На журнальном столике, возле недоеденного бутерброда с сыром и записки от Дамблдора, лежал светлый конверт. Его не было видно, но Северус знал, что он там. Просто не хотел зажигать свет. В темноте его мысли выстраивались по ранжиру, и он мог узнать главную, появись она в его голове, разумеется. Мысль, от которой зависела его судьба. А она, судьба, отвернулась от него спустя всего пару недель после той роковой встречи с Эванс. Откуда он мог знать, что пророчество затронет её ребенка? Он даже не знал, что она была беременна! С тех самых пор он только и делал, что умолял. Умолял Дамблдора спасти Лили, Темного Лорда умолял пощадить её, а себя умолял быть сильным, потому как не верил ни тому, ни другому.

Однако повелитель удивил его не только тем, что почти согласился не убивать мать, но и тем, что согласен был оставить в живых и дитя, забрав его себе. В нем боролось недоверие к Альбусу с его проклятым пророчеством и желание жить. И недоверие с каждым прошедшим днем перевешивало желание, хотя что же произойдет, когда он обнаружит Поттеров — предсказать невозможно. Но и сам Северус с трудом допускал, что настолько могущественный волшебник вот так запросто позволил бы ему подслушать пророчество под незапертой дверью, просто–напросто позабыв про осторожность! Конечно, ему только двадцать один, он молод и зелен, но далеко не глуп…

На бумагу упал лунный свет, и конверт вновь попался на глаза молодому человеку, понуро сидящему в старом домашнем халате на старом протертом диване и сгорбившимся под тяжестью собственных дум. Он нехотя потянулся за ним, попутно поджигая оплавленный огарок свечи. Что нового могла написать ему Лили? И вообще, от её писем одни неприятности. Он и сам знает, что виновен, не нужны ему другие обвинители, чтобы понять столь простую истину!

Вглядевшись в свое имя, выведенное каллиграфическим почерком отличницы, он вспомнил клятвенное обещание Дамблдора.

— Да ты же не знаешь, что это я… — и с облегчением выдохнул.

Всё это случилось из‑за того, что я не умею просить! И как просить о чем‑то того, кого презираешь? А Дамблдора я презираю всей душой, даже не будучи с ним близко знаком. Ведь мне никто и никогда не портил жизнь с такой противной улыбкой на добром лице!

— Мальчик мой, в Хогвартсе слишком много опасностей для такого любознательного малыша, как ты! — ласково говорил он, стоя к нам с отцом спиной и любуясь своим чертовым фениксом. — Твой папа наверняка найдет решение! — и я вырос один, запертый в снаружи светлом, но внутри темном доме.

Потертая мягкая мебель непонятного цвета перекочевала к нам из места, где отец жил раньше, еще до моего появления в его жизни, и уютом от неё не веяло. Веяло лишь старостью и плесенью. Каменные немного шероховатые, словно крошкой посыпанные стены, простые столы и стулья, уже несколько мутные и навевающие грусть своим тусклым желтоватым сиянием массивные хрустальные люстры… Несколько подаренных профессором МакГонагалл напольных ваз ужасного коричневого цвета в мелкий горошек — обстановка весьма и весьма скромная. Две спальни на втором этаже, маленькая гостиная, библиотека без окон, кухня и две тесных каморки в подвале, одну их которых отец гордо именует лабораторией — вот и все помещения моего родного дома. Его единственные украшения — скрипучий черный флюгер на крыше, изображающий пышущего огнем дракончика с отломанным крылом, да маленький овальный витраж на пыльном чердаке.

Забравшись туда очередным скучным вечером, злой на всех людей меня покинувших, я смотрел сквозь стекло во двор с его покосившимся забором, лохматыми кустарниками, ржавой бочкой у ворот и любовался высоченным древним дубом. Дерево погибало, отбыв свой срок на этой земле. Его ели жучки, сухие ветви ломались и падали вне зависимости от времени года, а могучие корни норовили покинуть почву, словно помогая дубу умирать. Но в разноцветных стеклышках витража оно оживало, принимало причудливые формы и напоминало мне стойкого бойца на страже моего спокойствия, лишь притворившегося слабым и хилым. Для отвода глаз, конечно же! Вот до чего я доходил, чуть не воя от одиночества.

Так что, директор, если вдруг я решусь вас за что‑то поблагодарить, срочно вызывайте целителей, пусть они мне мозги вправят. И если вы их вызовите, а они помогут, я скажу вам за то самое искреннее спасибо!

