Начало ХХ века стало эпохой заката влияния монархов на европейскую и мировую политику. Англичанин Георг V, немец Вильгельм II и русский Николай II (чисто формально сохранявший ничтожные доли русской крови) оказались последним поколением европейских монархов, игравших важнейшую политическую роль. При этом все трое были ближайшими родственниками: Георг был двоюродным братом и Вильгельма (отец Георга был родным братом матери Вильгельма), и Николая (их матери были родными сестрами). Европой в течение предшествующего тысячелетия, по существу, правил единый клан монархов, только подразделявшийся на несколько главных ветвей.

Одной из веточек был и род великих герцогов Гессен-Дармштадтских, до объединения Германии также бывших суверенными монархами; и позже он продолжал поставлять благородных красавиц-невест в другие европейские дворы. Но не только красоту и юность дарили эти девушки своим избранникам: род Гессен-Дармшштадтских герцогов был носителем наследственной гемофилии – патологической несвертываемости крови, которой заболевали некоторые их потомки только мужского пола. Гессенские принцессы – дочери герцогов – сами гемофилией не страдают, но передают ее своим сыновьям с определенной вероятностью. Проследить, однако, как именно распространялась эта болезнь по родословному дереву Гессен-Дармштадтских герцогов, их предков и потомков, довольно затруднительно: фактическое отцовство у некоторых детей нередко является секретом их матерей, а в некоторых ситуациях и последние не могут достоверно знать, кто же является отцом их ребенка. Тем более, что и Гессен-Дармштадтские герцоги не являются монополистами на гемофилию в европейских королевских домах.

Cуществует гипотеза, что носителем данного гена была великая английская королева Виктория (1819-1901), мать девятерых детей, поскольку от гемофилии якобы умер один из ее сыновей, Леопольд (1853-1884), и гемофиликами были потомки двух ее дочерей, но как раз обе последние состояли в браках с потомками Гессен-Дармштадтских герцогов. С другой стороны, никто из официальных предков Виктории гемофилией, как будто бы, не страдал. С третьей стороны, гемофилия может возникать и при отсутствии больных предков – в результате мутации, происходящей, однако, чрезвычайно редко. Наконец, далеко не ясно, насколько точно ставили медицинские диагнозы до XIX века и насколько тщательно их скрывали позднее.

Так или иначе, здоровое потомство – забота в принципе каждого человека, но для коронованных особ оно имеет особое значение и нередко становится фактором, играющим немаловажную политическую роль.

Всем современным россиянам известно, насколько существенным оказалось нездоровье последнего русского цесаревича, как оно отравляло и бытовую, и политическую атмосферу на самых вершинах российской власти в критические годы, предшествовавшие революции. А ведь последняя русская царица была не первой гессен-дармштадтской принцессой, вошедшей в российское царское семейство! Что же уберегало от зловредной заразы в предшествующих случаях? Об этом стоит напомнить.

Вильгельм II, вступивший на трон в 1888 году, принял очень незавидное наследство. Над Германской империей, существовавшей тогда только восемнадцатый год от своего провозглашения, уже сгущались тучи грозы, которая ее и погубила. Как ни странно, одним из главных виновников такой печальной перспективы оказался не кто-нибудь, а сам создатель Империи князь Отто Бисмарк фон Шёнгаузен.

Памятники великому Бисмарку украшают чуть ли не все города Германии, и немцы вполне справедливо уверены, что это самый великий их соотечественник XIX столетия. Достаточно широко одновременно распространено мнение, что с Бисмарка начались и беды и горести Германии, но взгляд этот основан на недоразумении, созданном целенаправленными обвинениями в адрес германского милитаризма, которые усиленно внедряются в умы немецких школьников после 1945 года. Такое воспитание, возможно, весьма целесообразно, но все же оно не соответствует историческим фактам: Бисмарку инкриминируется агрессивная война 1870 года против Франции, якобы положившая начало и всей последующей агрессивной политике Германии, а это было вовсе не так.

