Я родился на Чистых прудах, и первым моим воспоминанием, которого я не помню, должны быть похороны Кирова. Мама говорила, что меня завернули в красное одеяло и вынесли на Мясницкую. По Мясницкой несли гроб убитого вождя, видно, с вокзала, а Сталин шел впереди, среди своих соратников. Но, повторяю, я его не запомнил, потому что мне не исполнилось еще двух месяцев. Сталин, конечно, меня не заметил. Хотя, может быть, краем глаза и глянул на красное одеяло.

В следующий раз я увидел Сталина на Ноябрьских в 1945 году, сразу после войны. Отец, который с нами не жил, но мое существование признавал, повел меня на парад. Мы с ним стояли сбоку от Мавзолея, но не очень далеко, потому что папа был почти наркомом. Мне было хорошо видно, как наши вожди поднимались на трибуну и выстраивались в шеренгу, лицом к барьеру, спиной к красной надписи «Ленин». Потом я стал смотреть на танки и самолеты, которые, по три штуки в звене, пролетали над площадью, от Исторического музея к собору Василия Блаженного. Все махали им руками. Я тогда спросил папу, возьмет ли он меня на следующий парад, и он обещал взять.

В тот год мы с Сашей Сулимой увлекались игрой в солдатики. Наверное, в пятом классе поздно играть в солдатики, но наши солдатики были особенными. Отдельно надо было вырезать из трехслойной фанеры туловище с головой, а отдельно – руки и ноги, которые крепились к туловищу проволочками. Так, чтобы они двигались. Если такого солдатика поставить на стол, он не падал. А когда передвигаешь ноги, он шагает. Размером такой солдатик – с перочинный ножик. Солдатики, конечно, отличались друг от друга, у каждого было имя и характер. Но самым интересным было изготавливать для них оружие. Ружья и сабли отливали из олова или свинца. Почему-то у нас было много патронов от мелкашки, и в классе шла широкая торговля порохом и свинцом. Люди, лишенные воображения, просто набивали гильзу порохом, привязывали к шнуру, а к другому его концу крепили гвоздь. Гвоздь вставляли острым концом в гильзу, а потом брались за середину шнурка и били с размаху по стенке шляпкой. Получался «бах». Другой пиротехники мы не знали.

Саша делал солдатиков лучше всех.

С вечера мы договорились поменяться. Саша отдаст мне генерала О’Генри, а я ему пушку на свинцовом лафете, сделанную из винтовочной гильзы. Обмен устраивал обе стороны.

Сивцев Вражек тянется от Гоголевского бульвара. Сначала на нем стоят довольно высокие дома. А на улице Фурманова, которая отходит налево и сама всего-навсего переулок, куда меньше Сивцева Вражка, есть высокий писательский дом, его специально для писателей строили. В нашем классе три или четыре мальчишки из этого дома. Например, Дима Субоцкий, у него папа был критиком, года через три после войны его самого стали критиковать за космополитизм, тогда как раз посадили папиных заместителей, которые начали рыть подкоп под Кремль. Мама мне доверяла и сказала, что на самом деле Сталин не любит евреев. И его окружение хуже, чем он сам. Но она это сказала как-то мимоходом, и я пропустил ее слова мимо ушей, потому что мне лично Сталин очень нравился, он был красивым и мужественным, и мне хотелось бы отрастить такие усы и так улыбаться, раскуривая трубку или папиросу. С мамой я спорить не мог, так как дядя Яша, мой отчим, а мамин второй муж, погиб на фронте. А он был евреем. И получается, что Сталин не любил дядю Яшу, который сражался с фашистами и, может, даже поднимал свой полк в бой с криком: «За Родину, за Сталина!»

Если пойдешь по Сивцеву Вражку дальше, то справа будет Филипповский переулок, там, в дальнем конце, у Арбата, стоит маленькая церковь, куда я ходил с тетей Ксенией. Там вкусно пахло воском и свечами. И было тепло.

Потом начинается Большой Афанасьевский, совсем близко, он отделен от Филипповского только булочной и овощным магазином.

И тут больших домов становится меньше.

Правда, слева есть довольно крупный дом, где живут братья и сестра Зоркие, целое семейство. Сестра Нея старшая, она не с нами училась, а Петя с Андреем – совершенно наши, только разные. В том доме еще живут интербригадовцы, их самих давно посадили, потому что они оказались шпионами, но некоторые дети остались. Интербригадовцы воевали в Испании с фашистами, и зачем им было потом на этих фашистов шпионить, не понимаю, то есть тогда, осенью сорок пятого, не понимал.