Граф Вермандуа покачал головой.

– Боюсь, я не смогу выполнить вашу просьбу, госпожа баронесса, – сказал он. – Конечно, ваши доводы чрезвычайно убедительны, но…

– Я могу представить вам еще более веские доводы, – перебила его собеседница.

Это была хрупкая, изящная, совсем еще молодая женщина с белокурыми волосами и карими глазами, в которых вспыхивали золотые искорки. Любой портретист, каким бы пресыщенным он ни был, дорого бы дал, чтобы запечатлеть столь прелестную особу в голубом платье на фоне обитого бледно-зеленым шелком кресла, среди старинной обстановки замковой гостиной, где причудливо соседствовали резная мебель, инкрустированные перламутром столики, расписные ширмы, тяжелые канделябры и картины в потемневших от времени рамах. Однако граф Вермандуа не был портретистом. Он лишь поглядел на свою собеседницу и спросил, пряча в усах снисходительную улыбку:

– И насколько же более веские доводы вы готовы мне представить?

– Как вам известно, господа, большинство французских королев – я не говорю уже о фаворитках, таких как мадам де Помпадур или госпожа де Ментенон, – оставили свой след в истории, и порой – довольно значительный. Мы все помним, к примеру, Екатерину Медичи, жену Генриха II. Ее время полно темной романтики, заговоров. Отравленные перчатки для врагов, инспирированная ею Варфоломеевская ночь и бесславный конец всех, кого она любила, и так далее. А Маргарита Наваррская, ее дочь, жена Генриха IV? О жизни этой дамы, полной любовных приключений, можно сочинить не один роман, чем с переменным успехом занимаются многие господа беллетристы. Что уж говорить об Анне Австрийской, жене Людовика XIII, или о Марии-Антуанетте, прекрасной королеве, которая кончила свои дни на эшафоте… – Голос рассказчика дрогнул, водянистые глаза на мгновение увлажнились. – И среди блестящей плеяды женщин, которые создали Францию – да-да, именно так, господа! – среди этой плеяды затерялось одно имя. Вы уже поняли, о ком я говорю, – именно о ней, о королеве Клод. Она была первой женой великолепного Франциска I, который в глазах историков совершенно затмил ее. В самом деле, господа, кто не слыхал о человеке, который, проиграв важнейшую битву, сказал, что все пропало, кроме чести? Кто не видел «Джоконду» в Лувре, картину, которая оказалась у нас лишь благодаря тому, что именно король предоставил приют старому флорентийскому художнику, известному Леонардо да Винчи? И вот, с одной стороны, знаменитый король, воин, меценат, покровитель живописи и искусства, а с другой – молодая женщина, его жена Клод, которая не была известна ни своими экстравагантными выходками, ни своими похождениями, которая в жизни не была замешана ни в одном скандале и даже не покровительствовала литераторам или художникам. Просто женщина, дамы и господа, просто королева Франции, которая прожила только двадцать пять лет и умерла молодой, королева, о которой забыли почти все историки. Но можем ли мы говорить, что после нее и в самом деле не осталось никакого следа? Я не говорю здесь о том ученом, который назвал в честь скромной королевы сорт слив – ренклод. Нет, я хочу напомнить вам о камне, который когда-то являлся частью сокровищ французской короны, камне, который король Франциск в далекие времена преподнес в дар своей жене и который с тех пор называется розовым бриллиантом королевы Клод. Дамы и господа, этот камень перед вами!

Взволнованный своей длинной и немного путаной речью, граф Вермандуа открыл ларец, который держал стоявший возле него невозмутимый дворецкий, и извлек оттуда золотое ожерелье, в центре коего выделялся розовый камень, заостренный с обеих сторон. Толпа масок, дам в бархатных платьях, ряженых императоров, шутов и чертей ахнула и одобрительно загудела. Щеки графа порозовели, и он поднял ожерелье так, чтобы его можно было видеть отовсюду. Розовый бриллиант сверкал, переливался и разбрызгивал разноцветные искры.

– Великолепное, уникальное, неповторимое украшение! А теперь, дамы и господа… Я дарю его лучшей женщине на свете!

