«Дикая девочка» — так называли Ахматову в детстве. «Потомок ордынского хана» — так называла она сама себя. Много мужчин, много увлечений, всегда поклонники. Проанализировав многочисленные воспоминания современников и сопоставив факты, Анна Ахматова предстает капризной, холодной и эгоистичной. Если в гармоничной, глубокой ее поэзии сверкают россыпи драгоценной уникальности, то в Анне Андреевне как человеке, увы, главенствуют банальные черты далеко не самой умной, умелой, великодушной и нравственной женщины. Сумела ли поменяться вслед за своей великой поэзией и Анна Всея Руси, оценил ли в конце концов ее сын запоздалую жертвенность невнимательной матери? Кого из своих мужей она действительна любила, а кто был лишь фоном ее необычности. Какие отношения были у Анны Андреевны с Гумилевым и Модильяни? Обо всем этом в новой книге Людмилы Бояджиевой, которая очень неоднозначно подошла к образу великой поэтессы.
Пролог
Судьба Поэта всегда трагична. Особую, мистическую материю, называемую стихосложением, питает кровь вскрытых жил. И еще нечто, весьма приблизительно определяемое как вдохновение, поцелуй Музы, дар.
Голос подлинного поэта — всегда крик. Даже в шепоте, даже в утешении, даже когда звук утихает — это не затишье покоя, а предсмертные муки, жить с которыми нет мочи. Одуванчики, крапива и прочая лебеда, составляющие строительный материал поэта, не менее значительны, чем похоронные венки усопшего генералиссимуса или ворох осенней листвы над бездыханным телом бездомного бродяги. Они — величавые или жалкие — всего лишь сырье в руках плакальщика всемирной скорби, своей собственной скорби, для которой Я — вся Вселенная.
В творениях поэта мы ищем драматизм, роковые изгибы сюжета, битвы страстей, в корчах добытые избавления от страданий. Поэт и его голос для нас едины. В судьбе поэта, как ни в какой иной, мы ищем почерк высших сил, тяжкую десницу рока. Она, под стать его дару, непременно выписана крупными мазками, замешана на опасных и дерзких чувствах, озарена светом нежнейшей лирики, редкого, изысканного романтизма. Приправа тайны, острота избранности создают завязку интриги под названием «жизнь замечательного человека». Мощь «голоса» убивает банальность, заставляет забыть о бытийном соре, из которого он вырвался.
Но чем пристальней вглядываешься в личность великую и уникальную, тем больше возникает вопросов: откуда взялась энергетика и особая стать поэта, загадка его творческой сути, всего того, что поднимает «певца» над бытием толпы «безголосого» люда? Каким был наш герой? Как поступал в горе и в радости? Смел или труслив, лжив или честен? Кто вел его по жизни, кто вдохновлял — Бог или дьявол?
В конце концов — похож ли он на нас, из того ли теста слеплен или таинственно инороден?
Часть первая
Глава 1
«Любовь покоряет обманно». А.А.
Ахматову не забыли. Без малого столетие ее стихи не сходят с уст. Если говорить о поэтах Серебряного века, то земная жизнь Анны Андреевны оказалась самой долгой, а земная слава ее — едва ли не самой стойкой и неоспоримой. Помимо ряда мощных стихов гражданственного звучания из ее обширного наследия и сегодня помнят, знают, любят именно то, что сделало Ахматову «великим певцом великой любви». Венец «Музы плача», которым увенчают Ахматову в годы народных бедствий, тяжек и значителен своей музейной нетленностью. Но живет, покоряя и вдохновляя миллионы, неслабеющий голос ее пронзительной «Музы любви».
Стихами чаще всего говорят люди, испытывающие потребность выразить полноту чувств, непередаваемую прозой, тонкость не поддающейся формализации мысли. А потому поэзия — стихия влюбленных, вступающих по воле неведомых сил на иную, более высокую ступень мировосприятия. Десятки, сотни стихов Ахматовой по существу — бесконечные вариации поэтического осмысления сменяющих друг друга влюбленностей, разочарований, обид, разрывов и новых увлечений. Тем более странно, что Анна Андреевна — мастер тонко улавливать настроения высшей сложности, шестым чувством ощущавшая уникальный строй отношений мужчины и женщины, — не умела любить. Речь идет не об увлечениях или влюбленностях, а о вселенском безумии Великой любви, доступном, как и любой другой дар, избранным.
