«Алкоголик – не профессия, а образ жизни» – гласит известная русская поговорка. Десятки миллионов наших соотечественников с полным основанием могут под нею подписаться, поскольку живут в соответствии с этой истиной и никакой иной жизни для себя не мыслят. Один из них – новосибирский компьютерщик и литератор Юрий Бригадир (р. 1961). В автобиографическом романе с жутковатым названием «Мезенцефалон» он рассказывает о своем индивидуальном опыте отношений с «зеленым змием», который представляется ему в виде добродушного дракона с блестящим чешуйчатым хвостом и улыбкой дельфина. Дракона, который никогда не спит…
Юра Дикий по прозвищу Китаец лежал на лавочке ебалом вверх. В организме медленно рассасывались шестьсот граммов водки. Китаец спал, почти не нарушая тишины, спокойно и безмятежно. Душа болталась в нем, пушистая и белоснежная, как облака в небе. Они неслись над ним, приобретая причудливые, философские очертания, создавая корабли, замки, пивные кружки с чудовищной пеной, неведомых никому животных, женщин с невероятными сиськами и огромные стаи птиц. Душа Китайца трепетала, парила в нем и пару раз в шутку покидала тело, снова возвращаясь. Сердце, отравленное алкоголем, билось устало и ненадежно, но – с юмором, оттого и стучало еще, уже давно обреченное остановиться. Китаец улыбался во сне, как Будда. Солнце, пробиваясь через облака, рисовало на нем золотые, священные пятна тепла и света. Пятна множились, перетекали по телу, сливались в одно большое пятно, исчезали и снова появлялись. Яблони цвели над Китайцем, махровые, уже начинающие опадать. Лепестки падали на лицо, на живот, на ноги, листья шелестели над ним от легкого майского ветра. Ходили рядом дети, нарядные, с воздушными шарами, мамы их, в платьях весеннего цвета, голуби с металлическими крыльями, кошки с опаловыми глазами, черти с хвостами и другие галлюцинации, ждущие своей очереди. Но Китайцу было на все насрать – он спал, как ангел. Гармония цвела, пухла и беременела на глазах. Подбежал молодой, неопытный, весь играющий мышцами бульдожик, заглянул в хайло Китайцу, увидел вечность – и отпрянул весело, почуяв доброту вселенскую и покой. Маленькими своими, но мощными ножонками рванул на запах помойки – голубых же кровей, нет слаще для породистой собаки, чем затолкать морду свою в отбросы – и тут же получить пинка от фасонистой хозяйки. Взглянула она на Китайца, оттопырив мизинец, – фу, какой, однако, пассаж и все такое.
Но даже ей, знающей много умных слов и фамилий, не испортил настроения индифферентный Юрка Китаец. Это все была поза, дурь, воспитание – и мизинец, и Дебюсси, и бульдог (кстати – начинающий выходить, тварь, из моды, и потому уже не шарман), а внутри-то она была Манька с лесоперевалки, и знала с детства все, и понимала, и принимала. Пошла дама дальше, не нарушив гармонии, за что ангелы китайцевы сказали ей отдельное гран-мерси. А Китаец спал с трепетавшей внутри душой – будто птицей, улыбался сказочно, бесстрашно, беззлобно, удивительно. Летели облака, летели лепестки яблонь, летели птицы в небе, и сон был – как простыня белая, не черный вот, а белый квадрат, да такой, что глаза во сне взрывались – нет наяву такого белого цвета, искрящегося, глубокого, резкого, сильного. Ах, как я бы бегал в табуне!!! Пару раз пытался во сне Китаец перевернуться на бок, да начинала водка внутри как-то не так рассасываться, и опять он крутился на спину, и смотрел в небо через листья и лепестки закрытыми своими глазами. Не было проблем, не было судьбы, не было завтра и уж тем более – вчера, а были только клубящееся облаками небо, запах яблоневых лепестков, шелест листьев и трепет души, которая все шалила, временами покидая тело и возвращаясь, трепетала страстно, молодо, безбашенно, мощно, словно в последний раз наслаждаясь. В голове Китайца, на белом квадрате, летели снежные лебеди, мчались в клубах выдыхаемого пара ирбисы, погружались в воду белые медведи, искрились простыни, провисевшие целый день на морозе, перья-вееры раскрывались, словно взрываясь, и была голова полна светом, инеем и покоем.
