Фенберг не верил ни в монстров, ни в женщин. Но он верил в существование маньяков. И год назад он узнал обо всем этом много нового.

Маленькие, темные, похожие на поросячьи зрачки осмотрели окрашенный в зеленый цвет коридор в поисках нарушителя. Медсестра Дорис Лагорис снова услышала шум.

Шуршание целлофана. Именно оно нарушало тишину старого госпиталя. Источником его являлся высокий человек, находившийся в приемной. Вот уже два часа он сидел там, положив ноги на деревянный стул. На лице посетителя блуждала полуулыбка-полуусмешка.

Это был Фенберг.

Фенберг задумчиво жевал печенье. Он не отрываясь глядел на старую, сморщенную фотографию размером с бумажник, покрытую пожелтевшей целлофановой пленкой, с любовью рассматривая цветущую блондинку с ребенком на руках. Ребенок на фотографии скорчил рожицу.

Жена умерла. Ребенок тоже. Похороны стоимостью четыре тысячи долларов под мелким моросящим дождем. И все. Много лет назад Фенберг примирился с фактом, что все самые близкие ему люди умерли или были не в своем уме.

— Я чувствую себя вернувшейся домой, — сказала Элен. — Со своими чемоданами и своими родителями. Универсальный символ всех недавно разведенных женщин. Я имею в виду чемоданы, а не родителей.

Элен Митикицкая была поразительно похожа на живущего раздельно Сноу Уайта. Длинноногая, она по-прежнему обладала непринужденной осанкой. И все же что-то изменилось в ней.

— Что ты чувствуешь? — спросила терапевт.

— Я дома. С родителями и маленьким братом. Фотографии неразведенных сестер в очаровательных рамках. Еда подогрета и всегда вовремя. Не хватает приключений.

— Ты уклоняешься от ответа. Что ты чувствуешь? — Элен обхватила себя руками и сидела, слегка раскачиваясь и уставившись в пол пустым взглядом. Она избегала смотреть на маленькую сухую женщину с непомерно короткой стрижкой.

Виктору Даффилду, приехавшему в отпуск из Айовы, Калифорния показалась яркой. Это было место, где полагалось носить темные очки, обниматься и загорать. Казалось странным, что в знаменитом Золотом Штате могут быть такие темные и заброшенные места. Может быть, это просто впечатление от ночного леса.

Даффилд, его жена и двое детей заканчивали вторую неделю отпуска и только что провели несколько дней в экскурсиях по большим развлекательным паркам. Следующим номером программы было пробежать галопом по национальным достопримечательностям. Виктор неправильно рассчитал, что может доехать до горы Шасту к завтрашнему полудню. Вся семья недавно закончила поздний обед в Бэсин Вэли, и теперь они медленно ехали в своем толстокожем доме на колесах на север, петляя и поднимаясь все выше в горы, и подыскивали место, где можно было стать на краю дороги и провести ночь.

Даффилд почувствовал одиночество. На это не было никакой причины. Он оторвался от руля своего огромного автомобиля-кэмпинга и оглянулся на жену и детей. Сын все еще слушал плейер, качая головой в такт барабанам и гитарам. Жена утомленно улыбалась. Устала, но все хорошо. На маленькой дочке была шляпа с Дональдом Даком и оранжевым пластиковым козырьком. Даффилд улыбнулся и успокоился. Может, просто соскучился по дому. Неплохо бы остановиться на привал. Было холодно, но развести огонь — дело нескольких минут.

В этот момент что-то большое и темное мелькнуло на обочине.

— Что это было? — вскрикнул Виктор. Он притормозил и осторожно оглянулся: — Как ты думаешь?

Луна спокойно сияла на небе. Она благосклонно улыбалась темноте, проливая свет на дела праведные и неправедные и посылая свои лучи в комнату Фенберга.