Поводом для войны 1870 года послужили дипломатические осложнения между Францией и Пруссией, возникшие вокруг событий в Испании, вроде бы как бы вовсе не задевавшие кровно интересы обеих этих держав. Традиционно обвиняют Бисмарка в искажении дипломатической депеши («Эмсская депеша») путем сокращения ее текста при передаче прессе; это, якобы, и спровоцировало войну

[48]

. При этом замалчивается, что главным инициатором войны был все-таки Наполеон III, пытавшийся возрождать традиции Франции – самого агрессивного европейского государства предшествующих столетий. В 1870 году Наполеону III понадобилась собственная

маленькая победоносная война

– для разрешения внутренних политических и экономических проблем Франции; он и объявил ее. В тот момент Пруссия казалась племяннику великого Наполеона (да и всей Европе!) весьма доступной добычей для его доблестных войск.

Война была не Франко-Германской, а Франко-Прусской – и вовсе не только потому, что Германии тогда еще формально не существовало: с фактически нейтрального Рура пушки Круппа поставлялись перед войной обеим противоборствующим сторонам, а южнее Майна – в Баварии, Гессене, Вюртемберге и Бадене – лишь с началом войны решили, что ненавидят французов сильнее, чем пруссаков. И стороннее общественное мнение в Европе, России и Америке было тогда вовсе не на стороне Франции, как это уже казалось сорока-пятьюдесятью годами позднее. Лишь в Австрии и Дании, памятуя недавние поражения от Пруссии, сочувствовали французам. Недаром король Вюртемберга Вильгельм II (тезка германского императора, до 1870 года – суверенный монарх, позже сохранивший свой номинальный королевский титул) был награжден в 1870 году Александром II георгиевским крестом – «

Так вот, не в том провинился Бисмарк против Германии, что в 1870 году пруссаки поделом разгромили французов, а в том, что в течение последующего века уже не награждались немецкие военные герои русскими орденами, а русские – немецкими (редчайшие экзотические исключения – не в счет)!

Александр III стоял в оппозиции почти ко всему, к чему стремился его отец. Не было у него и такой близости к Вильгельму I, как у отца. Зато во многих своих суждениях молодой царь полагался на мнение жены, а та, будучи датчанкой, всецело ненавидела Германскую империю. Как мы отмечали выше, еще с осени 1870 года цесаревич Александр определенно держался антигерманской линии.

Тем не менее, летом 1881 года «Союз трех императоров» был возобновлен, получив трактовку соглашения по поддержанию всеобщего status quo, но ограничен тремя годами: Александр III, прятавшийся от террористов в Гатчине, не мог позволить себе ни единого активного шага. Бисмарк же постарался удостоить его такой дозы дружелюбия, в какой он отказывал погибшему Александру II.

Однако вскоре, 20 мая 1882 года, без разрыва «Союза трех императоров», был оформлен Тройственный союз: Германия, Австро-Венгрия, Италия – смысл его мог быть только в противодействии балканской политике России. Бесполезно было ожидать от этого Союза чего-либо более серьезного – как и показали события 1914 года. Если же рассматривать его как противопоставление остальной Европе, то он мог играть только негативную роль, заставляя эту остальную Европу ответно объединяться – что, собственно, и происходило в дальнейшем. В 1883 году, однако, Румыния (недовольная отнятием у нее Россией Бессарабии) тайно присоединилась к Тройственному союзу – что также не сыграло никакой роли впоследствии.