«За всю свою жизнь
любила
только один раз. Только
один
раз. Но как это было!» — Темные веки опускаются, вздымается грудь, встревоженная воспоминаниями давней тахикардии страсти.
Признание сделано. Любила-таки, хоть и раз. Но кого? Когда? На эти вопросы величественная седовласая дама отвечать отказывалась. Напротив, сделала все возможное, чтобы запутать следы, ведущие к свято хранимой тайне. Но про единственную любовь периодически упоминала. Закинув голову на подушку, прижав ко лбу ладони, с мукой в голосе признавалась: «И путешествия, и литература, и война, и подъем, и слава — всё, решительно всё — только не любовь… как проклятье!.. И потом эта одна-единственная — как огнем сожгла всё, и опять ничего, ничего…» На этом месте откровения неизменно обрываются. Ни слова лишнего даже своему другу и биографу Лукинскому про ту единственную, что спалила дотла, оставив в душе пустошь пепелища. Да была ли она? Не морочит ли ненавистным биографам голову «главная чаровница Петербурга», «Северная муза», одна из самых изысканных мастеров любовной лирики Серебряного века? Была ли у Ахматовой, окутанной сонмом увлечений (вымышленных или реальных), единственная, все заслонившая, ценою в жизнь, любовь?
Если присмотреться внимательно к чреде романов Анны Андреевны, то столь пожароопасного чувства, о котором упорно упоминает она, не отыщешь. Что-то и в самом деле горело, дымило, полыхало поэтическим дурманом, но выжечь душу дотла… Вряд ли кто-то из избранных спутников поэтессы может этим похвастаться. Были увлечения, много, щедро дарящие вдохновение, влюбленности, опаляющие нервы, но скорее чадящие, чем испепеляющие, щедро превращающие золу чувств в урожай стихов. Выделить среди однообразных увлечений и охлаждений единственную, незабываемую, «все спалившую» Любовь никому пока не удалось. Так решила Ахматова, тщательно шифруя в преклонные годы адресатов своих стихов — ранних и поздних, всех. Пусть каждый, кому она дарила иллюзию великой любви, считает себя единственным.
Глава 2
«…И ее атласистая кожа
Опьяняла снежной белизной». Н.Г.
Их роман вовсе не похож на классические истории о влюбленных гимназистах девятнадцатого — двадцатого веков. В нем не найти тенистых аллей, цветущего шиповника, горячечных слез и беззаветной юной, жаркой страсти в овине под шумящей грозой. Зато, восполняя дефицит лиричности и романтизма, с избытком присутствуют сюжетные нелепости, смехотворные и трагические повороты, затянутости, невнятности мотивировок. Будь у сего романа автор, по его сочинению отчаянно прошлась бы рука редактора, не решившегося отправить всю историю в корзину лишь потому, что словно нарочито запутанный текст имеет гриф эксклюзива. Так что, пусть даже вопреки нагромождению фактов или отсутствию оных, выстроить сюжет и заполнить пробелы все же придется. Фантазия беллетриста зацементирует щели, поддержит разваливающиеся куски повествования. Ведь желание узнать больше об Анне Андреевне — живой и разной — не должно быть убито ни ложью, ни скукой. Хотя придерживаться обоих принципов порою невозможно.
Роман Анны Горенко и Николая Гумилева начинался вовсе не как роман. Скорее как нелепая история из лицейского быта. Неприглядный, чрезвычайно амбициозный гимназист с ходу влюбился в девицу не от мира сего. Мечтатель, фантазер с неординарной психологией волею рока (никак не иначе) в первый же момент угадал (и ошибся) в бледной молчунье с опасным взглядом себе пару — лунатичку, гордячку, начиненную мистицизмом и скрытыми амбициями. Четырнадцатилетняя Анна и восемнадцатилетний Николай встретились в самый канун Рождества 1903 года. Невидимые наручники, заготовленные где-то в высших инстанциях, сомкнулись на отроческих запястьях. Отныне они были скованы одной цепью, имя которой — Судьба.