Я смотрел на это чудо с высоты шестого этажа в окно, полный своими самыми мерзкими, срочными и даже просроченными проблемами. Я стоял у окна на кухне, которое выходило во двор, и смотрел на Китайца, чувствуя между мной и ним огромную космическую разницу. Я уже давно должен был сесть за компьютер и работать, но не было сил. То есть сил не было уже давно, было только чувство долга. Но я все оттягивал момент погружения в цифровое болото – до последнего. Я попил кофе, я сожрал котлету и все смотрел на Китайца, который лежал внизу, как сельдь, – ни петь, ни свистеть, ни совокупляться. Потом я пошел все же в другую комнату, к компьютеру, но сразу вернулся, чтобы еще раз глянуть на судьбоносного и святого Китайца. Собственно, на этом и началась эта годовая, забубенная история о мезенцефалоне, или ПОВЕСТЬ О МОЗГЕ (не путать с умом).
МЕЗЕНЦЕФАЛОН
ЖАЖДА
В конце концов это все меня раздавило… Желание выпить уже не было невыносимым – оно стало единственным. Бегающие экспедиторы, менеджеры, приросшие к телефонам, операторы, приросшие к клавиатурам, и я, приросший ко всему этому… Сероватый офисный пластик делает жизнь такой же… сероватой, слегка гудящей, привычно мигающей и скучной. Я уже весь был в этой серости – весь, с потрохами. Частица офиса. Шестеренка в торговом механизме. Другие шестеренки думали, что работают на генерального директора. Это было правдой, но лишь частично и с такими нюансами, что правда становилась ложью. Я бы не узнал этого никогда, если бы не моя профессия. С какого-то момента любой системный администратор – мина замедленного действия. Она может взорваться, а может и не взорваться. Сисадмин со стажем теряет любопытство, ибо невольно знает уже слишком много. Ни одна скотина в крупной фирме даже не подозревает о том, насколько ценен и, одновременно, опасен сисадмин. Если его не кормить, он становится таким троянским конем, что проще уж пристрелить. Меня кормили неплохо. Испытывал ли я при этом чувство благодарности? Нет. Но я также не испытывал никакой злобы и уж тем более никакой классовой вражды. Правильно понятое место под солнцем позволяет занимать это место вечно. Народная, но очень тонкая и восточная мудрость. Относится ли эта мудрость ко мне? Частично. Потому что ангел у меня есть, как и у каждого на земле, но он черного цвета. Предавать других я не умею, а вот себя – легко.
Генеральный директор Костя полдня сидел у себя в кабинете и вяло тормошил сервер. Обычная сетевая активность на грани ни хрена неделания. Я посмотрел на этот график и понял, что меня переклинило. И я пошел к нему. Секретарша Таня кочан головы, естественно, повернула, улыбнулась, но не остановила и не спросила меня, куда и зачем, потому как сисадмин – это святое, и он знает, что делает. Такой же неприкосновенностью пользовались в закрытом акционерном обществе «Циклон» еще только три человека: начальник службы безопасности, главбух и кассир Клава, которую лично Костя имел сомнительное удовольствие драть на офисном кожаном диване. Что интересно – Таню он не драл, вопреки расхожему народному поверью, но это не от проснувшейся неожиданно совести, а чисто по делу. А дело было в том, что как-то года четыре назад он нанял длинноногую модель и тут же начал ее трахать. А потом она начала трахать его. А потом пришли истинные хозяева «Циклона», слегка похожие на людей, и изнасиловали самого Костю. Ибо, как Косте объяснили, в первую очередь секретарша должна работать, а не посылать клиентов по телефону на хуй и не строить из себя пуп земли. Потом слегка похожие на людей хозяева «Циклона» забрали модель вместе с триппером и отчалили. Следующую секретаршу Костя выбирал из десятков самых разнообразных созданий. Пока шел конкурс, на ее место села девочка из бухгалтерии, мгновенно разобралась с поставщиками и клиентами, обставила свое рабочее место как хотела, сделала себе разлапистый структурированный файл в Access^, куда внесла всех засранцев с телефонами и фотографиями, а потом Костя как-то позабыл о конкурсе, потому что дело и так вертелось и никто уже клиентов никуда не посылал, а даже наоборот – девочка их мгновенно передавала в лапы ушлых менеджеров. В общем, Таня за короткое время стала незаменимой, нужной и неприкосновенной. Костя сильно ее ценил и о сексе даже не помышлял. Ибо есть кого. Кассиршу, например.