Российский генералитет в такой обстановке мыслил уже сугубо в русле неминуемости ближайшего военного столкновения на западных границах. Вот как рассказывает государственный секретарь А.А.Половцов о своих спорах с военным министром П.С.Ванновским в январе 1883 года: Ванновский «

только и говорит о необходимости вооружить нашу западную границу, о том, что для России необходимо иметь укрепленную позицию на Дарданеллах, покуда англичане не сделали из них Гибралтара. Я ему отвечаю, что такие разговоры угрожают не только банкротством, но распадением государства, что если бы я был военным министром, то я повторял бы государю лишь одно, что Россия никакой войны вести не в состоянии и что поэтому тратить народные силы на военные приготовления безрассудно, что надо думать о развитии экономической жизни, а с этим создадутся быстро всякие силы, в том числе и боевые

Неудивительно, что в мае 1883 года в Москве (во время запоздалой коронации, отсроченной из-за боязни террористов) Александр III высказывался против союза с Германией и Австрией; дневник отставного военного министра Д.А.Милютина о разговорах во время коронации: «

Этот, казалось бы, знаменитый революционный подвиг, был освящен участием и героической гибелью старшего брата Ленина.

Но, если разобраться, в советские времена о нем публиковалось крайне мало

[134]

– помимо ставших стандартными скупых хрестоматийных строк (вроде: «

Мы пойдем другим путем!

»). Так было совсем не случайно: если приглядеться, то слишком уж заметны в этой истории моменты, которые не подлежали канонизации!

Данный эпизод истории революционного движения в России оказался исключительным по целому ряду обстоятельств.

Абсолютно все участники этой революционной акции появились как бы

ниоткуда

и исчезли как бы в

никуда

– никто из них не был участником революционной борьбы предшествующих лет и практически никто из уцелевших не вернулся в российское революционное движение впоследствии (о поляках, участвовавших в событиях 1887 года – разговор особый). Это было очень странно: для российского революционного движения характерны долгожители, участвовавшие в революции всю свою жизнь: Николай Чайковский, Марк Натансон, Вера Засулич, Екатерина Брешко-Брешковская, Георгий Плеханов, Вера Фигнер, Прасковья Ивановская и многие-многие другие.

Это был, по существу, такой стандартный для этой публики способ существования – и пребывание в постоянной оппозиции к правительству, и соответствующая организация собственного быта, а революция постепенно становилась для многих из них весьма призрачным и ни к чему не обязывающим

миражем

: события 1917 года, когда большинство многолетних революционеров потеряло всякую ориентировку и оказалось выброшено из политики, подтвердили это с полной ясностью; если для чего-то революционеры и были полезны, то, во всяком случае, не для революции!

Дабы смягчить катастрофу, обрушившуюся на российско-германские отношения весной 1887 года, дипломаты пытались подписать хоть какие-то соглашения.

В июне был подписан так назвывемый «перестраховочный договор» на три года: соглашение о сохранении благожелательного нейтралитета в случае войны с третьей стороной, но в отношении войны Германии с Францией или России с Австро-Венгрией договор сохранял силу только в ситуациях, когда Германия или Россия подвергнутся нападению этих противников

[194]

. В условиях 1887 года это отдавало фантастикой. Поэтому эпистолярные упражнения в тексте договора оставались

искусством для искусства

, в частности: Германия признавала «

права, исторически приобретенные Россией на Балканском полуострове и особенно законность ее преобладающего и решительного влияния в Болгарии и Восточной Румелии

»

[195]

, с которыми, напоминаем, Россия даже не поддерживала в то время дипломатических отношений.

Секретный протокол к русско-германскому договору демонстрировал еще большую благожелательность Германии: «

В случае, если бы его величество император российский оказался вынужденным принять на себя защиту входов в Черное море в целях ограждения интересов России, Германия обязуется соблюдать благожелательный нейтралитет и оказывать моральную и дипломатическую поддержку тем мерам, к каким его величество найдет необходимым прибегнуть для сохранения ключа своей империи

»

[196]

.

