахших ладаном настоятельских покоях. В печи жарко потрескивали толстые березовые поленья. Случалось, разговор затихал, и собеседники подолгу глядели на пляшущий огонь.
А поутру, едва рассвело, княжеский возок выехал из ворот маковецкой обители. Отстоявшиеся за ночь кони перешли на крупную рысь. Сопровождаемый вереницей всадников, возок понесся навстречу ленивому зимнему солнцу на юг, к Москве. И вот уже темная неоглядная масса радонежских лесов поглотила тонкую цепочку всадников, поглотила и возок, в котором мать прижимала к груди закутанного в одеяла спящего младенца — крошечную искру жизни среди застывшего в своем холодном величии зимнего леса…
Рождение Ивана было событием знаменательным для московского княжеского семейства. Оно совпало с кончиной его старшего брата Юрия — первого сына великого князя Василия Васильевича. Юрий родился осенью 1437 года (вероятно, около осеннего «Юрьева дня» — 26 ноября) и умер в возрасте двух лет зимой 1439/40 года. Точная дата его кончины неизвестна. Однако ясно, что в глазах всего московского народа Иван как бы пришел на место Юрия, стал утешением родителям. Должно быть, именно страх перед грозным Провидением, только что унесшим во мрак могилы их первенца, побудил родителей Ивана обратиться за помощью к троицким старцам, чья прославленная святость могла смягчить своими молитвами гнев Божий.
ГЛАВА 2 Вокруг колыбели
Мятеж галичан нанес тяжелый удар по престижу Москвы как политического центра всей Северо-Восточной Руси. Однако Юрий Звенигородский и его сыновья лишь усугубили те трудности, с которыми столкнулось московское «собирание Руси» в первой трети XV века. Московские земли были опустошены нашествием Едигея в 1408 году; они вновь обезлюдели из-за «великого мора» в последние годы правления Василия I. Близкое соседство могущественной Литвы стало постоянным соблазном для всех недовольных московским первенством. Наконец, существовала проблема харизматического лидера — любимого героя Средневековья. Москве в этот период явно не хватало нового Дмитрия Донского, храброго и удачливого, умевшего где лаской, а где и плахой смирить кичливую знать, способного зажечь толпу своей кипучей энергией и несокрушимой верой. И хотя внутренние распри в Литве и Орде в 1430-е годы на время избавили Москву от угрозы новых нашествий, — необходимость «подтянуть вожжи» и укрепить авторитет великого князя Владимирского была очевидна.
Важнейшей сферой политической борьбы издавна являлась борьба вокруг митрополичьей кафедры. Сильнейшие правители Руси стремились провести на высшую ступень церковной иерархии своего человека. На избрание того или иного кандидата часто оказывали влияние Литва и Орда. Константинопольский патриарх принимал окончательное решение лишь после тщательного учета всех «плюсов» и «минусов» каждого из кандидатов.
После кончины митрополита Фотия 2 июля 1431 года москвичи, по некоторым сведениям, безуспешно пытались провести на кафедру своего кандидата — рязанского епископа Иону (44, 89). Главой Православной Церкви в Литве стал Герасим — ставленник великого князя Литовского Свидригайло, занимавший прежде смоленскую епископскую кафедру. О его приезде на Русь в 1434 году псковская летопись сообщает в следующих примечательных словах: «Того же лета Герасим владыка, на осень, приеха из Царя-града от патриярха поставлен митрополитом на Рускую землю, и приеха в Смоленск. А на Москву не поеха, зане князи руския воюются и секутся о княжении великом на Рускои земли» (40, 42). Последнее объяснение выглядит малоубедительно: во-первых, литовские князья «воевали и секлись» в те годы ничуть не меньше, чем московские, а во-вторых, Герасим как архипастырь обязан был выступить в роли миротворца, как это обычно делал его предшественник, митрополит Фотий. Единственной веской причиной, по которой Герасим не ехал в Северо-Восточную Русь, могло быть лишь то, что в Москве его считали митрополитом Литовским, то есть раскольником, не имевшим здесь никаких канонических прав.