Костя – здоровый тридцатипятилетний мужик с круглой гладкой мордой. Не дурак. Дурака хозяева «Циклона» не взяли бы. Бывший спортсмен. То ли боксер, то ли борец, уже не помню. Мне он не сказать, чтоб друг, а так – хороший знакомый. Это позволяет мне не напрягаться в общении. Что есть – то есть. Если ты, Костя, в бартерных своих операциях соображаешь хорошо, то не засирай мне мозги, когда говоришь о компьютерах, а покупай то, что я говорю. И сую ему счет из компьютерной фирмы. И такое у него на лице просветление наступает! Иногда он чешет затылок и говорит – а на месяц нельзя оттянуть? В большинстве случаев, конечно, можно, но попробуй, скажи ему так! Где месяц – там и год. В общем, если я прихожу к нему в кабинет – это его не очень радует, ибо опять этот небритый сисадмин будет требовать чего-то, ему одному понятного и дорогого…
Но в этот раз я ничего не прошу, он это чувствует и даже как-то рад. Насколько вообще может быть рад генеральный директор системному администратору.
– Садись, – сказал он, кивая на стул, – кофейку попьем, а то я что-то продрог. Сейчас, – он нажал кнопки на телефоне, – Таня, будь добра, сделай нам как обычно!
ЛУЧЕЗАРНОЕ ОДИНОЧЕСТВО
Это уже было. У Неруды. В «Признаюсь – я жил». Слямзил я это без зазрения совести и нимало этим не побеспокоился. Потому как каждый день солнце над планетой с безбашенной, нечеловеческой красотой встает и всё – на бис… Хороший восход должен повторяться вечно. И фраза – ничто нам не запретит ее, сияющую, повторять.
Я готовился к одиночеству месяц. Методично, ничего не пропуская. Только распиздяй моего масштаба может так педантично готовиться к своему грехопадению.
Для начала я подготовил компьютер. Из трех полуразобранных я, потратив два дня, собрал один боевой. Классический корпус InWin с 300-ваттным, но неродным блоком питания Delta Electronics. Легендарная мама 8RDA+. Не менее легендарный Barton 2500+. На него я поставил тонколепестковый веер кулера Zalman, что тоже не хрен с горы. Два Кингстона по 256 метров DDR400. Барракуда на 120 гигов. Еще один Seagate, но не Барракуда, а U6 на 80 гигов засунул в рэк. Титан 4200 – классика NVIDIA. ЗСОМ\'овская сетевуха. Aver,овский тюнер. Хакерская, без дополнительных уродств, клава Mitsumi. Logitec,овская мышь. Тошибовский комбик. Самсунговский монитор 900NF. Ну, флопик, там, web-камера. Неувядающий, вечный, как колонны Парфенона, Русский Курьер. И дистанционный пульт, он же – тыкалка, он же – лентяйка от «Скорпиона». Все. Есть в жизни «щасте»!
Но это – аппаратное счастье. Еще есть счастье программное. Для начала – 98-я русская Винда, на случай падения основной системы. FAT32. Вторым номером, а вернее, как раз первым – XP английская+MUI+SPl. NTFS. Все заплатки. NOD32, Outpost, Ad-Aware, PGP. Офис, Фотошоп, Корел. Карта города, телефонная база, адресный стол. Light Alloy, JetAudio, все кодеки нужные, ну и – часть ни в Красную Армию, но вдруг пригодятся. PowerDVD. Ридеры. Вьюеры. Твикеры. Один твикер, в смысле. Час посидел – пошинковал Винду, как Василий Иванович – шашкой. Теперь каждый сервис на учете и то – под запретом. Опера. Мышь летучая. Тотал Коммандер. Far. Горячие клавиши настроил для пульта. Открыть-закрыть. Кино-музыка. Громче, тише. Вообще, шат ап. Ну и – power on-power off. С дивана можно не вставать. Дальше – чтиво, музыка, фильмы. 200 штук с локалки фильмов закачал. А также всю библиотеку Мошкова. Шансон с классикой, чуть-чуть рока и совсем на донышке – чего-то народного. Каретного слил метров 100, картинок с девками и порнухи. Подумал, убрал порнуху, девок оставил. Подумал, убрал девок, оставил порнуху. Плюнул, убрал к свиньям собачьим часть фильмов, оставил всех девок, закачал еще порнухи и еще эротики. Забегая вперед: долго не мог понять между ними разницу, пока не въехал, дебил, что границы нет, а есть лента Мёбиуса, у которой, как водится, – две стороны, ан это только если в статике смотреть, а если по ней шляться-совокупляться, то сторона, однако, одна, да еще и не кончается! У меня попутно вопрос возник: вот если, например, я девушку в баре снимаю, то в каком месте эта эротика переходит в порнуху? Один скажет – на улице, когда я ее галантно лапать начинаю, а другой ляпнет – в постели, когда она мне гондон напяливает. Но сдается мне, порнуха начинается в том самом баре, потому как я шел туда почти для этого, и она – не подснежники собирать. А когда в дыму цветном, в мареве, в музыке и в болтовне глаза наши встретились – не мораль и не воспитание сработали, не джентльменство наносное, не советы из журнала «Как стать звездой», а жаберные крышки и боковая линия. Подумал я еще и остановился на этом. А потом еще подумал и выдернул из жопы компьютера RJ-45 на хрен, ибо всё – Рубикон перейден, мосты сожжены, мне нужен только я.