Насколько несерьезно относился к этому сам Бисмарк, об этом свидетельствует то, что ведя переговоры в Лондоне летом 1887 года, сын Бисмарка передал предложение своего отца лорду Солсбери заключить союз против России. Англичане, понятно, уклонились от таких категорических обязательств, разрушающих все прежние международные договоренности

[197]

. К тому же как раз в это время наметилось определенное смягчение отношений между Россией и Англией – стороны пришли к взаимопониманию в отношении того, что война из-за гор и пустынь Средней Азии пока что не в интересах обеих сторон; в этом же году они подписали договор о разделе сфер влияния в Афганистане

В отношении Проливов русские дипломаты попытались добиться прямых договоренностей непосредственно с Турцией – по-видимому в стиле приводившегося меморандума Н.Н.Обручева. Но тут уже европейская дипломатия ощетинилась

Весной 1884 года, когда состоялся международный дипломатический дебют будущего Вильгельма II, перемены вошли и в жизнь его бывшей невесты.

Как упоминалось, после 1878 года заботы о будущем осиротевших дармштадтских принцесс приняла на себя бабушка – королева Виктория. А что было важнее всего для девушек в те (и не только те) времена? Разумеется, удачное замужество. Вот устройством этого и занялась непосредственно бабушка, у которой в этом отношении имелись практически неограниченные возможности, поскольку она сознательно и целенаправленно старалась сохранять и развивать свое личное влияние на женские половины всех королевских домов Европы.

Скандальный разрыв Вильгельма с Эллой, происшедший по инициативе его матери – дочери все той же королевы Виктории, оставался опасным и неприятным прецедентом. Наверняка он послужил предметом выяснения отношений между королевой и ее тезкой и дочерью – германской императрицей. Вряд ли английская королева могла оспаривать право своей дочери заботиться о физическом здоровье потенциального германского престолонаследника, тем более, что дело уже было сделано, но, с другой стороны, если подобным образом рекламировать незамужних дармштадтских принцесс, то едва ли стал бы возможным брак любой из них! Поэтому Виктория Английская наверняка наложила

вето

на сколь-нибудь публичное развитие темы о гемофилии! И последующее пассивное поведение Виктории Германской в описанных ниже эпизодах подтверждает это со всей ясностью.

Невозможно предположить, что причины разрыва Вильгельма с Эллой остались тайной для последней – этому также находятся красноречивые косвенные подтверждения. Зато можно предполагать, что ее сестры далеко не столь ясно представляли себе потенциальную опасность, исходящую от них самих. Учитывая мнительность, истеричность и одновременно повышенное чувство личной ответственности, присущие самой младшей из них – Аликс – можно быть почти уверенным в том, что у нее-то не могло быть достаточно четкого представления об этом: иначе она и вовсе была бы психологически придавлена тяжестью своей миссии, связанной с выходом замуж за русского царя. Но о ней пока речи не шло: Аликс, родившаяся 25 мая / 6 июня 1872 года, была еще слишком молода.

В 1884 году произошли свадьбы двух ее старших сестер.

Тайный смысл первого шага к установлению могущества на морях Вильгельму II то ли удалось сохранить в секрете, то ли англичане уловили его, но легкомысленно недооценили: в результате дипломатических переговоров 1 июля 1890 года Англия уступила Германии остров Гельголанд в обмен на Занзибар

[265]

. Таким образом, из стратегической позиции, находившейся в руках англичан и по сути перекрывавшей выходы из германских портов в Северное море, Гельголанд превратился в форпост германского флота, нацеленного на Англию!

Такую ошибку англичане ни за что не допустили бы через пятнадцать лет! Возможно, они не допустили бы ее и через пятнадцать месяцев, когда смысл намерений Вильгельма II стал заметно яснее.

В 1890 году вышла книга американца А.Мэхэна «Влияние морской силы на историю», а на следующий год – написанная независимо от нее книга англичанина Ф.Коломба «Морская война. Ее основные принципы и опыт». Обе книги произвели сильнейшее впечатление на общественность и привлекли внимание к проблемам и задачам обладания превосходством на морях.