Фенберг спал в эту ночь один. С ним не было девушки. В кровати не было свернувшейся в ногах кошки. Не было Клиффорда, притащившегося в полусне потому, что ему было одиноко или хотелось пить. Фенберг спал с открытым ртом, лицом к лесу, забывшись в крепком сне. Он не видел огромной тени, плавно скользившей мимо окна.

Фенберг видел сон.

И хотя почти все сны были неприятными, это был единственный шанс встретиться с женой и ребенком.

Представление «Трейси Фенберг и ребенок».

Три месяца спустя

Фенберг свернул на асфальтированную боковую дорогу, где любили останавливаться и бросать друг на друга влюбленные взгляды туристы. Туристы, подумал Майк, пропади они пропадом. Он был рад, что сегодня никого не было. Фенберг выбрался из своего огромных размеров черного пикапа и застегнул куртку на молнию. На открытой гранитной площадке было холодно, и ветер, долетавший от далекого шторма, трепал волосы Фенберга. Отсюда было видно пять тысяч квадратных миль горных вершин и затянутых туманом долин, и, конечно, много деревьев. На расстоянии полудня пути отсюда бушевал сумасшедший шторм, разрывавший угольно-серые облака острыми пальцами молний. Грома на таком расстоянии не было слышно.

Фенберг направлялся в зообар, чтобы выпить пива и съесть гамбургер. Он хотел побыть один. Странно, подумал он, но за последние месяцы это было его единственным желанием. Один. В стороне от всех. И хотелось кого-нибудь укусить.

Фенберг присел на капот. Было тепло, сидишь на одеяле с электроподогревом. Он оперся на ветровое стекло, вынул фотографию Трейси и ребенка и задумчиво поглаживал истрепанные края. У Трейси были высокие закругленные скулы и длинные, волнистые волосы. Она были сердцеедкой высокого уровня, и они с Майклом были для Бэсин Вэли как Ник и Пора Чарльз. Всегда в джинсах, всегда смеющиеся и подшучивающие, всегда с пивом в руке. Фенберг смешил ее шутками или щекотал, чтобы щеки стали еще выше и круглее, и тогда целовал их. У ребенка были такие же щеки. Фенберг любил сажать ребенка на колени и изображать мотоцикл со всем соответствующим звуковым сопровождением. Шумная езда Оканчивалась эффектным падением на ковер. Это было любимым развлечением бэби Фенберга, и он хихикал, как идиот, пытаясь подражать звукам отца.

— Ты расшибешь ребенка, — говорила Трейси, играя роль недовольной матери.

— С ним ничего не станет. Посмотри, — показывал Фенберг, крутя гибкое тело мальчика под разными углами и держа его вверх ногами.

Хлопнула входная дверь. Один, под одеялом, в комнате с обоями персикового цвета, окруженный портретами с изображениями изящных балерин, комнатными растениями, чайничками и мягкими игрушками, Фенберг почувствовал себя неловко. Он подумал, не дать ли себе по носу. Может, сначала завернуть руку в полотенце, чтобы смягчить удар, или, наоборот, ударить посильнее?

Может, просто извиниться, если уже не поздно.

Фенберг уселся на диван и оделся. Второй башмак он натягивал медленно, потому что Фенбергу, собственно, некуда было торопиться. Было чуть больше десяти вечера, мальчики должны скоро вернуться из кино. Ему придется забрать их от Малулу, а при этой мысли Фенбергу не хотелось прыгать от восторга, как обезьяна. Но все-таки вежливей было бы забрать их раньше, чем они успеют сотворить очередную мерзость.

Возможно, безобразные поступки были свойственны их семье.

Что с ним происходило? Он чувствовал, что едва владеет собой, и сегодня в баре он почти совсем потерял самообладание. Что он теряет? Он не знал, и это было самое страшное. По какой-то причине он злился на Митикицкую. За что? Она ничего такого не сделала и, конечно, была права. Ему будет не хватать ее, если что- нибудь случится. Она нравилась ему. Действительно ему нравились их ровные ежедневные встречи. Но что происходит?