В Сочельник под арками Гостиного Двора, разукрашенными гирляндами бумажных фонариков и вязками серебряной канители, стояли четверо: братья Гумилевы — Коля, гимназист седьмого класса Царскосельской гимназии, и старший Митя, кадет морского корпуса, а также дамы — Валя Тюльпанова, знавшая Митю через общую учительницу музыки, и ее задушевная подруга и одноклассница по Царскосельской Мариинской гимназии Аня Горенко. Изящный снежок присыпал алмазными крошками форменные шинели кавалеров, картузы с отогнутыми заушниками, узкие пальто дам с лежащими на плечах пушистыми воротниками… Носы прятались в мех, а над ним любопытством и смехом искрились девичьи глаза. Впрочем, такие глаза были только у невысокой ладненькой Вали. У нее и ленты на шляпке казались ярче, и мех пушистей, и сапожки переступали нетерпеливо — так и тянули пройтись в туре вальса, ведь на площади военный оркестр разливал елей «Сказок Венского леса».
То и дело приходилось сторониться: сверкнув вращающимися зеркальными дверями, к саням выбегали празднично одетые дамы и господа с ворохом подарочных упаковок, обхваченных атласными лентами. Извозчики лихо свистели вожжами. Вздымая пушистые бразды, проносились с гиканьем тройки: «А ну посторонись!» В этот канун Рождества всем было весело. Чем-то ванильно-сладостным? А казалось — прямо с небес, в придачу к снежной россыпи, к свершившемуся чуду Рождества.
Глава 3
«Как и жить мне с этой обузой,
А еще называют Музой». А.А.
В Анне Андреевне Горенко вообще было много странного, а она, странности обожая, создавала мифы вокруг своего имени, происхождения, редких способностей. Убедительно рассказывала случаи собственного ясновидения, предсказывала мрачные события, скрещения судеб, читала чужие мысли. Еще подростком искала с помощью прутика воду — места для рытья колодца.
Относиться к этим рассказам можно по-разному. Логичней предположить простейшее: особенности девочки сильно преувеличены задним числом — почему бы не наделить запредельными способностями саму «Королеву поэзии»? Во всяком случае, в сачках исследователей ее творчества и жизненного пути остался улов фактов, подтверждающих дар ясновидения Анны Андреевны, умение притягивать нужных людей, попадать в необходимые места в нужное время, и прочие сверхвозможности. Естественно предположить, что немало деталей и фактов, уникальности не подтверждающих, уплыло сквозь ячейки поискового сачка — уж очень часто она промахивалась.
Но как отнестись к дару приворота, хоть как-то объясняющего такое количество «жертв», иссушенных страстью к «колдунье»? А к умению превращаться из бледной, долговязой худышки с тяжелым взглядом в загадочную, манящую «царевну-лебедь»? («Когда надо, я могла выглядеть уродиной или красавицей».) Конечно, искусство преображения — сочетание особой инфернальной женственности с умением «сделать себя». Анна Андреевна обладала прекрасной памятью, смекалкой, всегда тонко оценивала реакцию собеседника — угадывала его мысли, намерения. Не хуже, чем в туалетах и шляпах, с умом и вкусом разбиралась она в нюансах стильного поведения неординарной дамы. Обостренное эстетическое чутье помогало Анне выстроить образ уникальной женщины, «первой красавицы Серебряного века» — именно в тех канонах, которые требовала эстетика тех лет. Вамп, Лилит, Пандора, Клеопатра — ее основные обличия. Мудрая, гибкая змея — ее постоянный образ. Мистический полумрак тайны — любимое освещение.
А Дар? Алмаз можно шлифовать, но страз не превратишь в драгоценность никакими усилиями. Хотя придать фальшивке сходство с драгоценностью нетрудно. Значит, дело в компетентности и чутье эксперта? Стихи Анны Андреевны оценивали по самому высокому счету далеко не равнодушные к ней мужчины, первоклассные знатоки поэзии и поклонники ее женских чар. Возможно, стремительный выход молодой Ахматовой на арену большой поэзии не сложился бы столь удачно без определенной поддержки. И хотя не все ее наследие равнозначно по качеству (что в принципе и невозможно), нельзя не признать: лучшая его часть относится к истинным ценностям. Она не позволила себе зарыть эти ценности в землю, смириться с участью безвестности и непризнанности, на которую зачастую обречены крупные дарования. С детства простоватая девочка последовательно выковывала из себя Анну Ахматову. Без глянца воспитания и эрудиции она открыла в себе Дар — некий особо чуткий сенсорный механизм, позволявший улавливать не слышные обычному уху отзвуки вселенской музыки, симфонию невнятных зовов, подсказок, настроений.