На наш непросвещенный взгляд, обе книги невероятно скучны, поскольку нудно и подробно рассматривают историю морских войн ушедшей эпохи парусного флота, накопившей мало полезного опыта для флотов эпохи пара и стали, обладавших принципиально иными возможностями при взаимодействии с природной морской стихией – главным и союзником, и противником парусных кораблей. Но идеология, которой придерживались оба автора, ясна и выразительна: морские пространства при столкновении держав следует рассматривать не как временные маршруты для переброски сухопутных экспедиций и совершения диверсий, а точно так же, как и пространства суши – как территории, постоянное или долговременное прочное обладание которыми является и самоцелью, и образует пространственное преимущество в ходе военных действий. Следовательно, превосходство на море должно стать одним из решающих постоянных факторов в противоборствах держав, а в случае борьбы с такой морской державой, как Англия (Японию, повторяем, тогда никто не учитывал) – практически единственным.

Девяностые годы XIX века стали переломным моментом в истории всего человечества

[278]

.

К этому времени практически закончилась колониальная экспансия европейских народов, продолжавшаяся в течение предшествовавших четырех столетий – это было основным способом европейцев избавляться от излишков собственных собратьев; другим традиционным методом были войны непосредственно между собой.

Колониальная экспансия иссушила народы Испании и Португалии, на протяжении столетий отдававших лучшие кадры заморским завоеваниям и покорению завоеванных территорий; остававшегося населения все же было слишком много, и оно погрязло в проблемах измельчания сельских владений на родине, превративших процветавшие прежде метрополии во второсортные европейские государства.

Лучше с этой задачей управилась Великобритания, у которой внешняя политика почти идеально сочеталась с внутренними экономическими и демографическими процессами: единонаследие, жестко поддерживаемое законом, сохраняло процветавшие владения лендлордов, младшие братья которых и отправлялись на заморскую службу. Туда же выбрасывались и излишки крестьянского населения, беспощадно изгоняемые из сельскохозяйственной деятельности. С конца XVIII века исход крестьян из деревень успешно использовался и бурным развитием индустрии.

Совсем не случайно эта нация оказалась мировым промышленным лидером: вынужденная мобильность, которой волей или неволей было захвачено большинство англичан, толкало эту нацию прежних земледельцев и рыбаков на поиск эффективнейших путей применения собственных сил, сконцентрированных на ограниченной территории – как и в Японии ХХ века. В свою очередь, проникновение промышленных технологий в сельское хозяйство повышало производительность последнего, уменьшало потребность в чисто физической силе сельскохозяйственных работников и, как следствие, ускоряло и усиливало перемены в демографической структуре: Англия стала первой индустриальной державой мира и одновременно родиной новейшего промышленного пролетариата, младенческие трудности которого вдохновили Маркса и Энгельса на их бредовые идеи.

Хотя Николай II, у которого в избытке имелись

грандиозные в голове планы

, высказал намерение к завоеванию Кореи еще в апреле 1895 года, но дело продвигалось к тому весьма неспешными шагами – как и все прочее, сроки исполнения чего всецело зависели от воли царя, а не других людей и внешних обстоятельств – царь никогда и никуда не торопился.

В данном случае, однако, медлительность определялась и серьезными объективными причинами: в конце XIX столетия дальневосточные владения России были почти начисто отрезаны от ее основной части, уже объединенной единой системой железных дорог – от Польши до Западной Сибири. В этом Николай легко мог убедиться сам – лучше кого-либо другого: после ранения в Японии ему пришлось проделать летом 1891 года весь путь в Петербург через Сибирь, значительнейшую его часть – на конных повозках. Местная администрация старалась, конечно, приобрести симпатии цесаревича и обратить его внимание на проблемы и на достижения собственных регионов.

В числе прочего Николай присутствовал на торжественной закладке строительства Уссурийской железной дороги – от Владивостока до Хабаровска

[310]

(тогда еще не предполагалась возможность спрямления пути – через Манчьжурию).