(Существует мнение, что в Москве в те годы мало интересовались церковными делами, не проявляли инициативы и готовы были принять любого, кого присылали из Константинополя. Даже возвращение Исидора из Италии в новом качестве митрополита-униата было встречено в Москве с полным равнодушием (115, 104–107). В основе этих представлений лежит достаточно спорная и субъективная трактовка источников.)
Карьера литовского митрополита Герасима была недолгой. Великое княжество Литовское страдало тогда от столь же губительной внутренней смуты, что и Северо-Восточная Русь. Против великого князя Свидригайло выступил его двоюродный брат Сигизмунд. Соперничество Гедиминовичей было окрашено средневековой жестокостью. Заподозрив митрополита Герасима в какой-то «измене», Свидригайло в июне 1435 года приказал сжечь его на костре. Такого еще не знала история Русской Церкви…
ГЛАВА 3 Мера зла
Выехав из Москвы в четверг, Василий II рассчитывал прибыть в Троицу в субботу, чтобы встретить здесь Неделю о блудном сыне — второе воскресенье, посвященное подготовке к Великому посту.
Отъезд великого князя из Москвы оказался той самой оплошностью, которой дожидались заговорщики. С этого момента история московской смуты понеслась вскачь, словно пришпоренная лихим наездником лошадь. Вот как рассказывает об этом Н.М.Карамзин:
«Еще мера зол, предназначенных судьбою сему великому князю, не исполнилась: ему надлежало испытать лютейшее, в доказательство, что и на самой земле бывает возмездие по делам каждого. Опасаясь Василия, Димитрий Шемяка бежал в Углич, но с намерением погубить неосторожного врага своего, который, еще не ведая тогда всей его злобы и поверив ложному смирению, новой договорною грамотою утвердил с ним мир. Димитрий вступил в тайную связь с Иоанном Можайским, князем слабым, жестокосердным, легкомысленным, и без труда уверил его, что Василий будто бы клятвенно обещал все государство Московское царю Махмету, а сам намерен властвовать в Твери. Скоро пристал к ним и Борис Тверской, обманутый сим вымыслом и страшась лишиться княжения. Главными их наушниками и подстрекателями были мятежные бояре умершего Константина Димитриевича, завистники бояр великокняжеских; сыскались изменники и в Москве, которые взяли сторону Шемяки, вообще нелюбимого: в числе их находились боярин Иван Старков, несколько купцов, дворян, даже иноков. Умыслили не войну, а предательство; положили нечаянно овладеть столицею и схватить великого князя; наблюдали все его движения и ждали удобного случая.
[1446 года] Василий, следуя обычаю отца и деда, поехал молиться в Троицкую обитель, славную добродетелями и мощами Св. Сергия, взяв с собою двух сыновей с малым числом придворных. Заговорщики немедленно дали о том весть Шемяке и князю можайскому, Иоанну, которые были в Рузе, имея в готовности целый полк вооруженных людей. Февраля 12 ночью они пришли к Кремлю, где царствовала глубокая тишина; никто не мыслил о неприятеле; все спали; бодрствовали только изменники и без шума отворили им ворота. Князья вступили в город, вломились во дворец, захватили мать, супругу, казну Василиеву, многих верных бояр, опустошив их домы; одним словом, взяли Москву. В ту же самую ночь Шемяка послал Иоанна Можайского с воинами к Троицкой лавре» (89, 126–127).
Летописцы научили Карамзина мудрому смирению. И вслед за ними наш первый историк и последний летописец поверил в то, что всякий порядок — добро, а всякий мятеж — зло. «Самодержавие есть палладиум России», — любил повторять он (88, 105). Прекрасно зная все пороки российской власти, Карамзин знал и то, что крушение оной не устраняет тиранию, но лишь как бы размельчает и размножает ее…