— Гарричка, ты взял сэндвичи? — тетя Петуния задумчиво оглядывала гору продуктов на кухонном столе, не желавшую помещаться в мой рюкзак. — А в чемодан вишневый джем не поместится?

— Взял! Не поместится! — ответил я сразу на два вопроса, но поразмыслив немного, передумал. — Но только если в боковое отделение… Тогда влезет! — люблю я этот джем, что поделать. Женщина резво пронеслась мимо с банками в руках, и мне оставалось своему чемодану только посочувствовать.

Я сидел в кресле напротив выключенного телевизора и тихо радовался, что не увижу противный ящик еще очень долго! В семье Дурслей существовала странная и мне непонятная традиция — собираться вечером на диване, обсуждать нерадивых поставщиков дрелей фирмы «Граннингс», сетовать на непрофессионализм учителей Дадли, и выспрашивать у меня подробности прошедшего дня, отчего кузен начинал ерзать и кусать губы, а я совершенствоваться в искусстве вранья! Заканчивался весь этот ужас просмотром еще более ужасных вечерних новостей, после которых оставалось только радоваться за тех, кто не дожил до сегодняшнего дня; поеданием бесчисленного множества ведер сладкого попкорна и истерикой Дадли, с завидным постоянством обнаруживающего, что данный продукт не растет прямо у них на кухне и иногда его нужно покупать! После всего вышеперечисленного разум отказывался прощать меня за столь дурацкое времяпровождение, и награждал разнообразными кошмарами, мешающими спать и дышать!

Тетка окружала меня заботой с удвоенной силой не просто так — она чувствовала себя виноватой. Я понял данный факт сразу, как только переступил порог этого уютного аккуратного дома, похожего на пряничный домик, и заорал:

— Тетя, маму убили и папа не её муж, ты знала?!

— Отец! — я ворвался в кабинет, споткнулся о порог и запутался в полах мантии. Но в процессе освобождения из её пут споткнулся, а вернее стукнулся, еще и о шкаф. На его полках тут же задребезжали всевозможные колбы и банки с заспиртованными в них животными и растениями.

Вызванный моей персоной шум, да и сама моя персона, незамеченными не остались, только вот не отцом, а Аргусом Филчем! Смотрителя я и раньше видел, естественно, но вот знаком с ним не еще был. Старик трогательно прижимал к себе свою знаменитую кошку — миссис Норис, стоял посреди помещения и шмыгал носом. Его сгорбленная фигура и красные от слез глаза, которые он промокал своим клетчатым шарфом, не вязались с образом злобного сумасшедшего, а именно таким его обрисовал мне мой сосед по комнате — Симус Финниган. О мистере Филче ходили легенды больше напоминающие страшные сказки, но, похоже, я только что узнал, что не всем легендам стоит верить…

— Болеет? — поинтересовался я сочувственно.

Мистеру Филчу не понравилось мое сочувствие, он сердито отвернулся, пытаясь перестать всхлипывать, но ответил:

— Недоумки с твоего факультета постарались! — голос его прерывался от горя и обиды. — Бедная моя кисочка…

Смотреть еще внимательнее на Квиринуса Квиррелла было просто невозможно. Я сидел на первой парте открыв рот и слушал, как профессор разглагольствовал о пользе заклинания Люмос, почти всегда позволяющего обнаружить врага в темноте. Что стоит предпринять уже после обнаружения этого самого врага — явно останется загадкой, по крайней мере, на этом занятии. Бежать — вот лучший вариант, если единственное что вы можете — это зажигать свет! Но, понятное дело, заявлять я об этом не стал.

— Рука движется плавно, красиво, как кораблик на легких–легких волнах… — Дин возле меня буркнул что‑то невежливое, но зажмурился, а затем и скривился — кораблик явно не шел ему на ум. — Кораблик, с па–па–русами! Делайте волну, мои хорошие, делайте же эту п–р-р–елестную волну…

Профессор принялся со своего места водить рукой Дина с помощью палочки, словно дирижер оркестра, и в какой‑то момент так увлекся, что вывихнул её! Мальчишка дико заорал, невредимой рукой схватился за пострадавшее плечо и все мы чуть не оглохли от его крика на одной протяжной ноте возмущения и удивления:

— Аааа!!!

— Ну что же вы так кр–и-и–чите, достопочтенный, вы беспокоите других учеников… — лепетал полную чушь побелевший профессор, готовый рухнуть в обморок и взмокший от усилий, позволивших ему не воплотить подобную слабость духа в жизнь.