Именно случайности, большей частью невероятные, правят нашей жизнью. Хотя мы и делаем вид, что невероятные случайности происходят крайне редко. События понедельника 14 февраля 1994 года полностью подтвердили этот тезис, который Лидочка не хотела выдвигать, но который выдвинулся сам по себе.

Невероятные события начались примерно в шесть часов утра. Лидочке пришлось встать в эту немыслимую рань, потому что Андрюша улетал в Каир на конференцию по коптскому искусству, а любящая жена была обязана приготовить своему рыцарю в дорогу сытный завтрак, проверить, не забыл ли он подтянуть подпругу, поправить перья на шлеме и вычистить «Пемоксолью» железные рукавицы, а потом, услышав, как к дому подъезжает такси, присесть на дорогу, помолчать ровно тридцать секунд и проводить мужа до выхода, нежно поцеловав его на прощание…

Лидочка подошла к окну, отодвинула занавеску, ожидая, когда Андрей покажется из подъезда. Возле машины он остановился, поглядел на кухонное окно и помахал Лидочке. Потом машина уехала, а Лидочка вернулась к столу допивать кофе. Было семь часов двадцать пять минут.

Допив кофе, Лидочка стала рассуждать, лечь ли ей досыпать или, раз уж поднялась, затеять уборку, которую собиралась устроить уже вторую неделю, но за делами, сборами и суматохой все откладывала. К тому же накопилась стирка, но включать стиральную машину, которая шумит, как самолет с четырьмя моторами, в половине восьмого утра нетактично – соседи решат, что началась война.

Лидочка стояла в неуверенности посреди кухни, когда услышала, что к дому подъехала машина. А так как переулок в такое раннее время обычно тих и транспорт без особой нужды сюда не заезжает, то она предположила, что Андрей таки умудрился забыть дома нечто жизненно необходимое. Она кинулась к окну. Оказалось, что подъехало не такси, а белая «Тойота», откуда вылезла Лариска из шестой квартиры, существо глупое, злое и красивое, а из другой дверцы появился толстощекий молодой человек без головного убора, причесанный на косой пробор, одетый в пальто на пять размеров шире, чем следовало. Толстощекий оперся на крышу машины со своей стороны и давал Лариске какие-то указания, а она кивала и переступала с ноги на ногу – очевидно, торопилась в уборную. Все это было мало похоже на расставание влюбленных, но в любви ведь главное – не манера расставаний и встреч, а то, что происходит между этими событиями.

Разумеется, электричку в четырнадцать двадцать до Апрелевки со всеми остановками отменили, две следующие в Переделкине не останавливались, и наконец материализовалась электричка до Нары, отходившая в пятнадцать двадцать две, а к тому времени на перроне скопилось несколько сот человек, которые стояли плотно, как на спасательном плоту парохода «Титаник».

Когда состав подполз к перрону, Лидочка не кинулась, подобно остальным пассажирам, к вагонам, а отошла к середине платформы, соразмерила свою позицию с открывающейся дверью и рванулась к ней напрямик, тогда как основная масса конкурентов давилась, вползая в вагон вдоль его стенок.

Правда, пришлось потерпеть, но чего только не вытерпит русская женщина, если спокойна за содержимое сумки, в которой нет ни яиц, ни банок со сметаной, а лежат лишь небьющиеся и немнущиеся продукты, ибо масло, торт и котлеты под влиянием мороза приняли твердый вид – условно можно было считать, что в руке у Лидочки находилась сумка с булыжниками различных размеров и форм.

В вагон Лидочка попала далеко не первой – ее опередили более шустрые и сильные профессионалы разного возраста и пола, штурмующие эти поезда ежедневно. Но все же ей досталось сидячее место посреди вагона, и за десять минут, прошедших между ее прорывом в вагон и отходом переполненного поезда, она даже успела вписаться в своеобразный мирок, образованный двумя – друг против дружки – скамейками. Шесть мест, семь человек, считая трехлетнего малыша на коленях у мамаши. Итак, четверо взрослых, двое подростков. У девицы на плече сидела грустная белая крыса и мешала юным любовникам целоваться. Они все время шептались, он – сердито, она – лукаво. Потом девица стала гладить и целовать крысу. Лидочка понимала, что наблюдает сцену якобы социального протеста. Подростки сидели у окна, мамаша с трехлетним детенышем, который все норовил погладить крысу, рядом, а на Лидочкиной стороне уместились полная интеллигентного вида женщина лет тридцати, а дальше к окну – мужчина с книгой. Периодически он закрывал книгу и, заложив ее пальцем, начинал мечтать, а все, включая малыша, смотрели на обложку, где парочка испытывала какой-то невероятно изысканный и потому совершенно неправдоподобный способ любви. На самого же мечтательного читателя никто не смотрел.

Поезд нехотя набирал скорость, словно предпочел бы еще постоять на вокзале, перекликаясь и пересматриваясь с другими электричками. Но долг есть долг, и ему пришлось тащить эту толпу пассажиров в снежные подмосковные просторы.