Глава 4
«Потому что я сам из пучины,
Из бездонной пучины морской…» Н.Г.
Матери Гумилева представленная сыном девушка не понравилась. Смотрит исподлобья, улыбается, словно от зубной боли кривится, ничему не радуется, не удивляется. Хотя на семейное празднество приглашена, и все здесь вокруг нее да Коленьки хороводы водят, мир и достаток в семье демонстрируют, о детстве его рассказывают. Ведь как о сыне пеклись! Книги мальчик любил — с букинистом договорились, чтобы самые лучшие и редкие приносил. Библиотеку подобрали — не стыдно знатокам показать. С астигматизмом его носились, будто со смертельным недугом, почти исправили. А мужчину косоватость малая совсем не портит. Да и картавость — очень даже распространенная, от французов унаследованная черта. Сына во всем ублажали. Чуть увлекся зоологией — уже дома целый зверинец: белка, мышки белые, птицы, морские свинки. В море его потянуло — грот в комнате устроили, радуйся, сынуля, хоть и не миллионеры родители, обычные служащие, а развитию ребенка ни в чем не препятствуют. Умная и волевая Анна Ивановна Гумилева не мешала своеобразным интересам сына, уважала его особость, а «придурью» (как сказали бы в других семьях) восхищалась.
Глядя на все родительские заботы, Анна и улыбнуться толком не могла. Опека Коленьки раздражала ее, будто другому отдали ей причитающуюся ласку. Всё здесь ее злило: ухоженность дома Гумилевых, покой и благоденствие. Здешняя атмосфера так контрастировала с ее собственным, всегда полным равнодушия и неурядиц домом, что благополучный «маменькин сынок» Николай, часто бравирующий в стихах отвагой, лишениями, смертельной опасностью, ей опротивел. Избегала его с тех пор Анна, пробираясь домой обходными дворами.
Но Николай ее выследил, выскочил из подворотни, заговорил возбужденно, радостно о Париже, куда собирается вскорости отправиться, об Африке — континенте мечты, о сборнике стихов «Путь конквистадоров», деньги на публикацию которого в Париже дает мать.
Вдруг заметил отстраненное молчание Анны, нарочитую тоску в ее лице. Посерьезнел, взял тонкую, безвольную руку девушки и повел к своему любимому дубу. Здесь, на скамейке под могучей кроной, они часто проводили свои литературные и философские «диспуты», сильно смахивающие на лирические объяснения.
Царскосельский зеленый старикан видел за свои триста лет немало влюбленных пар. Свидание Анны и Николая было из самых нестандартных и, в общем-то, непонятных. Вначале все шло как положено:
Глава 5
«Прости, что я жила скорбя,
И солнцу радовалась мало». А.А.
Летом 1905 года Анне исполнилось шестнадцать. Она закончила лицей. Родители развелись, отец ушел к другой женщине. Семья потеряла дом и была вынуждена скитаться по родне, живущей в южных городах России… Мир Анны рушился, но она могла представить все что угодно, кроме брака с Гумилевым. Уехала к тетке в Киев и даже писать ему не стала.
Через год, в 1906-м, двадцатилетний Гумилев, получив аттестат и средства от родителей на издание книги, уехал в Париж. Там он слушал лекции в Сорбонне и заводил знакомства в литературно-художественной среде. Предпринял даже попытку издания журнала «Сириус», в трех вышедших номерах которого печатался под собственной фамилией и под псевдонимом Анатолий Грант.
Однажды Анна получила посылку — изданную в Париже книгу «Путь конквистадоров» и номер журнала «Сириус». А в нем ее стихи за подписью «Анна Г.»:
Взвизгнув, Анна швырнула журнал к люстре и прутиком перегнулась через спинку кресла, касаясь затылком ковра.