Буба Фенберг гордился своей тюрьмой, и эта гордость была справедливой. Она была сама надежность. Тюрьме был 131 год, это был бункер, построенный из белого бетона и кирпича и расположенный на городской площади, на которой находились и другие государственные учреждения. Огромный уродливый сахарный куб был построен специально для Лупа Вальдеса, знаменитого захватчика чужих золотоносных участков и грабителя банков, который терроризировал Калифорнию во время Золотой Лихорадки. Кровожадная банда Лупа попыталась освободить своего предводителя из тюрьмы, и следы от пуль после неудачной попытки остались на толстых стенах как память и предупреждение тем, кто задумает оскорбить правосудие.

Гораздо более отчаянные люди, чем братья Фенберг, пытались хитростью или силой совершить побег из тюрьмы Бэсин Вэли. Туберский не мог даже похвастаться славой первого сидевшего там каннибала.

Артур Мэнтус, легендарный тромбонный убийца-индеец, летом 1931 года, во время Великой Депрессии, навел страх на всю долину. Жертвами Мэнтуса, психически ненормального и сильного физически алликликского воина, были юноши и старики, которых он до смерти забивал тромбоном и тут же съедал их теплые, свежие сердца.

— У Мэнтуса появляется много силы, когда он съедает сердца своих врагов, — сказал Мэнтус дальнему родственнику Фенберга, бывшему тогда издателем «Багл», плохо соображая, что дикий ритуал этот принадлежал ацтекам, а не алликликам. Он сделал три попытки бежать из тюрьмы, причем последние два раза он пытался напасть через решетку камеры на смотрителя, который находился на безопасном расстоянии двенадцати локтей от него. Мэнтуса линчевали.

Почти двадцать пять лет спустя в тюрьму Бэсин Вали попал другой преступник — спокойный и серьезный отличник старших классов Тодди Ханикат, совершивший массовое убийство. Тодди отравил всех участников встречи с бывшими выпускниками в Кугаре в 1953 году. Фотографии на пожелтевших страницах «Багл» производили неизгладимое впечатление. По всей длине дорожки вокруг футбольного поля лежала четверть всех тинэйджеров Бэсин Вэли, неловко уложенных в телеги и открытые машины, все еще в парадной форме и смокингах, взятых напрокат в девятнадцати милях оттуда. Это была одна из самых страшных национальных катастроф, произошедших в школе.

Существо сидело, лениво заложив руки за голову и откинувшись на большой камень в верхней части пещеры. Волосатая нога лежала на волосатом колене другой ноги. Оно любовалось оранжевыми, красными и желтыми цветами в увядшей палитре раннего зимнего заката.

Существо не могло похвастаться лицом, созданным для любви. У него была голова, по форме напоминающая пулю, и плоское лицо. Складка между бровями размером два дюйма на четыре и две дыры, каждая размером с шар для игры в кегли, вместо носа. Если смотреть снизу, ступни его напоминали волосатые клоунские ноги с твердыми, как кости, подошвами. Массивные ноги и ягодицы не были пропорциональными по отношению к скелету, как у отставного центрального нападающего НБА, который перестал следить за весом.

Но глаза выдавали тварь. Они были похожи на бусинки и налиты кровью. Но в них горел свет мысли и поиска.

Несмотря на то что оно был толстовато по сравнению с нормальным Снежным Человеком, существо все же отличалось атлетическим сложением. Оно весило полтонны и все-таки бегало быстрее, чем любой спринтер. Оно не было неуклюжим, не волочило ноги при ходьбе, и руки двигались ловко и естественно, как у человека, который бодро прогуливается летним вечером.

Похититель Митикицкой всегда немного отличался от своих бродячих сородичей. Он был не таким, как все остальные редкие существа этого типа, которые пугливо прятались от человека в местах, удаленных от цивилизации, от северного района Лос-Анджелеса до Канады и Аляски и дальше.