При таких обстоятельствах держать курс на подчинение Кореи (тем более – на устройство там основной базы российского океанского флота) было так же нелепо и бесперспективно, как (представим себе чисто воображаемую ситуацию) браться тогда же за покорение Антарктиды, имея в качестве противника всю Латинскую Америку вкупе с Австралией – при гарантированной помощи последним со стороны Англии, враждебная позиция которой стала практически непременным атрибутом любых внешнеполитических акций России.

Поэтому первоочередной задачей становилась постройка Транссибирской магистрали, строительство которой развернули еще при Александре III – сразу после назначения С.Ю.Витте министром финансов в 1892 году, а в шефы строительства хитроумный Витте выдвинул самого цесаревича Николая

[311]

.

В целом замысел Вильгельма II об отвлечении российских интересов на Восток вполне удавался: Россия все глубже погружалась в трясину дальневосточных конфликтов. Страшный призрак войны Германии на два фронта явно тускнел и, казалось бы, был готов навсегда исчезнуть. Кайзеру и его помощникам

развязывались руки

в отношениях с ближайшими западными соперниками – Великобританией и Францией.

В 1897 году Тирпиц был отозван с Дальнего Востока, и теперь ему предстояло всерьез озаботится постройкой новейшего германского флота.

К 1897 году возрождавшийся (по существу – впервые создававшийся) Германский флот представлял собою достаточно внушительную силу, хотя и уступал, как сообщалось в самом начале нашей хроники, трем-четырем сильнейшим в то время флотам мира. Отставание же от Британского флота выглядело и вовсе удручающим: состав флотов

[417]

(соответственно – Англии и Германии): броненосцев – 57 и 14; броненосцев береговой обороны – 15 и 8; броненосных крейсеров – 18 и 4; легких крейсеров – 125 и 32; минных крейсеров – 33 и 10; истребителей миноносцев – 90 и 13; миноносцев – 183 и 132.

28 марта 1898 года рейхстаг утвердил выдвинутую Тирпицем программу: довести за семь лет флот до 17 линкоров (2 эскадры и один флагманский), 8 броненосцев 2-го класса, 9 больших и 26 малых крейсеров и еще резерв – 2 линкора, 3 больших и 4 малых крейсеров

[418]

.

Немногим позже (в масштабах сроков строительства кораблей), 14 июня 1900 года, рейхстаг утвердил новую морскую программу. Это ускорение и расширение планов было полностью одобрено всеми немцами: шла Англо-бурская война, и именно к этому времени англичане и осуществили подряд несколько захватов германских почтовых кораблей, следовавших в Южную Африку или даже только приблизительно в том направлении. Это привело к беспрецедентным дипломатическим скандалам между Германией и Великобританией. Немецкий народ, безо всяких преувеличений, был возмущен до глубины души!..

Для оценки завершающей части плана Шлиффена – военного разгрома России – гораздо проще начать с анализа немецких планов, осуществленных в 1941 году: ведь тогда немцы получили значительно больше преимуществ, чем в Первую Мировую войну, и были, по всеобщему мнению, как никогда близки к победе над Советским Союзом, а общая идея достижения победы была прежней: сначала – разгром Франции, затем – России.

Нам придется для этого совершить значительный экскурс в эпоху, формально выходящую за временные границы рассматриваемых нами событий. Однако весьма полезно проникнуть в особенности отношения немецких генералов к их восточному противнику.

Квинтэссенция этого отношения была высказана 5 декабря 1940 года на совещании генералитета, на котором Гитлер поставил основные задачи предстоящей войны с Россией. Фюрер коротко и сжато заявил:

Что касается первой части данного заявления, то автор книги, числя себя

полноценным русским человеком

, не считает этичным обсуждать этот тезис: предоставим это другим или, наоборот, обсудим в своем узком кругу без посторонних.