Так что стало мне счастье еще и тут. Оставил я на этом свой компьютер, остальные запчасти на полку в кладовке сложил. Ушли туда – скази диск и, соответственно, контроллер к нему, карта видеозахвата, внешний CD-RW, хаб восьмипортовый, корпуса, оверклокерские примочки, а также бобина болванок noname на 100 штук и прочая хренотень.
КИНО ГОВНО ТОЧКА РУ
IF MEMBER OF «Cyclon-B» THEN
MAP INS S16:=SYS: \VIP\BlackCash
END
WRITE
WRITE «Welcome to the VIP zone of the Corporation\7»
ИХТИАНДР
…Я лежал на дне ванны с открытыми глазами. Где-то вверху мерцала лампочка, похожая на игрушечное солнце. Я ее не видел, потому что она была на стене и сбоку. Но я видел, как лучи от нее вонзались в воду, искрились, преломлялись и прожигали ее насквозь. Сорок секунд. Удушья пока нет. Я не шевелился, и вода наконец успокоилась. На какое-то мгновение показалось, что воды вообще нет, просто это такой очень маслянистый воздух. Пятьдесят пять секунд. Захотелось вдохнуть. Минута. Зашумело в голове. Минута пятнадцать. Я вдруг резко услышал свое сердце. Так-так. Так-так. Все чаще и чаще. Минута двадцать. Удушье нарастает. Я уже с трудом терплю. Забегали мурашки по всему телу.
Можно терпеть еще, наверное, секунд тридцать… Но я не стал. Поднял из воды голову. Вытолкнул уже ядовитый воздух из себя. И вдохнул вкуснейшего кислороду. Это посильнее «Фауста» Гёте. Да…
Протер морду свою полотенцем. Налил водочки в рюмку. И полилась в горло обжигающая жидкость, и пролетела, родимая, до самого дна желудка. Ожгла там все и замерла навеки. Хорошо. Совершенно правильный отпуск.
И пивко я следом добавил, чтобы не было в желудке монополии.
Я воду с детства люблю. Не было у нас ни гор высоких, ни достопримечательностей особых, ни памятников культуры. Только две больших реки. Все детство на берегу прошло. А больше, собственно, и негде было это самое детство проводить. Лет в пятнадцать я выбрался оттуда в центр России и с удивлением узнал, что, оказывается, бывают люди, не умеющие плавать. Это меня настолько ошарашило, что я не сразу-то и поверил. Для меня это было примерно то же, что и не уметь дышать. Да у нас на Зее так оно и было на самом деле. Потому что кто не умел плавать, тот дышать это… переставал. И, рассекая волны, приходил тогда к месту трагедии катер с аквалангистом. Не чтобы спасать присылали того аквалангиста. Нет. Понырять немного, устать как собака и развести руками. Дескать – нету, унесло течением. Через неделю всплывет. Если по Амуру на нашей стороне – то, поди, похороним. Если на китайской – то, може, и нет. Как вариант – не всплывет никогда. Это даже лучше. Не дай бог вам двухнедельного утопленника увидать. Или месячного. Кунсткамера отдыхает.
МУРАВЕЙ
Где-то через пару недель я первый раз проснулся без компьютерных головастиков в голове. То есть я просто открыл глаза и понял, что у меня в подкорке нет никаких цифровых комбинаций, строчек кода или конфигурационных файлов. В компьютерном смысле я был пуст, как бубен, а образы, которые нахлынули после пробуждения, были сплошь аналоговыми и цветными. Плюс в них еще был вкус. Вернее, жажда вкуса. И я поковылял на кухню ликвидировать абстинентный синдром.
В окно било солнце. Но алкоголик не способен воспринимать свет, теплоту, пение каких-то там орнитозных птиц, мяуканье глистатых кошек или лай блохастых собак. Все, что ему нужно поутру в первую очередь, это:
– сто грамм водки;
– запить;
– посидеть, пока не торкнет;