Граф подошел к своей жене и, встав на одно колено, протянул ей ожерелье со сверкающим бриллиантом. Кто-то из гостей крикнул «Браво!», и зал бешено зааплодировал, пока графиня Вермандуа, надев ожерелье, пыталась застегнуть его. Поднявшись с колен, граф пришел ей на помощь. Со всех сторон летели возгласы:

– Великолепно!

Осознав, что именно произошло, Амалия и Билли побледнели и уставились друг на друга.

– Бородач! – вырвалось у Амалии. – В маске!

Она бросилась к графу, который хлопотал вокруг своей жены, и стала трясти его.

– Кто это был? Кто с ней танцевал? Отвечайте!

– Что за вздор! – закричал граф. – Это был… ну, да, конечно… Заместитель директора Французского банка!

В далеком 1884 году имя Папийона внушало почтение всякому, кто его слышал. Во-первых, потому что Папийон был полицейским, а во-вторых, потому что он был очень хорошим полицейским. Говорили, что Папиойн когда-то был учеником самого Видока и что ученик из него получился на загляденье, потому что парижские сыщики не могли нахвалиться на своего коллегу. В любом случае следует признать, что комиссар явился как раз вовремя.

– О, – воскликнула Амалия, – вас-то нам как раз и не хватало!

Комиссар потребовал объяснений. Подоспевший Гиварш, неся вещественные доказательства – бороду нынешнего обладателя бесценного бриллианта и его же дурацкий маскарадный колпак, – прояснил ситуацию. Амалия, в свою очередь, отдала комиссару найденную оправу и рассказала, как та у нее оказалась. Гиварш, глядя на знаменитого сыщика преданным взором, отважился спросить, какие именно меры им следует предпринять, дабы отыскать неизвестного злоумышленника.

– Вызвать подкрепление, окружить замок и прилегающую территорию, никого не впускать и не выпускать, – распорядился Папийон. – Я сам займусь расследованием.

– Можно вопрос? – подала голос Амалия. – Как именно вы оказались здесь, господин комиссар? Должна признаться, ваше появление пришлось как нельзя кстати!

– Но послушайте! – Голос Леона Улье звучал сердито. – Честное слово, здесь какое-то недоразумение!

– А я так не считаю, – хладнокровно отозвался комиссар Папийон. – Вы по приметам похожи на человека, которого мы ищем. Вор явно неплохо ориентировался в замке, а вы, как мы установили, несколько раз побывали в нем, когда приносили управляющему плату за право удить рыбу. Костюм, который мы нашли, по размеру вполне вам подходит. Кроме того, вы удивительно ловко сумели подружиться с инспектором Гиваршем, который выболтал вам все, что знал о камне, о торжестве в замке и…

– И не только это, – фыркнул Леон. – Он еще сказал мне, что находится поблизости, так как ожидает, что бриллиант могут украсть. Ну и на что, по-вашему, это похоже? Допустим, я вор, и я знаю, что меня ждут на месте преступления, так неужели я все равно пойду на дело? Да для подобного надо быть сумасшедшим!

– Валевский вовсе не сумасшедший, – возразил Папийон, – а, напротив, очень дерзкий и сообразительный малый. Что, если он все рассчитал? Он ведь отлично знал, что в запасе у него всего несколько минут до того, как пропажу обнаружат. Он украл ожерелье, бросился к выходу из замка, на ходу снимая бороду и маскарадную одежду, быстро вытащил камень из оправы, от которой избавился, потому что она могла его выдать: она слишком массивная, а камень спрятать гораздо легче. Но он понимал, что далеко не уйдет, потому что некоторые из гостей сразу же бросятся в погоню. И тогда господин Валевский, – произнося последние слова, инспектор смотрел прямо в глаза Леону, – возвращается на прежнее место и вновь превращается в прилежного рыболова. Браво, сударь! Вы смогли одурачить баронессу Корф и ее спутника, но меня вам одурачить не удастся.

– Ваши умозаключения впечатляют, – отозвался Леон с раздражением, – но меня зовут не Валевский, а Леон Улье, я пишу статьи для газет, и мои бумаги в полном порядке. Я живу в Париже, я не вор, а честный рыболов, и я понятия не имею, куда этот болван граф мог деть свой бриллиант. Может, он сговорился с женой, чтобы получить деньги от страховой компании за пропажу камня? И вообще с меня хватит, я хочу вернуться к себе в гостиницу. Мне надоело сидеть тут на берегу. Ваши коллеги распугали всю рыбу!